В Париж на поминки - Назим Зейналлы

− Николь, − сказала она сладким мелодичным голосом и повернулась в мою сторону.

Только теперь я спокойно разглядел её. Глаза зелёные, но есть и сероватый цвет, чудесные каштановые волосы, милый подбородок и полуоткрытый рот с ровными рядами белых маленьких зубов. Возраст где-то около сорока, не больше. Однако выглядит значительно моложе. Она поймала на себе мой взгляд и для большего эффекта опустила длинные свои ресницы. Мы обменялись взглядами. Длинные и густые ресницы затрепетали.

Я отвёл от неё глаза, чтобы не ослепнуть, открыл рот и простояв несколько минут с открытым ртом, произнёс:

−Меня зовут Малик, − сказал я зачем-то на английском, пожал ей ручку, затем почему-то добавил. − Юрист.

Фуад пройдя сбоку, бесцеремонно вклинился в наш “разговор”. Слегка повернув красивую головку, она посмотрела на него, а он тут же спохватился, что поступил нетактично и поспешил исправиться, широко улыбнувшись. Николь снова повернулась в мою сторону, но теперь зазвенел телефон. Та нить, которая начала завязываться между нами, так и осталась без узла.

Николь объяснила нам, что мы пошли совсем не в ту сторону, и в Париже есть две улицы Вильсона. Вернее, одна из них улица Вильсона, а другая — проспект Вильсона, и мы находимся сейчас на проспекте. Мы снова нагнулись над картой, уже втроём. Николь начала водить по карте маленьким пальчиком, с близкого расстояния были видны крохотные ямочки на щеках, нагнувшись, я ещё почувствовал необычайный запах её волос. После недолгого поиска она показала на карте ту улицу, которую мы искали. Надо было возвращаться обратно и от площади Терне пройти налево по улице Ваграм до площади Бресиль, пересечь её и идти по улице Курсель, которая затем переходит в улицу Вильсона. По карте как будто недалеко, но идти придётся минут тридцать— сорок. Предложила подождать её шофёра, который должен был заехать за ней и отошла к телефону, который в это время зазвенел.

− Малик, надо было поцеловать ручку.

− Спасибо, я нацеловался со старушками, − и кивнув в сторону Николь, спросил вполголоса. − Сколько ей лет, как ты думаешь?

− Думаю лет сорок пять-сорок семь, а может и больше.

− Ты что говоришь!

− Морщины ты её видел?

− Нет у неё никаких морщин

− Значит, тебе надо очки, если ты не видел морщины у неё на лбу и даже на носу.

− И всё же выглядит она хоть куда, − возразил я.

− Для женщины бальзаковского возраста может быть и ”хоть куда”, но не больше.

−А ты знаешь, про какой возраст женщины писал Бальзак?

−Наверно о таком, − неуверенно сказал Фуад и показал на неё.

−Вот именно, Бальзак…

Николь, отложив телефонную трубку, смотрела на нас с любопытством. Затем подошла и внимательно глядя на нас, протянула руку в сторону портрета и спросила что-то на французском.

Чуть повернув свою прелестную головку, она слегка прищурилась и окинула меня изучающим взглядом. Я промычал, не зная, что сказать, затем на всякий случай закивал головой. На стене висел портрет любителя пышных застолий, толстого чудака с пышными усами в простой светлой рубашке из полотна. Хмурое и чем-то недовольное выражение лица говорило о том, что его оторвали от вкусной еды. Наверное, это портрет её отца, а может быть и деда или какого-нибудь другого французского родственника.

Фуад был занят изучением интерьера комнаты и поняв, что надо выходить из положения, я толкнул его локтём. Наконец он “проснулся” и повернулся к нам.

− Хватит рассматривать комнату, − прошипел я.

− Это будуар!

− Не имеет значения.

− Будуар − эта мечта каждой женщины.

− И твоей тоже? Лучше узнай, что она хочет.

Фуад переспросил Николь, затем задумался, почесал бороду и сказал:

− Насколько я понял, она спросила: “Вы знаете, кто это?”.

