Полина - Александр Дюма

— А если бы я уехала из Франции?

— Везде!..

— Благодарю! — сказала она. — Дайте мне только час подумать об этом: я хочу собраться с мыслями. Теперь голова моя и сердце больны, силы истощены и я чувствую в уме своем расстройство, близкое к помешательству.

— Я исполню вашу волю. Когда захотите меня видеть, велите позвать.

Она поблагодарила меня знаком. В эту минуту мы подъехали к гостинице.

Я велел приготовить комнату в части дома, совершенно отделенной от той, где сам жил, чтобы не подать Полине никакого повода к сомнению; потом приказал хозяйке подавать ей один только бульон, потому что всякая другая пища могла сделаться опасной в том состоянии раздражения и слабости, в котором находился желудок больной. Отдавши эти приказания, я возвратился в свою комнату.

Там я наконец мог предаться чувству радости, которое наполняло мою душу и которое я не смел высказывать пред Полиною… Я спас ту, которую любил еще, воспоминание о которой, несмотря на двухлетнюю разлуку, жило в моем сердце; я спас ее, она обязана мне жизнью. Я удивлялся, какими скрытыми путями и различными встречами случай или Провидение привели меня к этой цели. И вдруг почувствовал смертельный холод в жилах, подумав, что произошло бы, не случись одно из этих маленьких обстоятельств или случайных происшествий, цепь которых образовала путеводную нить, руководившую мною в этом лабиринте; и в этот час Полина, запертая в подземелье, ломала бы руки в конвульсиях от яда или голода, между тем как я в своем неведении оставил бы ее на жертву страданий, и ни один вздох, ни одно предчувствие, ни один голос не сказали бы мне: она умирает, спаси ее… Об этом ужасно подумать, и страх от размышления еще ужаснее. Правда, эти мысли вместе и самые утешительные: исчерпав круг сомнений, они приводят нас к вере, которая вырывает мир из слепых рук случая, чтобы возвратить его предвидению Божию.

Я пробыл час в таком положении, и, клянусь тебе, продолжал Альфред, ни одна нечистая мысль не вылилась из моего ума или сердца. Я был счастлив, гордился спасением ее. Этот поступок принес с собой свою награду, и я не хотел другой после того, как имел счастье быть его исполнителем. Через час она велела позвать меня. Я в то же мгновение встал и бросился к ее комнате, но у двери силы меня оставили, и я принужден был прислониться на минуту к стене. Горничная пришла опять с приглашением войти, и тогда уже я превозмог свое волнение.

Она лежала на постели, однако ж одетая. Я подошел к ней и постарался быть как можно спокойнее; она протянула мне руку.

— Я не благодарила еще вас, — сказала она. — Извиняюсь в невозможности найти слова, которые выразили бы мою благодарность. Примите во внимание также ужас женщины в том положении, в котором вы нашли меня, и простите.

— Выслушайте меня, — сказал я, стараясь умерить свое волнение, — и поверьте тому, что скажу вам. Бывают положения, столь неожиданные, столь странные, что они увольняют от всех обыкновенных форм и принятых приготовлений. Бог привел меня к вам, благодарю Его, но надеюсь, что поручение мое еще не исполнено и, может быть, вы будете иметь во мне нужду. Итак, выслушайте меня и взвесьте каждое мое слово.

Я свободен, богат, ничто не привязывает меня к одному месту столько же, как и к другому. Я думал путешествовать, отправиться в Англию без всякой цели; теперь же могу изменить свои планы и ехать туда, куда случай толкнет меня. Может быть, вам надобно оставить Францию. Не знаю ничего, не требую от вас ни одной вашей тайны. Но останетесь ли вы во Франции или оставите ее, располагайте мною — под именем друга или брата. Прикажете ли, чтобы я вблизи сопровождал вас или следовал за вами издали; сделаете ли вы меня открыто вашим защитником, или потребуете, чтобы имел вид, будто не знаком с вами, — я повинуюсь в ту же минуту, и поверьте мне, без скрытой мысли, без себялюбивой надежды и без дурного намерения. Позабудьте ваши лета, мои и предположите, что я брат ваш.

— Благодарю! — сказала графиня голосом глубокой признательности. — Принимаю предложение с доверенностью, равною вашей откровенности; полагаюсь совершенно на вашу честь, потому что вы один остаетесь мне в целом свете, вы один знаете, что я существую. Предположение ваше справедливо: я должна оставить Францию. Вы поедете в Англию и проводите меня туда, но я не могу явиться там одна, без семейства; вы предлагаете мне имя вашей сестры — впредь для всего света я буду девицею де Нерваль.

— О! Как я счастлив! — вскричал я… Графиня сделала мне знак выслушать ее.

— Я потребую от вас более, нежели вы, может быть, думаете; я также была богата, но мертвые ничем не владеют.

— Но я богат — все состояние мое…

— Вы не понимаете меня и, не дав закончить, заставляете краснеть.

— Простите!

— Я буду девицею де Нерваль, дочерью вашего отца, сиротою, порученною вам. Вы должны иметь рекомендательные письма и представить меня как учительницу в какой-нибудь пансион. Я говорю на английском и итальянском языках, как на своем родном; хорошо знаю музыку — по крайней мере, мне говорили это прежде — и буду давать уроки музыки и языков.

— Но это невозможно! — вскричал я.

— Вот мои условия, — сказала графиня. — Отвергаете ли вы их, или принимаете?

— Все, что вы хотите; все, все!..

— Итак, нам нельзя теперь терять времени: завтра мы должны отправиться. Можно ли?

— Совершенно.

— Но паспорт?

— У меня он есть.

— На имя господина де Нерваль?

— Я прибавлю имя своей сестры. — Но вы сделаете подлог…

— Очень невинный. Неужели вы хотите, чтобы я писал в Париж о присылке другого паспорта?..

— Нет, нет… Это повлечет за собой большую потерю времени. Откуда мы отправимся?

— Из Гавра.

— Как?

— На пакетботе, если вам угодно.

— Когда же?

— Это в вашей воле.

— Можем ли мы ехать теперь же?

— Но не будете ли вы слабы для дороги?

— Вы ошибаетесь: я здорова. Как только вы сможете отправиться, найдете меня готовою.

— Через два часа.

— Хорошо. До свидания, брат.

— До свидания, сударыня!

— А! — возразила графиня, улыбаясь. — Вот вы уже изменяете нашим условиям.

— Дайте мне время привыкнуть к этому имени, столь приятному.

— Для меня оно разве не столь же приятно?

— О! Вы… — вскричал я и увидел, что хотел сказать много. — В два часа, — повторил я, — все будет готово по вашему желанию. — Потом поклонился и вышел.

Не более четверти часа прошло, как я представил себе со всей искренностью души роль брата и почувствовал всю ее трудность. Быть названным братом женщины молодой и прекрасной — уже трудно, но когда любите эту женщину; когда, потеряв ее, опять находите одинокою и оставленною, не имеющею кроме вас другой опоры; когда счастье, которому не смели верить, потому что смотрели на него как на сон, подле вас и когда, протягивая руку, вы до него дотрагиваетесь, тогда, несмотря на принятую решимость, несмотря на данное слово, невозможно скрыть в душе своей того, чему изменяют и глаза и язык.