Таинственное пламя царицы Лоаны - Умберто Эко

— Ты знаешь, цена твоих книг, некоторых, выше цены «Феррари», — перебил Джанни. — Жутко красивые, берешь такую в руки и знаешь, что ей пятьсот лет, а листы еще хрустят, будто новенькие, будто вчера были отпечатаны.

— Ну-ну-ну, — перебила его Паола, — о работе не велено говорить. Сначала он должен обжиться дома. Налить тебе нефтяного виски?

— Как нефтяного?

— А, это у нас такое слово с Ямбо. Понемногу заводим семейные секреты.

Когда я провожал Джанни на площадку лестницы, он приобнял меня и шепнул: — Что же ты, до сих пор не виделся с прекрасной Сибиллой?

С какой такой прекрасной Сибиллой?

Вчера приходили Карла и Николетта с мужьями, в полном составе. Неплохие мужья. Я после обеда играл с детьми. Славные. Начинаю привыкать. Однако странно. Я вдруг поймал себя на том, что хватаю их, трясу, целую, обнимаю, внюхиваюсь в их чистоту, молоко и запах присыпки, а ведь это совершенно незнакомые дети. Может, я педофил вдобавок к прочему? Я решил держаться от них подальше. Мы играли, они потребовали изобразить медведя. Черт, как должен выглядеть нормальный пожилой медведь. Я решил рычать на четвереньках. Они все на меня налезли. Эй, потише, мне не пятнадцать лет, спина. Лука расстрелял меня из водяного пистолета, и я почел за благо сдохнуть кверху брюхом. Рисковал радикулитом, но сорвал аплодисмент. Видно, я не столь уж свеж. Стал вставать, закружилась голова. Да ты что, заволновалась Николетта, что, не знаешь, у тебя же ортостатическое давление. И тут же поправилась: ты, конечно, временно мог не знать, но теперь ты опять знаешь. Вот как пишется новая страница моей жизни. Вот кем пишется моя жизнь, новая страница.

Продолжаю держаться за энциклопедии. Так идут по стеночке, придерживаясь. Оборачиваться резонов нет. Глубина личных воспоминаний — не больше недели. Глубина чужих воспоминаний — века. Глотнул орехового ликеру. Сказал: Специфический привкус, горький миндаль.[96] В парке два верховых полицейских: Лишь бы мне поставить ногу в стремя! Живо распрощаюсь с вами всеми: На коня — и поминай, как звали! Чтоб за шапку — звезды задевали![97]

Я оцарапался о косяк и, зализывая ранку, проскандировал: Ручьем святая кровь течет в омытие грехов.

С неба полилось, я откомментировал: Шел летний дождь, и по дороге Я шел с зонтом…[98]

Укладываясь в кровать ранним вечером, я декламировал: Давно уже я привык укладываться рано.[99]

На регулируемых переходах у меня вопросов не бывает, однако вчера — я двинулся через узкую улицу, где не было перехода, в довольно спокойном месте — Паола ухватила меня за руку и удержала, по улице летела машина.

— Да машина вон как далеко, — отбрыкивался я. — Я успеваю перейти.

— Ничего ты не успеваешь, смотри, как быстро она едет.

— Ну ладно, ты уж меня невесть за кого держишь. Я тоже знаю, что перед самым капотом могут оказаться пешеходы или курицы, и тогда приходится тормозить, а потом выходить из автомобиля и запускать мотор ручкой. Двое высоких, в плащах, в черных очках, я между ними, и почему-то у меня длиннющие уши,[100] интересно, откуда это видение.

Паола уставилась на меня:

— А с какой скоростью, по-твоему, ездят машины?

— Ну, не знаю, даже и до восьмидесяти км в час…

Обнаружилось, что машины научились ездить быстрее. Мои данные оставались на уровне той эпохи, когда я сдавал на права.

Удивительно и то, что на площади Каироли то и дело подходят негры и пытаются продать зажигалку. Мы с Паолой катались на велосипедах по парку (велосипедом я управляю, как будто век с ним не расставался), и я был поражен, увидев толпу негров, бивших в бубны возле пруда.

— Что это, Нью-Йорк? С которых пор в Милане такая уйма негров?

— Да с некоторых пор, — сказала Паола. — И надо говорить не негров, а чернокожих.

— Какая разница, как говорить. Пристают со своими зажигалками, бьют в парке в свои бубны, потому что на другие забавы у них денег нет, в общем, эти чернокожие, извини, по-моему, типичные бедные негры.

— Ну, в общем, их не положено обзывать неграми. Ты раньше никогда не обзывал.

Паола подметила, что по-английски я говорю с ошибками, а по-немецки и по-французски без ошибок.

— Это естественно, — сказала она, — французский впитался в тебя, когда ты был мальчиком, твой рот приспособился к нему, как ноги приспособились к велосипеду, немецкий ты учил по учебникам в университете, учебники у тебя застряли в голове — не выбьешь, а вот английскому ты научился позже, в поездках, английский — часть твоего личного опыта последнего тридцатилетия, поэтому он и вспоминается тебе теперь только частично.

