Графин с петухом - Константин Ваншенкин

В синем свете круглыми расширенными глазами смотрел на Луткова Двоицын. Побуждаемый непреодолимым жгучим чувством, Борис повернулся боком на сиденье и отогнул краешек шторки на иллюминаторе. Тотчас же он отшатнулся, его ослепило близкой яркой вспышкой.

Земли ему не было видно, но были видны протянутые от земли следы огня. При каждом разрыве, вырванные из мрака, мгновенно подсвечивались и тут же гасли жутко светлые облачка. И вдруг осветилось не облако, а самолет, совсем близко. Только он был освещен своим огнем, он горел. И отчетливо, мучительно было видно, как из него стали прыгать один за другим, но тут он ярко вспыхнул, завалился, перешел в беспорядочное падение. А те, что выпрыгнули, опускались вниз, и разрывами подсвечивались их купола.

Их корабль снова сильно тряхнуло, он пошел резко в сторону, вправо, но быстро выровнялся. Кроме рева моторов, ничего уже не было слышно.

Потом зазвучала сирена, над пилотской кабиной замигала лампочка: «Приготовиться!»

Открыли двери на обе стороны. Воздух, завихряясь, бил по ногам стоящих первыми.

– Пошел!

Лейтенант выпускал в одну дверь, Агуреев в другую.

– Пошел, пошел, пошел!…

Впереди, перед Лутковым, шел Стрельбицкий, перед ним Боровой и Голубчиков. Борис боялся, как бы они не замешкались. Но Агуреев был наготове, подгонял, прихватывая за плечо: «Давай, давай!» – и они выскочили друг за другом. За ними легко, словно ему это ничего не стоило, не замедляя хода, вывалился Витька, и следом он сам с усилием сделал шаг в ночную невидимую бездну, и его отбросило от машины тяжелым встречным воздухом.

Ночь была очень темна, и это было прекрасно. После динамического удара он увидел над собой белеющий перкаль и рассмотрел ниже себя смутное облачко купола прыгнувшего перед ним Стрельбицкого.

Лутков приземлился среди поля и быстро отстегнул подвесную систему. Стояла тишина, не было даже намека на звуки дальнего боя, Кто-то тяжело приземлился поблизости. Вероятно, это был Пашка, а может, уже Мишка Сидоров. Крикнула ночная птица, ей отозвались свистом. Чуть заметно бледнело небо с востока. Лутков, комкая, собрал купол и двинулся на условный сигнал.

Когда развиднелось, они оказались в степи. В редком тумане еще бежали к общей группе отдельные солдаты. Кроме их взвода, здесь был второй взвод вместе со старшим лейтенантом Скворцовым и еще один взвод из другой роты. Им все стало ясно: зенитным огнем разметало корабли, и их выбросили в стороне от основных сил. И хотя кругом стояла мягкая рассветная тишина, это открытие наполнило их новой тревогой. Впереди сквозь туман проступала рощица, и, движимый пока одним только инстинктом десантника, Скворцов повел людей туда. Но тут же выяснилось, что это всего лишь редкий ряд пирамидальных тополей вдоль дороги – здесь даже нечем было замаскировать парашюты. Туман растворялся в теплом движущемся воздухе, распадался перед ними. Обещанного леса нигде не было видно. Зато поблизости, за бугром, выступали из зелени мокрые крыши села.

Час прошел в напряженном ожидании, пока не вернулся солдат из посланной Скворцовым разведки. Немцев в селе не было, и ротный принял единственно возможное решение – войти в село.

Броском преодолели открытое место и уже у околицы, у первого плетня, ротный построил их, сам подсчитал ногу и скомандовал:

– Запевай!

Стрельбицкий откашлялся и хрипло завел:

Якорь поднят, вымпел алыйПлещет на флагшто-о-оке,Краснофло-те-ец, крепкий ма-лы-ый,В рейс идет дале-окий…

И все подхватили дружно и лихо, и гордо, – понимая, что нужно спеть как следует, как только возможно хорошо.

И потрясенное, в испуганной радости, застыло утреннее село, ничего не понимая, застигнутое врасплох этой песней, этим строем, захлестнутое щемящим, давним, довоенным. Замелькали в окнах неверящие бабьи лица, выбежало на дорогу несколько босых мальчишек, позабывших, что можно пылить рядом с колонной.

Мира пять шестых объездивПо различны-ым стра-а-анам…

Но ротный оборвал песню. Он крикнул одно только слово, и его было довольно, чтобы рота ссыпалась с дороги, укрылась в зелени по обе стороны улицы. Это слово было – «Воздух!». Растворяясь в ранней голубизне теплого летнего утра, почти недвижно стоял в высоком небе немецкий разведывательный самолет.

– «Рама», – сказал Веприк довольно бодро. – Рыщет.

– Нас высматривает, гад, – произнес Лутков и сплюнул. – Больше некого.

