Созерцатель - Александр Петров

Я уже любил замечательного Симеона, мистичного Григория Паламу, верного многострадального Иова и благодарил епископа Иллариона за открытие мне этих светоносных монахов и учения их, вселявшего надежду. А стихи Симеона хотелось запомнить наизусть, чтобы повторять их снова и снова.

Пусть мне сейчас недоступно это высокое созерцание, но умом я коснулся великой тайны. Мои «чувственные плотские» глаза рассеянно наблюдали, как несутся за пыльным окном зеленые перелески, садовые домики с почерневшими заборами… Вместе с тем, какое-то внутреннее зрение созерцало, как изливается из бездны черного мрака, разверзая небеса, сияние великой славы Бога Троицы. И уже моё сердце озарялось светом, сильнее этого земного солнца и мой помраченный разум просвещался, а сам я становился беззлобным и кротким. …Пусть даже на несколько секунд. Как это понять? Как вместить своей тупой головой такое двойственное зрение, существующее на двух планах – земном и небесном, телесном и душевном? Я понимал только одно: приоткрылась желанная тайна, к которой меня сильно тянуло. Мне очень нужно было её разгадать, чтобы этим жить.

В Звенигороде мы сошли с платформы, и к нам подлетел услужливый паренек:

– Не желают ли господа поехать на машине?

– Не знаю, как господа, – улыбнулся Игорь, – а мы с братом имеем такую потребность. Нам в Городок, пожалуйста.

По дороге, поднимавшейся в горку, мы въехали в небольшой поселок, отстоявший от города несколько в стороне. Остановились перед открытыми воротами. Игорь велел въехать во двор. Мы выгружали сумки из багажника, а в это время распахнулась дверь и с крыльца сошел странный человек в предельно обветшалом свитере, латаных галифе времен штурма Берлина и – о, ужас! – в резиновых калошах. С трудом узнал я в этом доходяге нашего светского льва Федора Семеновича. Мы обнялись, вдоволь нахлопали друг друга по спинам и вошли в дом. Это была древняя изба с русской печью. В горнице нас ожидал накрытый стол: традиционная картошка, томлённая в молоке в закопченном глиняном горшке, миска с огурцами и тарелка с ветчиной.

– Вот наш дорогой гость Андрюха и узнал истинную суть непутёвого старика, – рокотал певучим басом хозяин. – Как видишь, в обыденной жизни сбрасываю льстивые ометы, аки лягушка из сказки зеленую пупырчатую кожицу. Здесь я, брат, настоящий.

Он подвел меня к резной рамке на стене, внутри которой сиял белизной бумаги и чистотой мудрости текст, выписанный витиеватой церковно-славянской вязью. Не без труда мне удалось перевести на современный русский язык: «Но более всего возлюбил он нищету» (из жития преподобного Саввы Сторожевского).

За столом, уминая необыкновенно вкусную томленую картошку, я поделился дорожным открытием о моём созерцании на двух параллельных планах. Игорь лишь удовлетворённо кивнул, зато Федор Семенович затих, поворчал себе под нос что-то непонятное. Потом поднял на меня усталые глаза в красных прожилках и сказал:

– Андрюша, ничего я тебе не скажу. Только это: парень ты прямой и честный, поэтому прошу твоих непрестанных молитв.

– Ладно, хорошо, – промямлил я в смущении. Тоже, нашел молитвенника…

После обеда мы вышли во двор. Хозяин повел нас в дальний угол, где за высокими малиновыми кустами скрывалась калитка. За его забором, буквально в паре метров, начинался крутой обрыв. По узкой тропинке вдоль забора вышли мы к лавке на пятачке земли, с трёх сторон окруженном почти отвесным обрывом. Присели и залюбовались открывшимся отсюда просторным видом на город, укрытый розово-голубыми туманами заката.

– Вот тут я и упражняюсь в плетении лаптей, – сказал старик, перебирая черные шерстяные четки.

– Так монахи школы преподобного Серафима Саровского молитву Иисусову называют, – пояснил мне Игорь и тоже замолк, перебирая пальцами узелки невесть откуда взявшихся четок.

Читал Иисусову молитву и я. Глаза впитывали красоты заката, в уме слова молитвы совершали непрестанное звездное кружение. Где-то глубоко в сердце возникали сначала страшные картины адского пламени, в котором я видел себя. Это подогревало покаянные «…помилуй мя, грешного». Потом молитвенная пульсация ангельскими огненными крылами поднимала меня из адской бездны и ставила на земную твердь. Оттуда я наблюдал, как в разрыве клубящихся сизых туч ярким сиянием проникал нестерпимый свет и озарял тех, кто молился в этот час, и тех, кто был рядом с нами.

Вернувшись во двор, мы увидели на крыльце мужчину в красной феске, окруженного тремя котами. Рыжий великан сидел на коленях, а двое серых, размером поскромней, жались к его ногам, обутым в расшитые золотом башмаки с загнутыми вверх носками.