Я пока что слабоват, заниматься чем-то способен не более получаса, самое большее час, а потом меня тянет прилечь. Паола организовала каждодневные походы в аптеку — измерять давление. И еще мне прописали диету: поменьше соли.

Я усаживаюсь перед телевизором. Это меня меньше всего утомляет. Неизвестные мне господа оказываются премьер-министром и министром иностранных дел. Вот испанский король — а куда они Франко? Перековавшиеся террористы (неведомое мне сочетание слов), покончившие с неприглядным прошлым, о чем они толкуют — мне понять трудно, что-то про Альдо Моро,[101] который мне известен, — он борец за параллельные конвергенции, но что я слышу, оказывается — его убили? За эти конвергенции, что ли? Самолет свалился в Устике на Сельскохозяйственный банк?[102] У певцов сережки в ушах, хотя они по виду — мужчины. Мне нравятся сериалы о семейных дрязгах из жизни техасцев.[103] Я с радостью смотрю Джона Уэйна.[104] От боевиков я пугаюсь, в первом же из них изрешетили целую семью из здоровенного автомата, перевернули и взорвали автомобиль, какие-то амбалы в майках с хрустом всаживали друг другу кулаки в пах и в челюсть, выбивали стекла и выпрыгивали в волны — все это за пять секунд. Чересчур суетливо для меня и невыносимо шумно.

Мы пошли с Паолой в ресторан. — Не волнуйся, пожалуйста, они тебя знают, скажи: «Как всегда». — Те оказали мне горячий прием. — Профессор Бодони, какая радость снова видеть вас, чем порадуем после возвращения. — Как всегда. — О, значит, самый первоклассный выбор, — пропел ресторанщик. — Спагетти с мидиями, печеная рыба, «Совиньон» и на десерт яблочный торт.

Паола мне воспретила просить вторую порцию рыбы.

— Почему же? Ведь это ужасно вкусно, — заныл я. — Не так уж дорого, мы разве разоримся?

Паола уселась удобней и произнесла речь:

— Понимаешь, Ямбо, ты сохранил все автоматические навыки и держишь нож и вилку, как полагается держать. Но кое в каких аспектах важнее автоматизмов накапливаемый с годами личный опыт. Ребенок не способен остановиться объедается до расстройства желудка. Мать объясняет ему, что следует удерживаться, — в точности как с высаживаньем на горшок. Поэтому ребенок, который иначе по первому позыву марался бы где попало и ел бы «Нутеллу» банками, научается понимать предел, за которым он обязан остановиться. Взрослые останавливаются, к примеру, после второго или третьего бокала вина — они помнят случаи, когда от целой бутылки вина им бывало плоховато. Тебе, Ямбо, предстоит выстроить корректные отношения с едой. Ничего, этому учатся быстро. Добавки тебе не надо.

— Ну а к десерту, разумеется, кальвадос, — щебетал любезный ресторатор, неся ломоть торта. — Получив кивок от Паолы, я сказал: «Calva sans dire».[105] Эта шутка явно звучала здесь не впервые, потому что ресторатор подпел те же слова: «Calva sans dire». Паола спросила, какие чувства пробудил у меня этот кальвадос, я отвечал — мне нравится, но добавить нечего.

— А между тем ты в свое время опился им в Нормандии… Ладно. «Как всегда» — это палочка-выручалочка. В Милане масса мест, где ты можешь просто заказывать свое обычное. Без проблем выбора. Что может быть в твоем положении удобнее!

— Со светофорами у тебя хорошие отношения, — говорит Паола, — и ты уже, надеюсь, усвоил, что машины носятся как бешеные. Погуляй разок один. Вокруг замка, по площади Каироли, там на углу кафе-мороженое, ты у них главный клиент, они бы, думаю, давно закрылись, если бы не было тебя. Скажешь этим мороженщикам «как обычно».

Мне даже и не пришлось говорить «как обычно», мороженщик мигом напихал в рожок «страччателлу», вот ваше обычное, профессор. А правильно я делал, любя эту «страччателлу»… Забавно открывать для себя страччателлу в шестьдесят лет. Что был за анекдот, который рассказал Джанни, насчет Альцгеймера? А самое приятное — каждый день множество новых знакомств.

Кстати о новых знакомствах. Не успел я покончить с мороженым и закинуть в ближнюю урну вафельный хвост… И вдобавок интересно, почему я его выбросил? На этот вопрос мне ответила Паола впоследствии, оказывается, я жил с застарелой манией — моя мама приучила меня с младенчества выкидывать низок конуса за то, что его коснулись нечистые руки мороженщика… Не успел я закинуть в урну конус, как из-за угла вышла элегантная дама. Приблизительно сорок лет, взгляд с подоплекой, вроде Леонардовой дамы с горностаем. Она сразу заулыбалась, а я излучил свою лучшую улыбку — из тех, из подкупающих.