Нефритовый Грааль - Аманда Хемингуэй

— Ты взял лодку без разрешения?! — Анни едва не задохнулась от гнева и тревоги.

— Мы не крали! — запротестовал Натан. — Ведь мы потом вернули ее — и к тому же тогда мы думали, что она ничья.

— На лодках опасно, — сказала Анни, оставив пока в стороне вопрос кражи. — Вы могли утонуть. И о чем только вы думали?

— Мы ведь умеем плавать. Мы бы не утонули, честное слово!

— Под водой есть водоросли, которые могли утащить вас в глубину…

— Ничего страшного, — вмешался Майкл. — Спасибо за предупреждение, Натан. Очень заботливо с твоей стороны. Вообще-то я подумывал купить другую лодку, небольшую, может, даже надувную, с мотором. Если мама не будет возражать, как-нибудь прокатимся вместе.

— Конечно, я не против, когда он под присмотром. Вы очень любезны… То есть зачем утруждать себя…

— Мне будет приятно, — заверил ее Майкл, приподнимая в улыбке один уголок рта.

— А можно мне позвать друзей? — попросил Натан.

— Натан!

— Ничего, — успокоил Анни Майкл. — Пусть берет друзей — если лодка достаточно большая, а их не слишком много.

— Только Хейзл и Джордж. А когда вы купите лодку?

— О… Полагаю, весной. Сейчас на воде слишком холодно. Не переживай, Нат: обещаю, что не забуду прокатить тебя. Я не из забывчивых.

— Да я и не переживал, — отозвался Натан. — А меня никто Натом не называет — это звучит несколько по-американски.

— И я не буду, если тебе не нравится.

Натан немного поразмыслил.

— Я не против, — наконец решил он, — но только для вас. И если мама не против.

— Твое имя, тебе и решать, — улыбнулась Анни.

На следующей неделе, в выходные, он все рассказал друзьям в Логове. Джордж обрадовался, но и порядком испугался перспективы опять отправиться в путешествие на лодке; а Хейзл задумалась.

— В чем дело? — спросил у нее Натан.

— Как ты считаешь, ему нравится твоя мама? — поинтересовалась Хейзл, пряча взгляд за занавеской волос, как будто закрываясь от ответа.

— А почему она не должна ему нравиться?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Он ведь уже женат…

— Не говори глупостей. Женатым людям часто начинают нравиться другие люди; они разводятся; потом женятся на ком-нибудь другом. — Глухим голосом девочка добавила: — Иногда мне хочется, чтобы мама с папой развелись. Он не очень-то ее любит. Прабабушка Эффи говорит, что всегда был дрянь, а не человек.

Последовала неловкая пауза. Упоминание об Эффи Карлоу, прабабке Хейзл, всегда вызывало уважение: мало кому посчастливилось застать прабабушку, а с возрастом ее суждения приобрели ауру мудрости — пусть даже не вполне заслуженно. Никто не знал, сколько в точности ей лет: заколотые в пучок волосы по-прежнему оставались густыми, походка — энергичной, а лицо — хоть и морщинистым, но не потерявшим цвет. У Эффи был острый нос и еще более острый язык, а глаза из-под тяжелых век смотрели по-ястребиному зорко.

— Даже если так, — сказал Натан, — не думаю, что тебе стоит презирать отца.

— Это только между нами. — Хейзл не стала бы делиться секретами с Джорджем, но Натан ввел его в их компанию, так что она относилась к нему как к любимому домашнему животному. С Джорджем считались не больше, чем с Гувером. Может, даже меньше.

— Как бы там ни было, — вернулся к изначальному вопросу Натан, — маме… маме не нужен чужой муж.

— А вот моя мама говорит, что Майкл очень привлекательный, — сообщила Хейзл, — и Анни красивая. У нее должны быть поклонники.

Натан не ответил. Он сам время от времени с беспокойством задумывался об этом. У многих его приятелей и в деревенской школе, и в Ффилде были только матери — иногда даже отцы-одиночки, чьи новые пассии являлись вечной проблемой. Детям приходилось отбирать и поощрять хороших, отпугивать нежелательных. Пассии были склонны покупать детям роскошные подарки на Рождество, пичкать их гамбургерами, а потом шикать и выгонять из комнаты, чтобы приступить к поцелуям и тисканью, пока отпрыски давились за дверью беззвучным смехом. Некоторые новоявленные родственники прихватывали с собой нежданных братьев и сестер. Таковы были опасности современной жизни. Натан понимал, что тут ему повезло, но… но…

— Хочешь, чтобы у тебя был отец? — спросила у него однажды Анни.

— У меня есть отец, — ответил Натан. — Он мертв, и все равно он мой отец. И другой мне не нужен. Только… в общем… если у тебя появился поклонник, все в порядке. Если он приятный человек и любит тебя. У тебя есть… есть кто-нибудь?

— Когда он появится, — сказала Анни, — ты узнаешь об этом первым.

И вот теперь появился Майкл Аддисон. Приятный. И по утверждению Лили Бэгот — привлекательный. Жена его была актрисой, а всем известно, что актрисы вечно крутят романы и часто разводятся: такова уж их профессия. И все же… быть может, он любил жену и тосковал, когда она уезжала, а к Анни обращался лишь за сочувствием. Натан решил, что ситуация ему не нравится, с какой стороны ни посмотри. «Если он начнет дарить мне подарки и водить есть гамбургеры, тогда я узнаю наверняка».

Годы, прожитые в Иде, превратили Анни из девочки в женщину. Время укрепило ее мягкость и отточило грани лица; пушистые волосы, теперь коротко постриженные, падали на лоб витыми каштановыми перышками. Она по-прежнему почти не пользовалась косметикой, а бледная кожа на деревенском воздухе засияла здоровьем. Изредка какой-нибудь мужчина начинал вести себя чересчур дружелюбно; она же лишь вежливо улыбалась в ответ, давая понять — если не с помощью слов, то своим поведением, — что желает сохранить дистанцию, мысленно уверяя себя, что делает это ради сына, и зная — на уровне более глубокого изучения самой себя, — что Натан лишь отговорка. Быть может, сердце ее по-прежнему целиком принадлежало Даниэлю; быть может, в той складке времени затерялось еще что-то, что отделяло и отдаляло ее от всех, делало безразличной к любому мужчине. Когда Майкл Аддисон стал заглядывать к Анни — взглянуть на новые книги на полках и поболтать, он сразу пришелся ей по душе, однако она пребывала в полной уверенности, что дальше искренней симпатии дело не пойдет. Она не была холодна — просто как бы отсутствовала, словно монахиня, повенчанная с божественной идеей и не ищущая себе смертного супруга. Правда, Анни всегда с сомнением относилась к Богу — католическому Богу ее детства: требовательному, слегка надменному, погрязшему в церковных обрядах. Ей скорее импонировала теория Бартелми о Высших Силах, сохраняющая некое равновесие всех миров, но не взыскующая ни слепого поклонения, ни бесконечного покаяния. С того самого мгновения, как умер Даниэль, Анни не испытывала ни малейшего сомнения в том, что там, за гранью обычного человеческого знания, существует нечто еще: другие измерения, вселенные, существа; и часть этой уверенности прочно опиралась на ее память.