Трон Валузии - Андрей Легостаев

Чуть позади Кулла следовали Брул и Келькор. За ними сорок, похожих на монументы, подобранных один к одному всадников царапали небо копьями с царскими флажками. Все знали, что это личная гвардия царя — легендарные Алые Убийцы. Позади них виднелась роскошная карета, в которой находились немолодые советники царя — убеленный сединами главный сановник Ту и чуть расплывшийся в стороны от излишеств в пище и вине, с неизменным кубком в руке и красоткой на коленях, посол пиктов в Валузии Ка‑ну.

Царь с кортежем пятый день следовал на восток, к побережью, чтобы нанести визит царю соседней Верулии.

Караваны купцов, узрев на дороге царя, сгоняли повозки на обочину, а сами становились на колени, в глубоком поклоне приветствуя Кулла, воздавая ему благодарности за безопасность на торговых путях и радение о качестве валузийских дорог. В больших и малых городах народ высыпал на улицу, отцы города приветствовали царя и предлагали в лучшем доме или дворце отдохнуть с дороги и отобедать. Но у царя все было спланировано заранее — вестовые мчались на три дня впереди, оповещая подданных о приближении повелителя и подготавливая ночлег и отдых в городах, которые выбирал советник Ту.

Но остановку в крупном, многонаселенном и богатом Дапрезе, а не в предыдущем более маленьком Гаазаре, предложил сам царь, проскакав на четыре часа дольше, чем обычно, доставив тем самым некоторые неудобства пожилым Ту и Ка‑ну.

У Кулла были причины остановиться на отдых именно в Дапрезе. С этим городом у царя были связаны особые воспоминания…

Если бы кто‑нибудь сказал Куллу, когда он мускулистым юношей бродил с товарищами в поисках добычи по горной Атлантиде в одной повязке из леопардовой шкуры на бедрах, что у него в душе могут проснуться другие чувства, кроме постоянного голода и жажды битвы, он рассмеялся бы наглецу в лицо, а то и просто проткнул бы острым копьем.

В то время он не задумывался о том, зачем живет, каков будет его дальнейший жизненный путь — прекрасные дикие горы заполняли для него весь огромный мир.

Но иногда, вечерами у костра, он слушал удивительные рассказы о далекой Валузии и Хрустальном городе со стенами в дюжину раз выше самого высокого мужчины, где величественные дворцы восхищают красотой и величием, где женщины ходят в ослепительных одеждах из странных блестящих тканей…

Сердце юного Кулла непонятно от чего замирало, но все это было так далеко и нереально…

Атлант может попасть в Валузию только рабом, поэтому все валузийцы — враги и заслуживают лишь одного: немедленной смерти.

И он готов был резать, колоть, убивать любых врагов родной Атлантиды — будь то валузийские Черные Отряды смерти, будь то беспощадные лемурийские пираты, или пиктские варвары. Кулл считал, что человек рожден для того, чтобы охотиться для утоления голода и убивать врагов, защищая родную землю и завоевывая для своего племени рабов и богатую добычу.

Кулл не очень любил людей, считая своими братьями тигров, и был уверен, что человек отличается от зверей лишь похотью и жадностью.

Гораздо позже он понял, что есть еще одна черта, разнящая человека от животного — ненужная жестокость, когда враг уже не сражается или просто в силу своей слабости и безоружности не может оказать сопротивления. Ни один тигр в мире не убьет добычи больше, чем сможет съесть…

Но в том юном возрасте Кулл не думал об этом. Его больше беспокоила мысль, что он не знает своего происхождения — его нашли голым младенцем в лесу и приняли в племени, как родного, хотя и похож он был больше не на атланта, а на людей из рода изгнанников, когда‑то, до Великого Наводнения, живших в Долине Тигров.

И если бы кто‑то сказал юному Куллу после сытного ужина у костра в горах, когда он вместе с другом Ам‑ра и наставником Хор‑наком, возвращался с охоты на пещерную стоянку своего племени, что такое чувство как сострадание изменит всю его жизнь, он бы не поверил.

В те мгновения, когда он заснул на ласковой траве рядом с Хор‑наком, а Ам‑ра бронзовым монументом стоял на страже их покоя, поразительное, ни на что прежнее не похожее сновидение растревожило его: яркие зеленые звезды разогнали тьму сна и вспыхнули, открыв ослепительно яркий солнечный день, тишину прорезали звуки тысячи труб и огромная толпа людей восхищенно кричала здравицы одному человеку — высокому мужчине в золотых воинских доспехах с обнаженным мечом в руке, стоявшему у огромного трона, гордо расправив плечи. И крики этих людей, сквозь сон запечатлелись навечно в памяти юного атланта: «Да здравствует царь Кулл, вечная ему слава!»

Царь Кулл… Откуда взялось это сумасшедшее видение в его голове, что оно означало?

Но что‑то неуловимо изменилось той ночью в юноше.

Когда они втроем — Хор‑нак, Ам‑ра и Кулл — подходили к знакомой, переливающейся в лучах утреннего солнца, реке, у которой в береговой скале темнели зевы родных пещер, Кулл еще не осознал этого изменения.

Возле пещер, у врытого в землю столба, собралось все племя. Угадать причину оказалось несложно издалека: к столбу была привязана Сарита, рядом с зажженным факелом в руке прыгал жрец племени, выкаркивая заклинания и проклятия, готовый поджечь сложенные у ног несчастной поленья.

— Попалась, распутница! — зло процедил Хор‑нак, не сбавляя шага. — Поделом ей, нечего было убегать с этим проклятым лемурийцем! Не он ли там валяется?

Кулл, стараясь не отстать от старшего, вгляделся вдаль. Неподалеку от позорного столба казни валялось изуродованное тело лемурийского моряка. Одна из собак пыталась оторвать мертвецу ухо, остальные, свернув кольцами хвосты, брехали рядом, но на них никто из собравшихся не обращал ни малейшего внимания.

Охотники сбросили добычу с плеч, уложили на специальных камнях, чтобы потом оленину обработали женщины, положили рядом копья и подошли к толпе.

Жрец, размахивая дымящимся в левой руке факелом, продолжал выкрикивать проклятия предательнице, поправшей законы своего народа.

Кулл бросил быстрый взгляд на Ам‑ра. Юноша был бледен, прикусил губу, чтобы не закричать.

На лице опозоренной обнаженной Сариты тоже не было ни кровинки; деревянная цепь некрасиво задрала вверх правую грудь. Девушка боялась — уже не смерти, быстрая гибель была бы для нее сейчас подарком свыше. Она боялась неминуемой боли и долгой муки. И ни в ком, ни в одном взгляде, не видела ни искры сочувствия.

Даже мать Сариты — пожилая женщина со взлохмаченными волосами и в сбившейся протертой шкуре проклинала дочь, причем старалась больше всех:

— Видит Валка, что я кляну миг, когда родила тебя, позор Атлантиды! Больше ты мне не дочь! Смерть ей, смерть!