Остальные мрачно молчали.

«Что же это будет?» – мелькнуло у Голубчикова.

«Ничего, обойдется, – успокоил себя Пашка. – Не может быть».

«Будет подмога», – понадеялся Двоицын.

И еще подумали все вместе: «Главное – дождаться темноты».

2

Они лежали на взгорке, несколько человек, боевое охранение, отдаленно слыша за спиной смутные шумы деревни. Они оседлали дорогу, замаскировались – воткнули два смородиновых куста – место было слишком открытое. Но отсюда хорошо просматривалась дорога.

– Можно спать! – сказал Агуреев.

Позади была напряженная бессонная ночь, но она была позади, и о ней уже не думали. Нужно было беречь силы для следующей ночи.

Они ненадолго, слегка задремывали беглым, поверхностным сном, тут же пробуждаясь. Над ними стояла гнетущая тишина дня.

Их мысли настойчиво возвращались к одному: уйти, исчезнуть с этих открытых пространств – в спасительные загражденья лесов, в их тень и сумрак. Как домой, хотелось добраться до бригады, хотя там, может быть, шел сейчас самый страшный бой. Но уцелеть можно было, только пройдя сквозь это.

Они уже знали, что отсюда до леса более семидесяти километров по ровной, как доска, степи.

За спиной, в селе, отдыхали ребята. Многие, наверное, уже проснулись и, ожидая темноты, разговаривали и шутили с женщинами. Ротный выяснял, нет ли в селе предателей.

Агуреев свистнул по-блатному, сквозь зубы – как сплюнул. Они подняли головы.

Далеко впереди, куда едва доставал глаз, различалось в мареве темное пятно пыли. Минуту они еще надеялись, что им померещилось, что это что-то другое.

– Двоицын, – сказал помкомвзвод тихо, – бегом к старшему лейтенанту. Доложишь: на дороге четыре мотоциклиста…

Он не окончил фразы. На щеке его, под кожей, мелко подрагивал лицевой нерв.

– …а за ними мотопехота. Пять или шесть машин…

Сошки РПД скользили в пыли. Мишка Сидоров вжался плечом в приклад.

– С предохранителя сними, – сказал Лутков Пашке и сам поставил автомат на боевой взвод.

Немцы были совсем близко. Они ехали в колонну по два, сидели уверенно и удивительно прямо.

И вдруг один из них заметил охранение – они это поняли сразу, что он увидел их, торчащих на взгорке. Но он успел только вскрикнуть…

– Бей, – бросил Агуреев.

Мишка нажал на спуск, остальные тоже дали по короткой очереди и снесли мотоциклистов слитным огнем.

Один мотоцикл загорелся, другой, лежа на боку, дрожал и подпрыгивал в пыли, словно бился в судорогах.

– По машинам дай, – сказал Агуреев Сидорову. Машины были, наверное, в километре.

Мишка выпустил длинную очередь, и они остановились.

– Не, не попал, – объяснил Мишка. – Сами стали.

Три грузовика свернули в сторону и быстро покатили, объезжая село с другой стороны, а три остались на месте, из кузовов попрыгали солдаты и залегли.

– Минометы у них, – щурясь, сказал Агуреев.

– Ага, – согласился Мишка Сидоров. – Полковые. От села по дороге, сильно пригнувшись, поспешал Двоицын…

– Старший лейтенант приказал отойти.

Они, пятясь, сползли с бугорка и, тоже пригнувшись, побежали вдоль дороги. Легко подняв немалый груз очень черной земли, рванула совсем поблизости мина. Вторая упала почти одновременно с первой. Странно было представить, что это предназначается им.

– Вперед, броском! – кричал Агуреев.

«Во фриц дает!» – подумал Мишка Сидоров, Пашка Кутилин: «А дальше что же будет?» Лутков: «Надо пробиться».

А Голубчиков уже ни о чем не думал, лежа вверх лицом на черной развороченной взрывом земле.

Попытаться закрепиться и удержать длинное село было бы безумием. Но за селом пролегала балка, по дну ее сочился ручеек, и, продолжая балку, тянулась осыпавшаяся, изломанная линия траншей, отрытых, должно быть, нашими при отступлении, в сорок первом. Сюда и отошли сейчас люди старшего лейтенанта Скворцова.

Они были зажаты, блокированы в узкой щели под безоблачным небом, но здесь они могли держаться.

Немцы не сразу, но вошли в село, стали устанавливать в садах минометы. И только лучшие стрелки роты, стараясь помешать, не дать действовать свободно, время от времени били по ним одиночными выстрелами и короткими очередями.

– Мина! – сказал Стрельбицкий.

Ее хорошо было видно простым глазом. Она шла по дуге, слегка раскачиваясь, вихляясь, набрала высоту и стала падать на них, но это только так показалось, она ухнула, не долетев метров пятидесяти и подняв веер очень черной, долго опадающей земли.