Желябугские выселки - Александр Солженицын

А дед - позади всех.

И - взялись старухи наперебив:

- Что ж без хлебушка мы?

- Надо ж хлебушка привозить!

- Живём одна проединая кажная...

- Этак ненадалеко нас хватит...

Сельсоветский смущён, да при районном же всё:

- Так. Сперва Андоскин вам возил, от лавки.

В серо-сиреневом платке, безрукавке-душегрейке, из-под неё - кофта голубая яркая:

- Так платили ему мало. Как хлеб подорожал, он - за эту цену возить не буду. Целый день у вас стоять, мол, охотности нет. И бросил.

Сельсоветский: - Правильно.

Голубая кофта: - Нет, неправильно!

Мотнул головой парень:

- Я говорю, что - так было, да. А теперь, на отрезок времени, должен вам хлеб возить - Николай. За молоком практически приезжает - и хлеб привозить.

- Так он тоже завсяко-просто не возит. Сперва молоко сдай - а на той раз хлеб привезу.

В тёмно-сером - наша прежняя, знакомая. Напряглась доглядеть, доуслышать: чего же скажут? выйдет ли решенье какое?

В светло-буром:

- А кто молоко не сдаёт, тому как? Просишь: Коля, привези буханочку! А он: у меня зарплата - одна. У меня уже набрато, кому привезти.

В серо-клетчатом, с живостью:

- Мы, выселковские, вдокон пришли. Житьеца не стало, йисть нечего.

В капустном, маленькая:

- Конечно, к нам езду нету...

Сельсоветскому - край оправдываться, скорей:

- А я у него всегда интересуюсь: Николай, ты возишь? Говорит - вожу.

Голубая кофта и подхватилась, залоскотала:

- А вы - у нас поинтересовались? Когда-нибудь приехали сюда? Вы, председатель сельсовета, - хоть бы распронаединственный раз... С давних давён никого не было.

И поварчивают другие:

- Повередилось не до возможности...

- О нас и вспомятухи нет...

А бритый дед во втором ряду стоит молча, малосмысленно. То - жевал, а то раздвинул губы, и так со ртом открытым.

Овсянников голову свою лысеющую опустил. Болит его деревенская душа.

- Минуточку, - спешит сельсовет, - а почему вы прямо сразу не сказали, как он возить не стал?

В капустном: - Не посумеем мы сказать.

Искитея: - Опасаемся.

Тут - вступил районный, сильным голосом:

- А я вам говорю: надо говорить. Вот боимся мы сказать Николаю, вот боимся Михал Михалычу, боимся сказать мне, а чего бояться?

Голубая кофта: - Да я б не побоялась, приехала. Да уж я - никуды, ехать. И дед мой тем боле никуды.

А в красно-буром как оперлась на палку левым локтем, согнула, к плечу кулак приложила, глаза совсем закрытые: "Не видать бы мне вас никого..."

- А я к вам, вот, разве не приехал? Я спрашивал Михал Михалыча: хлеб возят? Возят, каждый день. Почему же вы не говорили?

В серо-клетчатом, рукой рубя:

- Вот теперь молчанку нашу взорвало!

- Уж как измогаем, сами не знаем.

У нашей той, в тёмно-сером платке, руки причернённые, в кожу въелось навек и чёрные ободки вкруг ногтей, - руки сплелись на верху палки, так и стоит. Морщины, морщины - десятками, откуда стольким место на лице? Теперь - потухла, уставилась куда-то мимо, так и застыла.

Районный уже решил:

- Давайте договоримся так. Теперь целую неделю к вам будет ездить Михал Михалыч...

- Да кажедён - по что? Хоть через день ба...

- Да хлебушка хоть раз бы в три дни...

- Я не говорю, чтоб каждый день возил хлеб. Но в течение недели, вот, до праздника Победы, 50 лет, каждый день будет приезжать и проверять, как вы обеспечены.

(Только успевай записывать...)

- ...Мы его избрали здесь, голосовали за него в сельскую администрацию, так пусть он выполняет свой долг как глава местного самоуправления. Пусть хотя бы хлебом обеспечивает. Мы не говорим, чтоб он дома строил, дома - конечно уже нельзя сделать по нашей жизни.

- Дома-а-а... Где-е-е...

- ...А вода - у вас есть. Да вот - хлеб. Чтоб самое необходимое. Он обязан это сделать.

Стоном:

- Да хлебушек бы был - мы бы жили, не крякнули...

- Вся надея и осталась...

- А ржаной хлеб - он убористый...

