Яконур - Давид Константиновский

— Цвет глаз! Какие будут предложения?

Герасим увидел: появилась женщина в голубом платье с матросским воротником, длинные волосы лежали у нее на плечах, на этом воротнике; она сидела возле кого-то из хозяев.

— Предлагаю семибалльную шкалу, чтобы кодировать в восьмеричной системе, для обработки информации на ЭВМ на базе имеющихся программ!

Герасим смотрел, как смеется женщина в платье с матросским воротником.

— Воспользуемся методом экспертных опенок. Дамы, вам слово!

Наверное, она живет здесь, раз она в компании хозяев…

— Карие — семь очков, голубые — шесть, черные — пять, зеленые — четыре, серые — три, желтые — два очка, в крапинку — одно, прочие — ноль, пиши столбиком, аккуратно!

Полная информация о ней, в цифрах, зафиксирована была на стене. Там же Герасим прочел имя.

— Форма носа!

Он увидел, Ольга поморщилась. А он не считал, что форма носа плоха.

— Прямому — очка четыре, высший балл, — предложил он. — Семи разных носов не наберем.

Женщины, к удивлению Герасима, поддержали его.

— …Курносый — три очка, прочие…

— Нет носа — ноль очков!

Подошел Саня:

— Ты куда исчезал?

— Пожарился еще немного.

Саня кивнул на исписанную углем стену:

— Образец решения проблемы в условиях дефицита времени…

Ольга повернула голову и встретила взгляд Герасима; он улыбнулся, она ответила.

— Масть!

— Рыжий — пять очков, — сказала Ольга.

— Везет рыжим, — тихо сказал Герасим.

Саня пожал плечами.

— Блондин — четыре!

— Брюнет — три! Шатен — два!

— Крашеные и прочие — одно очко!

Приступили к процедуре суммирования, к вычислению рангов и затем к составлению пар.

Считали очень тщательно, при живейшем интересе всех участников; исправляли друг у друга ошибки; страсти были накалены.

Герасим прикинул цифры в уме…

Что-то произошло.

Потом он не раз спрашивал себя: что же произошло? Он не был влюблен в женщину в платье с матросским воротником, этого просто не могло быть, он увидел ее впервые, был заинтересован, но и только, влюблен в нее он не был. В числа он не верил, все это шла игра, забава, ну и уж он-то знал, какая вера вообще может быть цифрам. Предположение, что здесь работала судьба, казалось ему просто глупым, впутывать сюда рок было бы дико. Но что же все-таки произошло? В конце концов, он мог пролежать в баньке и не увидеть женщину в голубом платье, цифры могли не сойтись, она могла заняться какими-то своими, делами и не появиться вовсе, да мало ли что еще? Он мог отшутиться и уйти один. Яконур мог разбушеваться и залить берег. Земля могла изменить курс… Что же произошло? Теоретически существовал миллион вариантов, и то, что сбылся именно этот, он не мог объяснить рационально.

Что-то произошло.

Он шагнул к Ольге, кивнул на таблицы и сказал ей:

— Вы видите, к чему идет дело?

Ольга улыбнулась:

— Я уже посчитала.

Дружный крик раздался за столом: появились первые результаты.

Герасим и Ольга стояли рядом, все смотрели на них.

— Ну же, ну! — кричал Саня.

Герасим коснулся одной рукой Ольгиного плеча, другую поднял над головой. Они были почти одинакового роста.

Он волновался и спрашивал себя, что же произошло…

Все ликовали.

Герасим поцеловал Ольгу, она подставила ему щеку.

Публика занялась другими парами.

Щека была теплая…

Все это, наверное, такие вещи, что если их еще нет или они уже минули, то нельзя представить себе, что они могут быть вообще и могли с вами случиться; а если они происходят сейчас с вами, то вы не понимаете, как вы жили раньше, и не мыслите себе больше жизни без них.

Потом отворилась дверь, вошел сторож, бренча ключами, все засобирались; Герасим спросил:

— Получил ли я право, по крайней мере, проводить вас?

Распахнула тетя Аня обе створки окна, положила локти на подоконник, легла на него грудью.

