Моги и их могущества - Александр Секацкий

Надо ли говорить, что моги работают именно таким способом, противопоставляя запугиваниям и терзаниям уверенное «могу». Техника чар состоит в дистанционном управлении другим смертным как телом – как инструментом; «очарованный» или «околдованный» человек не ведает, что творит, и не удивительно, – то, что им движет, лежит вне его, причем его воля попросту наглухо заблокирована, обойдена и поэтому не сопротивляется даже саморазрушениям тела, т.е. не знает даже той последней мести, на которую способен человек с растоптанной свободой, ведь «униженная» воля портит свой собственный исполнительный механизм (человек спивается, дрожит от страха и ни на что путное не способен) – вплоть до осуществления самоубийства; ведь самоубийство есть парадоксальная форма последней защиты от осквернения самой заповедной территории. Месть осквернителю – дальнейшее осквернение, только теперь самостоятельное: «смотри, я тоже не нуждаюсь теперь в том, что ты оплевал, и сам оплевываю. Подчинив тебе свою бессмертную душу, я обесценил ее для себя самого. Ты не ставишь меня ни в грош. Но и для меня это ценное уже не имеет цены...» ну и т.д., такая диалектика.

Так вот. С помощью чар мог избегает всех последствий такого рода, ибо прямо, без посредника входит в управление преднаходимым телом или чьей-то отдельной физической или интеллектуальной способностью.

Если я мог, я могу бить рукой каратиста, и могу подставлять под удар локоть его противника – раз уж я владею техникой чарья.

А Зильбер с любопытством поглядывал на соседний столик, где четыре друга с густыми черными как на подбор усами, подсев к двум девушкам, громко выражали свое восхищение: «ах, какой сладкий красавица», «ну пойдем на мой сторона» или что-то подобное. Их громкий разговор и раскатистый смех заполнял собой зал ресторана.

– Ну и что, что муж? Мужу мы тоже заплатим. Так, Вазо? – доносилось с соседнего столика.

Стажер, наконец, уловил направление взгляда Зильбера.

– Может, пойти сделать этих? Что скажешь, Зильбер?

Но Зильбер уже встал и направился к столику. Подойдя, он тут же обратился к одному из сидевших:

– Вазген, ты зря радуешься. Вот этот балык тебя совсем не уважает. – Зильбер постучал согнутым пальцем по тугой розовой лысине самого старшего, за спиной которого он стоял.

На лицах всех четверых (а может быть, и всех шестерых) отразилось неподдельное изумление, продолжавшееся, впрочем, лишь долю секунды. Лысый первым отодвинул стул и вскочил, собираясь стереть наглеца в порошок. Но вскочил как-то неловко, опрокинув тарелку и бокал с недопитым коньяком на колени соседей. Да еще и столкнулся со своим другом, поднимавшимся из-за стола...

– Вот видишь, Вазо? Что я тебе говорил про этого абдурахмана? Он спецом твои штаны бифштексом заляпал – теперь никакой девушка на твой сторона идти не захочет.

Далее события развивались весьма занятно. К Зильберу бросился гневный юноша с бешенством в глазах, но его карающая десница неожиданно задела ухо многострадального Вазгена, причем столь ощутимо, что тот (так же, впрочем, как и этот) не устоял на ногах. Последующие резкие движения четверки тоже не достигали цели – вернее, достигали – но не той цели. Зильбер находился в эпицентре и с присущим ему спокойствием изредка комментировал происходящее:

– Ребята, вы плохо работаете ногами. Удар ногой, ежели оный выполнен умело, может быстро отключить противника. Ашот, ты не волнуйся, не горячись, а то ты пока отстаешь. Вазо уже трижды тебя отоварил. И вон тот балык хорошо замочил по носу – даже девушек забрызгало. А ты разочек его по лысине тюкнул. И то не больно.

Замахи и восклицания дерущихся были резкими и откровенными. Что же касается ударов, то те, что предназначались Зильберу, и по какой-то немыслимой траектории замыкались на корпусе своего же соратника, казались не слишком эффективными; чаще всего валился с ног сам наносивший удар. Зато удары, преисполненные обиды и возмущения и наносившиеся в отместку, удавались превосходно. Моментально был свален с ног и какой-то чудак из зрителей, попытавшийся разнять дерущихся. Южные джентльмены, пытаясь по ходу потасовки выяснить друг у друга, в чем дело, обменивались эмоциональными восклицаниями:

– Инча, ара?

– Каларис купинча! Рот кунэм!

– Каларис куцес!

Женщины отчаянно голосили и кажется никто ничего не понимал. Зато стажер не мог скрыть своего восхищения:

– Ну Зильбер, какую классику показывает. Пальчики оближешь. Вот это работа! Вот это мог!

Я тоже, признаться, впервые видел то, что у могов называется «заморочкой» и имеет прямое отношение к древнему глаголу «морочить» и еще более древнему существительному «морок». Устройство заморочки представляет собой достаточно сложную практику, имеющую, однако, многочисленные формы проявления. Вообще, выражения «заморочил» и «заколдовал», по-видимому, наиболее близки друг другу. Хотя колдовство включает в себя и другие виды практики, иные способы перераспределения и направленной адресации разбуженных или вызванных чар. В случаях заморочки, пелена чарья закрывает прежде всего зрительное поле (знаменитое «покрывало майи»), так что остается открытым единственный «глазок» – этот глазок фокусируется тем, кто перераспределяет чарья, – магом, колдуном или могом. Сложность практики, как я понимаю, состоит в быстром смещении «глазка» – тогда сначала видна одна мишень (которая и вызывает, скажем, замах для удара), а потом, когда реакция пошла, показывают другую мишень. Со стороны действие выглядит несколько замедленным и несуразным, но немог не только не успевает его остановить, но даже не замечает подмены.

Морок со стороны и выглядит как путаница, и выражение «бес попутал» точно обозначает суть дела. Вот сейчас Зильбер именно попутал случайно попавшихся ему под руку бедолаг, заморочил им головы, и в результате получился эффектный спектакль, где Зильбер был, во всяком случае, больше чем режиссером.

Как говорил Гелик, наиболее точно, «со знанием дела», заморочка описана Э.Т.А. Гофманом в повести «Крошка Цахес». Там окружающие, все до единого, вместо уродливого карлика видят почтенного и удачливого министра. Скрипач виртуозно исполняет пьесу – а аплодисменты достаются Цахесу; посол заключает договор – слава опять Цахесу – все очарованы им (в данном случае без всякого переносного значения); действия остаются внешне целесообразными, но меняют адрес и из-за этого обессмысливаются. Причем, на расстоянии, удалившись из зоны действия чар, т.е. когда наваждение миновало, придворные не перестают удивляться явной нелепости подмены (и как я мог?), но сблизившись, против своей воли вновь поддаются чарам. «Цахес-эффект» в чистом виде и есть результат заморочки; ведь переадресовать можно любую реакцию – как гнев, так и похвалу.