Письма с Соломоновых островов - Камил Гижицкий

Я пришла на территорию лагеря, когда все (то есть папа, пастор, его жена и Анджей) сидели в палатке-столовой, наклонившись над картой, разложенной на столе. Они были так поглощены ее изучением, что сразу не заметили моего прихода. Только миссис Фокс, очаровательно прищурив глаза, одарила меня улыбкой. Она помогла приготовить кофе, расспрашивая, где я была и рассказывая о нравах стайных воробьев и попугаев. Позднее, за кофе, было решено, что наши мужчины отправятся на разведку в глубь острова, а я останусь еще на несколько дней в Моли, чтобы пополнить запасы провианта, уничтоженные нашествием свиней. Я сперва противилась, доказывая, что как фотограф экспедиции должна постоянно сопровождать ее, но после того, как миссис Фокс пообещала мне показать разные любопытные вещи в окрестностях, сдалась.

Около полудня к столовой подъехал старый, Скрипучий «форд», на который погрузили часть снаряжения, затем на труде всевозможных вещей усадили обоих ученых. Несколько прощальных окриков, последних напутствий, взмахов руками — и «форд», громко пыхтя и фыркая, тронулся с места. Водитель, молодой и крепкий меланезиец, не наехал на лежавшую в яме тучную свинью лишь потому, что сумел ловко обогнуть ее. При этом машина резко накренилась, закачалась, словно корабль во время шторма, расшвыряла кучу кокосовых орехов, а затем исчезла в чаще деревьев.

Уже под вечер я направилась с Мюриель (так звали миссис Фокс, которая, кстати, предложила мне перейти на «ты») в китайскую лавку — единственную в Моли. Владельцем ее был некий Чжи Лунь-чжан, пожилой китаец, постоянно проживавший в Хониаре и чуть ли не на каждом острове открывавший свой филиал. Лавка была небольшой, но в ней местные жители находили все необходимые им товары. Контора помещалась в просторном здании позади лавки. Молодой продавец провел нас именно туда. Похоже, что эта контора служила одновременно и складом и лавкой для избранных — на полках здесь лежали груды всевозможных консервов и цельте кипы ярких тканей, среди которых почетное место занимали чудесные китайские шелка.

В дверях нас встретил китаец лет сорока. На нем был черный сатиновый халат и небольшая шапочка с красным помпончиком. Он поздоровался с Мюриель, как со старой знакомой, на меня же внимательно посмотрел и тут же опустил глаза. Китаец был необыкновенно, даже преувеличенно вежлив. Во время беседы с женой пастора он украдкой разглядывал меня. Во взглядах, которые лавочник бросал в мою сторону, было нечто такое, что заставляло меня быть начеку. Мне захотелось как можно скорее покончить с покупками и уйти.

Но не успела я раскрыть рта, как купец стал показывать нам свои шелка. Одновременно он сыпал благовония на раскаленные угольки. От сильного запаха у меня перехватило дыхание. Одно мгновение мне показалось, что теряю сознание, но я собралась с силами, и чувство слабости прошло. А Мюриель тем временем придирчиво перебирала шелка. Одни она примеряла на себя, другие набрасывала на меня, настаивая, чтобы я смотрела в зеркало, которое хитрый купен поставил перед нами. Стоило Мюриель окутать меня прямо-таки сказочным, блестящим золотистым шелком, легким и нежным, словно дуновение ветерка, как в контору вошел рослый китаец. Вместо того чтобы поздороваться, он уставился на меня, а затем начал быстро что-то говорить. И снова я перехватила тот же неприятный взгляд, который, казалось, раздевал меня.

Я так разозлилась, что отшвырнула шелк в сторону и сухим, официальным тоном заказала нужные нам продукты. Затем я взяла изумленную Мюриель под руку и вышла из лавки. На улице я объяснила ей, почему так поступила. Мюриель сначала только посмеялась, а потом призналась, что и сама заметила странные взгляды, которые бросали на меня оба китайца. У ворот миссионерского дома я попрощалась с несколько обеспокоенной Мюриель и, несмотря на ее приглашение, вернулась в свою палатку.

Солнце уже клонилось к закату, когда я надела купальник и направилась на крошечный пляж, на который наткнулась во время утренней прогулки с Мюриель. Весь пляж длиной не более десяти-пятнадцати метров состоял из мелкого и такого мягкого песка, что ноги проваливались по самую щиколотку. На расстоянии каких-нибудь пятидесяти метров от берега высилось несколько огромных скал, о которые раскатисто разбивались морские волны. Вода бурлила и пенилась там, словно кипяток, но в заливчик стекали только тихие струйки, изредка несущие с собою клочки пены.

Вода здесь была теплой, но стоило сделать несколько шагов от берега, как песчаное дно вдруг круто обрывалось, а около скал даже такому опытному пловцу, как я, было трудно достать дно. Поэтому я подплыла к скалам и, спугнув с одной из них огромное количество крабов, забралась во впадину, захлестываемую струями разбивающихся волн. Какое же это было блаженство! По тебе словно обухом бьет водяной бич, и пока одна волна струится по телу, на подходе уже следующая. Я чувствовала, как после каждого удара тело словно немеет, а кожа становится такой гладкой, что вода стекает по ней, как по отполированному мрамору.

Наконец, красная как рак, оглушенная грохотом и ревом волн, используя небольшую паузу между ними, я поплыла в заливчик… и тут же очутилась среди местных купальщиц. Казалось, обе стороны были застигнуты врасплох. Девушки на мгновение остолбенели, но вскоре заливчик покрылся пеной от воды, стремительно рассекаемой бронзовыми плечами. Словно стая рыб перед грозным хищником, они в панике уплывали, и лишь одна из них обернулась в мою сторону, слегка замешкалась, а затем стала звать подруг. Вскоре все они с громким хохотом окружили меня. Сопровождаемая веселыми девушками, я выбралась на берег и, измученная, бросилась на мягкий песок.

Весело смеясь, девушки стали что-то рассказывать, но я поняла только слово «Нгориеру», что означает имя одного из морских божеств. Я догадалась, что со страху они сначала приняли меня за божество, так как никто из живущих здесь островитян не отважился бы забраться на скалы, которые все еще считались обиталищем мифических существ. Это, конечно, рассмешило меня, так как у Фоксов я видела вырезанное из дерева изображение Нгориеру в виде человека с головой акулы, сидящего на рыбе, со стилизованной барракудой[10] на спине, держащего в руке бониту в форме тонкой и длинной рыбины.

Пока мы объяснялись жестами, я успела хорошенько рассмотреть девушек. Им было не более двенадцатишестнадцати лет. Совершенно обнаженные, они вели себя так, словно всегда обходились без одежды. По темно-коричневой, цвета бархата, коже еще стекали капельки воды, похожие на мелкие бисеринки. Черты лица у одних девушек были характерными для папуасок, другие походили на меланезиек. Овальные лица, широкие рты с толстыми губами, средней высоты лбы и преимущественно карие или черные глаза… Немало европейских женщин позавидовали бы их густым шевелюрам! Волосы купальщиц не были длинными, у некоторых вились локонами, и лишь у троих-четверых головы украшали чудесные медно-красные волосы, искусственно окрашенные в этот цвет пудрой из раковин, о чем я упоминала в прошлом письме. Почти все девушки носили серьги из раковинных дисков, а у двоих я видела большие продолговатые палочки из тридакны, проткнутые сквозь носовую перегородку.