Скоро уж Иван должен вернуться. Выпустили Белочку, она весне обрадовалась, к вечеру ушла далеко. Прямо вон туда, за склон. Теперь каждый раз так будет. Когда потом сама придет, к теленку заторопится, а когда и до полночи ее ищи. Хозяйство. Картошку тоже всегда сами садили. Только плохо картошка родится, раньше какая была хорошая, а в том году — ничего. Что-то с погодой случилось, говорят, климат меняется. Да ведь тут все на камнях, на камнях. Удобрение надо. Ну, а удобрение какое? Все удобрение только от коровы. Вот корова есть, значит, и назем тоже есть, и картошка тут как-никак да уродится. А корову держать сколько хлопот. Косить-то когда, только в выходные. А покосы где дают, на склонах, далеко. Ну, когда успеет Иван косить, когда не успеет. Да на склонах на таких дают, что там, может, ничего не будет. Вот уж думали, чтоб корову продать. Так ведь все вместе — и корова, и покос, и картошка…

Тетя Аня подышала в ладони, свежо было. Из дома шел на нее теплый дух от остывающей печи; ужин готов, Ивана Егорыча дожидается. В лицо тянуло влажной прохладой с Яконура, окно глядит прямо на воду. Двор выходит к берегу, и там, у мостков, — Иванова лодка.

Я стою перед этим окном, распахнутым на Яконур, и смотрю. Женщина облокотилась на подоконник, легла на него грудью. Задумалась. Руки ее перед ее губами… Слева и справа обрамляют ее занавески, снизу — цветы, тесно поставленные ею на подоконнике, сверху — сделанный мужем резной наличник. В сумерках угадываются ее плечи и там, дальше, в теплом пространстве, — налаженный, уютный, очень добрый дом. Весь в таких занавесках и в цветах. Я стою перед окном, смотрю, и мне ясно, как хорошо, как мирно и счастливо может быть в этот час на душе у людей, которые живут в доме с окнами на Яконур.

Они уж давно тут…. Сын еще совсем был маленький — муж под войну попал. Ну, а с войны вернулся, и дом вот поставили. Иногда думала: может, надо перебраться? Сестра вот младшая замуж вышла в город; и квартира у них, работает на комбинате, мотористкой. Ну придет она утром на работу, запустит машин, сколько ей дано, и смотрит там за ними. А вечером как звонок, так домой идет. В магазине все закупит, что им надо. Еще и так, соления для себя сделает, — что на базаре есть, что сюда приедет наберет. Или вот еще знакомая одна, в учреждении работает. Разошлись, ну и ничего, не тужит. Письма она отправляет. Так там тоже, как законвертил, так и ладно, домой иди…

Свежо очень. Рано, может, окна распечатала?

Выпрямилась, затворила окно. Пошла по дому.

Если б Федя остался… Раньше-то все думали: вот Федю вырастим… В школу он далеко ходил, в поселок. Хорошо учился. Правда, одно время так погуливать начал, курить. Придет домой, слышно, что курил, — тут ему по зубам. Бросил. Другое пошло: не буду больше учиться, и все, буду работать, как отец. Двойки стал приносить, думали его забрать из школы. Потом понял, что учиться надо. Выправился… В одном все с ней спорил — молоко не пил. Красивый такой рос, и такой у него цвет лица был. Очень он раньше любил молоко, и вдруг наотрез. Учитель, говорит, по физкультуре сказал, поменьше жидкости. Да, конечно, не в учителе дело, просто его ребята в школе засмеяли за цвет лица. Вот он и решил взрослее как-то быть… И все рисовал. Из школы прибежит, уроки поскорее сделает и сидит рисует. Или на Яконур уйдет рисовать, в тайгу, на склон. Кругом вон на стенах все его. Потом, как Феде школу кончать, приходила Косцова из института, говорила с Иваном и с ней, чтоб Феде дальше учиться. Теперь уж сын взрослый, художником, в городе живет, совсем отдельно… Столько она думала, может, надо было сделать, как он тогда хотел. Забрать из школы, пусть бы работал с отцом. На глазах был. А отслужил бы — обратно вернулся. Дом большой. И ей с Иваном по сыну не тосковать, да и он, наверно, счастливей был бы. Болит у нее за Федю, давно. Ведь как знала тогда, что надо сына послушать. Внуки б уже были…

Увидела в окно: Иван появился, уже из стайки в мастерскую идет. Набросила платок, пошла звать ужинать.

Доить потом будет, как Ивана покормит.

Остановилась на пороге мастерской. Верстаки, провода… баллоны… жестянки… Богатая у Ивана мастерская. Как перестал капитанить, начал славиться умельцем. В институт позвали. За Иваном всегда хорошая слава ходила. А что мастерская богатая, это Карп говорил, всем, говорил, завидно. Иван ему сказал: что завидовать, это нажить надо.

Голая лампочка горела наверху, Иван ладил под ней мотор на верстаке. Он стоял поворотясь наполовину к двери, а дверь была открыта, и со двора еще тоже шел свет, последний; когда Иван поднимал голову, тетя Аня видела, как светятся его глаза, один солнечным, другой электрическим светом.

Она спросила, как всегда, про работу, он не сразу ответил; потом сказал, что все, больше не пойдет, уволился.

Иван говорил, тетя Аня смотрела ему в глаза; у Ивана глаза — будто он всегда про себя что-то думает.