– А этот человек даже от неприятелей наших сподобился получить благодарность, – сказал Федор Семенович. – Феска и ковроступы – дар турецких реставраторов, с которыми сей муж поднимал из руин православный храм. Игорь давно его знает, а ты, Андрей, познакомься, это Сергей – сосед мой и друг, мы с ним этот дом пополам купили.

Обнялись, перекинулись дежурными фразами о житье-бытье. Коты упрямо не отходили от хозяина, а рыжий исподлобья ревниво метал на нас гневные зеленые молнии.

– Когда мы покупали с Серегой дом, тут была тишь и благодать. А потом у людей появились большие деньги, и они стали скупать землю и дома. Назвали этот уголок Подмосковной Швейцарией и цены задрали до швейцарских. – Он обвел рукой квадрат примерно десять на десять метров. – Сейчас этот клочок земли стоит сорок тысяч долларов.

Старик замолчал, потом покряхтел и сказал:

– Сергей, а ты не позволишь нам подняться к тебе в мастерскую? Я понимаю, это не очень удобно, но… А?

– Ну что ж, – улыбнулся Сергей, ссаживая недовольного кота на траву, – давайте поднимемся.

На втором этаже, под самой крышей, находилась небольшая комната, в которой едва умещались большой стол у широкого окна и узкая кушетка в темном углу. Почти всю поверхность стен занимали стеллажи с книгами, красками, кистями, баночками.

– Вот она, самая большая наша драгоценность, – сказал Сергей. – Образ Иоанна Предтечи кисти самого Андрея Рублева. Видите, четыре слоя более поздней прописи, – показал он рукой, – а вот уголок, написанный великим иконописцем, – здесь я уже расчистил. Краска из размолотого малахита, яркая и сочная. Моя задача – удалить поздние слои и восстановить образ в первозданном виде.

– Слушай, Серега, – взволнованно прохрипел Игорь, – а где ОМОН? Они что, так умело спрятались? Да ведь эта икона, по мировым ценам, небось, не меньше полумиллиарда долларов стоит!

– …Если не больше, – кивнул Сергей. – А охраняют эту великую драгоценность ангелы Божьи. Думаю, это поэффективней ОМОНа будет.

За ужином Сергей показывал видеофильм о своих путешествиях. Вот он с группой реставраторов работает в самом древнем христианском храме в Египте, вот он в Турции в Мирах Ликийских, в Ростове Великом, Саратове, на Кипре, на Афоне…

– Слушай, Сергей, – спросил Игорь, – и как тебе это удаётся: работа любимая, богоугодное восстановление храмов, икон – еще платят, наверное, неплохо? Да ты счастливый человек!

– Верно, счастливый, – кивнул реставратор, – только ты же знаешь, брат, не будет нам на земле абсолютного счастья. Я не очень-то люблю об этом говорить… Но вам скажу. У меня за это счастье вся семья болеет: отец после инсульта лежит четвертый год, матери от диабета ступню отрезали, у жены язва желудка, у сына жена мегера, отказывается внуков рожать – фигуру портить. А сам я зрение теряю по две единицы в год и позвоночник так болит, что иной раз на стену от боли готов залезть. Так что за любое счастье нужно платить, брат.

Ранним утром, когда солнце первыми робкими лучами обласкало сырую росистую землю, мы выкопали дубовый саженец. С корнями и налипшей землей аккуратно переложили в ведро. Взяли каждый по лопате и пешком пошли в монастырь. По дороге старик объяснил, что его благословили вместо рухнувшего пятисотлетнего бука, посаженного преподобным Саввой, посадить дубок. На древние буковые деревья напала болезнь, выкосила почти всех великанов. Справа от нас шумела дорога, по которой неслись дорогие автомобили, обдавая нас грязью и выхлопами. Наконец, от дороги прямо по траве поднялись мы на горку и слева обошли белые стены красавца-монастыря.

– Вот тут и снимал Андрей Тарковский свой «Солярис». …Те сцены, где Крис в исполнении Баниониса прощается с Землей. Вон там стоял дом отца. К нему потом с год ездили паломники, поэтому власти дом разобрали. Ну а озеро и река на месте, как видите. Тут недалеко мать Тарковского снимала дачу, так что ностальгия по детским воспоминаниям привели режиссера именно сюда.

Посадили мы дубок, водой из святого источника полили. Отошли и со стороны посмотрели на хрупкий росток, выглядывающий из земли. И не подумаешь, что через несколько лет он превратится в мощное дерево, под развесистой кроной которого, быть может, будут отдыхать от солнечного зноя наши внуки. Спустились к речушке. Знаменитые вьющиеся водоросли еще не выросли. Берег реки и песчаное дно были замусорены. Но зеленоватая вода по-прежнему текла и текла, не обращая внимания на человеческую нечистоплотность.