Оправился и сельсоветский:

- Давайте договоримся так. Не только у вас будет хлеб, но каждую неделю автолавка будет приезжать.

Поразились бабы:

- Ещё и автолавка на неделе? Ну-у-у!..

Тут в серо-клетчатом не зевает:

- А вот и такая есть надоба. Давняя. Пока фронт воевал - мы тут, иные, и на фронт поработать успели...

Искитея: - От августа сорок третьего, как фронт прошёл...

А серо-клетчатая - как помоложе других: веки не набрякшие, глаза открытые, серые, живые. Сыпет бойко, да только зуб в нижнем ряду мелькает единственный:

- Я, например, чуть не три года отработала на военном заводе. Город Муром, Владимирской области. Мы, значит, на кого работали? И праздников не знали, без выходных, без отпусков. Нам тогда что говорили? Ваш труд - будет наша победа, быстрей покончится война и упокоится страна. А почему ж вы нас забыли, которые трудились, а? Теперь даже пенсии меньше какой другой старухи получаем...

Районный пригладил чуб свой смоляной:

- Да, впервые в этом году вспомнили тех, которые работали в тылу. Вот я почти каждый день теперь вручаю юбилейные медали своим матерям. Они - до слёз... Каждый день получают юбилейную медаль и плачут. Говорят, наконец-то нас вспомнили, потому что весь фронт вынесли на своих плечах. Вручную пахали, сеяли, последние носки отдавали солдатам. А если вы действительно трудились, согласно Указа вам нужно или документы найти, что вы трудились, или надо хотя бы двух свидетелей...

- Да вот нас тут двое и есть. Мы друг другу свидетели.

- Ещё третью нужно.

- В Подмаслове есть.

- Если вы до 45го года работали в тылу больше шести месяцев и найдёте документ или свидетельские показания - мы вам обязательно вручим медаль. И согласно медали получите льготы, которые положены.

А сельсоветский-то, оказывается, законы лучше знает. И - к районному, остережённо:

- К сожалению, я вас перебью. Значит, если только будет какая поправка, а то сейчас в Указе свидетельские показания не берутся во внимание. И если в трудовой книжке нет отметки, то юбилейной медали не дают. Вот о чём мы подымали всегда...

Районный хмурится, слегка смущён:

- По-моему, поправки должны быть.

Серо-клетчатая - с новым напором:

- Как так?? Мы - военкоматом были мобилизованы и как военные девушки считались. Которы наши девушки уходили с работы - тех военный трибунал судил. Понимаете, какие мы были?

Искитея только кивает, кивает: - Да, да.

Сельсоветский: - Тогда надо делать запрос через военкомат.

Районный: - Да. Составим списки, официально сделаем запрос, пусть поднимают документы сорок третьего года. Такие вопросы очень многие возникают.

Вижу - Овсянникова аж перекосило: слушал-слушал, совсем голову повесил, и одной кистью держится за неё безнадёжно.

А в капустном, маленькая, выступила, пока ей перебоя нет:

- А у меня, вот, есть медаль за военные годы. Конечно, у меня её нет, но документ на неё есть, справный. И - льготы у меня какие, за свет половину плачу. Конечно, неведь какие ещё мне могут быть положены. Поехала в правление, отвечают: колхоз у нас бедный, нету вам. И даже зярно моё осталось неполучённое, председатель машины зярна не пригнал для пенсионеров.

- Льготы? Теперь - всё заложено в районном бюджете. И через районный бюджет обязательно оплотим, кому чего отпускать за пятьдесят процентов. Но, конечно, я не могу каждый день у вас бывать...

- Это мы понимаем... - сразу в три улыбки.

И тут решилась Искитея. И тем старчески-мягким, ненастойчивым голосом, как говорила со мной под берёзой:

- А вот мой муж был и участник войны. И инвалид. И льготы были. А как умер он - за всё плачу безо льготы.

Подполковник Овсянников встрепенулся возмущённо. И, сильно окая:

- Должны быть! Все льготы, которые даны были вашему мужу, и если вы не вышли замуж за другого...

Искитее - самой дивно, губы в слабой улыбке:

- Да где-е...

- ...то все эти льготы сохраняются за вами! И неважно, когда он умер.

- А - восьмой год его нет...

- Ну, - встрепенулся районный, посмотрел на часы. - Вопросы, которые касаются вас, наших ветеранов, наших матерей, - я буду лично решать. Если не смогу я - тогда будем выходить на область. А Москвы - мы не затронем, не должны.

1998