Ваниль и шоколад - Ева Модиньяни

Впервые Пенелопа внимательно оглядела спальню родителей, принадлежавшую когда-то прадедушке, капитану военно-морского флота Алкивиаду Гуалтьери. Над комодом висел писанный сепией огромный портрет прадеда и его жены, умершей родами бабушки Диомиры. Затянутая до самого подбородка в кружевное с оборочками платье прабабушка на портрете была молодой женщиной с невыразительным лицом и темными волосами. Она сидела в кресле, чинно сложив руки на коленях. Капитан в белом офицерском кителе и форменной бескозырке стоял рядом с ней, вытянувшись по стойке «смирно». Если бы не темные и пышные усы, это был бы вылитый портрет бабушки Диомиры. Впрочем, у бабушки тоже были бы усики, подумала Пенелопа, если бы ее косметичка не удаляла их воском.

На комоде стояла перламутровая рамка с фотографией ее родителей в день свадьбы. По бокам от молодоженов стояли двое детей, одетых пажами: Манфредо и Мария Роза Пеннизи, ее двоюродные брат и сестра.

Раньше Пенелопа часто спрашивала у матери:

– А почему меня нет на этой фотографии?

– В день свадьбы ты была еще на луне. Ты родилась девять месяцев спустя. Если бы мы с папой не поженились, ты бы не появилась на свет.

Теперь-то Пенелопа все понимала, но когда она была маленькой, это объяснение казалось ей невразумительным, и она чувствовала себя отсроченной от жизни родителей. На этой цветной фотографии выделялось смуглое лицо ее отца Доменико (в семье его звали Мими). Он был на несколько сантиметров ниже своей невесты, наряженной в роскошный туалет в стиле «ампир» с высокой талией, «скопированный с портрета Жозефины Бонапарт», как объясняла бабушка, всегда выбиравшая высокопарные сравнения. Ирена в этом пышном наряде казалась совсем девочкой – этакой испанской инфантой. В волосах, поднятых наверх, был прикреплен веночек из флердоранжа, из-под него спускалась газовая фата. Папа застенчиво улыбался и сжимал обеими руками руку мамы в перчатке. Пенелопа однажды видела фильм с Омаром Шарифом и решила, что отец похож на него: в лице у Мими было что-то арабское.

Доменико, уроженец Сицилии, был одним из отпрысков многочисленной семьи. Когда все Пеннизи собирались вместе, их оказывалось не меньше сотни. Когда-то семья владела землями в провинции Катания, но многочисленные разделы имущества свели это богатство к нулю. Папе достался в наследство небольшой земельный участок и полуразрушенная вилла у подножия Этны.

По окончании лицея отец был отправлен в Рим, где закончил экономический факультет университета и получил место в банке. Он хорошо проявил себя, и когда банк открыл филиал в Чезене, его назначили шефом отделения. На теннисном корте флотского клуба в Чезенатико Мими Пеннизи и познакомился с Иреной. Сицилиец без памяти влюбился в красавицу, и она тоже не осталась равнодушной к обаянию перспективного банковского служащего, отличавшегося галантностью манер и имевшего все шансы сделать успешную карьеру. Как раз в то время Доменико получил предложение переехать в Милан и возглавить отделение банка.

Бабушка Диомира изо всех сил способствовала этому браку по нескольким причинам. Во-первых, она уже начала ощущать нехватку денег, а во-вторых, в свои преклонные годы была уже не силах сдерживать чересчур темпераментную Ирену. Поэтому она устроила грандиозную свадьбу и была счастлива, когда дочь отбыла в Милан, где родители Мими купили молодым в подарок квартиру. Бабушка Диомира, со своей стороны, щедро отдала им большую часть семейного серебра.

Пенелопа не раз присутствовала при спорах между родителями, зачинщицей которых всегда бывала властная и деспотичная Ирена, упрекавшая мужа в том, что он не оправдал ее ожиданий. Она надеялась, что со временем Доменико займет место в руководстве банка, но муж ее разочаровал: отчасти по инерции, отчасти из-за полного отсутствия карьеристских устремлений, но главным образом потому, что был вполне доволен своей работой, позволявшей ему быть рядом с семьей.

– Когда делаешь карьеру, теряешь все, что тебе дорого в жизни. Официальные обеды и ужины, совещания, советы директоров, командировки по стране и за рубеж… Я сицилиец, закоренелый домосед, я предпочитаю спокойную жизнь, – оправдывался Мими, когда жена его критиковала.

– Ты упускаешь из виду одну маленькую деталь: деньги. Почему ты довольствуешься мизерной зарплатой, когда мог бы зарабатывать в десять раз больше? – возражала Ирена.

– Потому что большие деньги до добра не доводят. Ты посмотри на своих подруг: они тратят деньги без счета, и все им мало. У нас есть все необходимое, мы можем себе позволить даже какой-нибудь каприз. Вот вроде этого, – говорил Мими, протягивая жене подарок – золотые дамские часики «Ролекс».

Ирена, которую подобные знаки внимания никогда не оставляли равнодушной, объявляла перемирие, но при первой же возможности вновь открывала военные действия.

Пенелопа, молчаливая свидетельница семейных сцен, вскоре поняла, как функционирует механизм взаимоотношений между родителями, и в глубине души решительно встала на сторону отца.

Услыхав, что бабушка зовет ее с первого этажа, она поднялась со скрипучей родительской кровати и спустилась в гостиную. Телевизор был включен. Бабушка смотрела «Игры без границ».

– Почему ты не пошла с мамой? – спросила она, затянувшись сигаретой.

– Я хотела пойти на площадь. Сегодня вечером там будет спектакль. Скоро за мной зайдет Сандрина, а я не могу идти, потому что мне мама не разрешила, – хмуро пожаловалась внучка.

– Не смею ни обсуждать, ни осуждать решения твоей матери, а посему тебе поневоле придется ее слушаться, – многозначительно изрекла Диомира.

– Да, тут уж ничего не поделаешь, – вздохнула Пенелопа.

– А знаешь, мы поступим вот как: я поведу тебя посмотреть спектакль, хотя мне не к лицу толкаться sans facon[5] среди купальщиков, – вдруг объявила бабушка.

Она выключила телевизор и потушила сигарету, надела шляпку из синей соломки, захватила ридикюль и направилась впереди Пенелопы к выходу. У дверей их встретила Сандрина Дзоффоли. Она тоже сгорала от нетерпения увидеть спектакль. Они вместе направились к площади, встретившей их ослепительными огнями импровизированной сцены, сбитой из досок.

Бабушка нашла свободный стул, а Пенелопа с подружкой пробрались сквозь толпу, чтобы очутиться поближе к сцене.

Пенелопа не замечала ни провинциальной декламации, ни убожества сценического оформления. Она не столько слушала, сколько вбирала в себя диалоги.

Молодые актеры были прекрасны или, по крайней мере, представлялись таковыми восторженному взгляду Пенелопы, которая уже чувствовала себя Джульеттой и покраснела.