Копье Крома - Донован Фрост

Безымянная Погибель надежно хранила зубров с той поры. А в ту пору, о которой мы ведем рассказ, на пути самки мог встать разве что особо зловредный или безумный демон-хримтурс или же безмозглый обитатель Тролльхейма, по недосмотру богов и гигантов вырвавшийся в обитаемый мир.

Именно в это время года у самок начиналась течка, и гордые и невозмутимые королевы севера устремлялись на поиски родного стада. В такие дни, заслышав трубный рев, призывный и одновременно – грозный, медведи спешили укрыться в берлогах, барсы – зарыться в снег по самые угольно-черные кисточки на ушах, урча и рыча разбегались хищники помельче, и даже орлы с воронами старались взлететь поближе к рваным, несущимся в бешеных потоках бурь облакам.

Ибо когда на рев откликался далекий гул приближающегося стада молодняка, становилось поздно убегать – бурые громады, словно штормовые валы взбесившегося океана, покрывали равнины, срывая копытами целые холмы, топча все на своем пути, сметая рощи и пробивая в снегу целые рваные раны дорог, по дну которых их копыта размазывали и затаптывали раненых и ослабевших сородичей.

Если не считать ледяных смерчей, насылаемых из Чертогов Имира, северяне более всего на свете боялись этого титанического праздника плоти. Страшились его и восхищались им.

Рев самки стих, ее бока с буграми мышц под замшелой коричневой шкурой, покрытой блестками застывшего кристалликами пота, тяжело опадали, и в такт им воздух вокруг дрожал от грозного хриплого ворчания. Огромная голова, метя снег бородой, качнулась направо, затем налево, копыта вновь взрыли снег. Где – то поблизости была угроза, но в том не повинны были ни медведь, ни барс, ни изголодавшаяся волчья стая. Запах, встревоживший самку, не был запахом зверя, то был запах человека.

Однако ни одна ветка в роще не шелохнулась, ни один снежный ком не скатился со склона скалы, и на тропе, как и на снегу окрест, не было ни следа.

В ущелье за спиной бурой громады взвыл злой ветер, погнав куда-то вдаль облако искрящихся льдинок, и самка решилась. Еще раз мощно взревев, она устремилась дальше, туда, куда вел ее инстинкт из тех, что сильнее страха смерти.

От рева и тяжелого скачка ветви над ней подогнулись, треща и не в силах противостоять давлению снега, обрушили вниз небольшую лавину. Но один из комьев летел вниз гораздо быстрее остальных – и не распался в воздухе на облачную пыль.

Самка зубра, когда тень сверху коснулась ее загривка, дернула горбом, осознав ледяное дыхание Смерти, и попыталась изменить направление следующего скачка, однако копыта проехались по коварному льду и передняя нога подломилась. Все, что она успела сделать, падая набок, так это подставить под летящую смерть крепкий загривок.

Снег заглушил звук падения, только вся роща и тропа вздрогнули, обрушив вокруг тучи белых водопадов. Зрелище удивительно напоминало нордхеймскую сказку про ползучий Холм Предков – коричневый дрожащий валун шевелился во взметенных ударом белых волнах – да только Дикий Охотник не вырвался из его недр к небесам с губящим души хохотом, а из самого холма торчало копейное древко.

В следующий миг предгорья огласил еще один рев, на этот раз не призывный, а полный боли и ярости, сорвавший вдалеке небольшую лавину. Самка попыталась подняться, упала на колени, затем, неловко подломив поврежденную ногу, встала. Пар из распахнутой пасти плавил снег, однако мороз на лету схватывал влагу, покрывая место охоты блестящей коркой. Да, это было место охоты, и сам охотник не замедлил появиться.

Синеватая снежная фигура, причудливая не более тех, какими веселые ветры покрывают пустоши ко дню зимнего солнцестояния, колыхнулась и рассыпалась, превращаясь из неприметного бугра у тропы в потайное логово-укрытие.

Поднявшийся из него человек был одет в шкуры, но снег так въелся в них за часы неподвижного ожидания, что он более напоминал легендарную снежную обезьяну, чем киммерийского охотника.

Узрев врага, самка всхрапнула и качнулась вперед, и вместе с ней качнулось древко у нее в загривке. То ли пробившая шкуру и хрящи тяжелая рогатина, то ли сломанная нога причинили ей боль – королева пустоши глухо всхрапнула и не двинулась, настороженно наблюдая за противником.

Охотник меж тем устремился к жертве и покрыл расстояние до нее в несколько могучих скачков, из тех, что не давали киммерийцам проваливаться в вязкие сугробы и так пугали цивилизованных южан совершенно звериной, тяжелой грацией.

В поднявшейся руке сверкнул широкий топор. Самка бросилась на него, склонив огромную голову. Стоптать, вмять в снег и раздавить врага!.. Однако тяжелые раны не дали ей провести атаку достаточно точно и стремительно.

Человек метнулся в сторону, заходя со стороны покалеченной ноги и пропуская тушу мимо себя, и двумя рукамирубанул по бычьей шее. Топор едва не вылетел у него из враз онемевших ладоней. Однако вторичный удар, нанесенный уже вослед проносящейся самке наискось перерубил заднюю ногу у самого копыта.

Вторично бурая королева обрушилась в мокрое, окровавленное месиво на тропе, сломав, как тростинку, раздвоенное дерево – причину ее первого ранения.

Топорище вывернулось из скользких, промороженных рукавиц, и охотник, потеряв оружие, полетел в сугроб. Там он едва успел перевернуться и откатиться с того места, куда валился древесный ствол. Киммериец оказался прямо в проходе, пробитом падающим зубром. Он вскочил, сорвал рукавицы и с достойным самого дикого зверя криком кинулся на поверженного врага.

Вскочить королева пустошей уже не могла, но почувствовав, что враг прыгнул на нее, брыкнулась так, что человек едва вновь не полетел в снег. Одна его рука, выдрав бурый клок, скользнула по шкуре, оставляя на стеклянных от мороза шерстинках клочья кожи, но вторая крепко уцепилась за древко рогатины. Рыча, он подтянулся, ухватился второй рукой, вскочил на спине зубра и всем телом налег на древко.

Рощу огласило жалобное мычание, переходящее в хрип и бульканье – лезвие, величиной с тяжелый короткий меч, дошло до жизненных центров. Самка конвульсивно дернулась, отчего киммериец упал и остался висеть на древке, и умерла. Человек был тяжел – толстая палка, обшитая волчьей шкурой и обмотанная ремнями, с треском переломилась у самого перекрестья.

Охотник поднялся, отряхиваясь, зло пнул обломки древка, вспрыгнул на бездыханное тело, и взявшись за втулку, торчащую из раны, рванул. Вместе с фонтаном брызг на свет вылетело и лезвие. Киммериец тщательно обтер его об дымящуюся шкуру зубра, потом ухватился зубами за обломки деревяшки, что словно оголенные кости торчали из посеребренной втулки, и вырвал их.

Щепы и обрывки волчьей шкуры полетели в снег, а рот охотника оказался весь в крови. Впрочем, он словнобы ее не замечал. Взгляд его шарил по снегу, пока не наткнулся на топор, от которого над взрыхленным снегом виднелся один только черенок. И только подобрав рукавицы, человек снова обратил свой взгляд к поверженной жертве.