Этим чудаком на стене оказался французский писатель девятнадцатого века Бальзак, а Николь активный член общества любителей его творчества. Она взяла меня за руку и подвела к портрету. Рама была такой же внушительной, как и сам Бальзак, вернее, правильно было произносить Оноре де Бальзак. Портрет был обрамлён в пышную золочённую раму с бронзовыми накладками и украшенную затейливым орнаментом. Я согласился с Фуадом, что только после смерти творческий человек получает позолочённую рамку. Николь ещё долго рассказывала о нём. То, что она говорила, я не понимал, но что она хотела сказать, понял даже я, вернее сказать, догадался. Потом мы узнали, что она приняла нас за испанцев, и что у нас в начале был очень смешной вид. Но тогда непонятно, отчего у неё был такой испуганный вид. Проходя через комнату я увидел из окна нижнюю площадку металлической башни, построенной Эйфелем. Около туалетного столика, инкрустированного изображением птиц, мы пропустили её вперёд к двери, и у меня была отличная возможность ещё раз оценить её стройную фигуру и походку. На мой вопрос, читал ли он хоть один роман Оноре де Бальзака, Фуад на ходу отрицательно покачал головой. Он, кроме вывесок на улице, разумеется, ничего ни читал, а бильярд занимал всё его свободное время. Я читал, но только сборники рассказов. В школьные годы “Озорные рассказы” Бальзака считались суперэротической книгой как и “Декамерон” Джованни Боккаччо. На прощание Николь, надев ажурную шляпу с широкими полями, вручила нам билеты на сегодняшний творческий вечер в доме-музее Бальзака, который, оказывается, располагался недалеко: надо только свернуть влево и пройти вперёд вдоль реки по проспекту Вильсон. На прощание я вспомнил и сказал “оревуар”, на что она изумлённо посмотрев на меня ответила “абьенто”. − Что она мне сказала? − спросил я, когда мы вышли из лифта..

− Это переводиться “до встречи”, и раз к тебе такое внимание, значит ты и посетишь вечер, почтишь память писателя и заодно поближе познакомишься с Николь. Она организатор сегодняшнего вечера, — засмеялся Фуад и добавил: − Я видел, как она на тебя смотрела. Она твоя. Это стопроцентный вариант.

Консьержка пристальным взглядом проводила нас, не поняв, на каком это языке мы говорили.

− Перестань говорить ерунду и поспеши.

Обратно мы шли уже быстрым шагом, не оглядываясь по сторонам. Елисейские поля мы пересекли вмиг, и я снова застыл у блестящей на солнце “Audi”. Как налетел на меня Фофа, я даже не почувствовал. Мы замерли перед ними, машины о которых мечтает, наверное, каждый настоящий мужчина. Машины, увидев которые забываешь даже про женщин. Это были премьеры Парижского мотор-шоу, лимузины с подлинно спортивным характером и всевозможными прибамбасами. Мы обменялись грустными улыбками, Фуад встал рядом и начал переводить:

“Audi” − двигатель объёмом 335л. с, полный привод Quattro,6-ступенчатый автомат Tiptronic,переключение передач кнопками на руле. Электронные системы стабилизации, шикарный комфортабельный салон класса «люкс».

Я остановил его движением руки и уточнил:

− Синий вариант этого лимузина я видел в фильме “Жажда скорости”.

Фуад удивлённо поднял брови и продолжил:

− “Jaguar XJ” − двигатели: с турбонадувом 400л.с. Автоматическая трансмиссия и электронноуправляемая пневмоподвеска, автоматически выравнивающая машину.

“Bentley Continental GT” − самое быстрое четырёхместное спорткупе в мире. Максимальная скорость-290 км/ч, двигатель W12 с двумя турбинами. И, конечно же, роскошный представительский салон со всеми возможными «наворотами».

“BMW Z4” − с суперпрестижным новым двигателем 225л.с., новыми высокоэффективными тормозами и подвеской. Голосовое управление второстепенными функциями.

Все выставленные машины потрясли нас современным динамичным дизайном и мы под впечатлением от увиденного вышли на площадь Триумфальной арки, но здесь произошла осечка. Фуад увидел итальянских коммивояжеров и устремился к ним, я не успел схватить его за рукав. Но итальянцы оказались ребятами шустрыми, успели разглядеть его и их “Fiat” рванулся с места как гоночная машина, повизгивая шинами и нарушая все правила уличного движения. Спасая итальянцев, я перевёл Фуада на противоположную сторону улицы Ваграм и пройдя площадь Терне мы скоро оказались на улице Курсель. Здесь мы снова открыли карту, надо было сворачивать влево, пересечь площадь Марешаль Жуэн и продолжать идти по улице Курсель, которая плавно переходит в улицу Вильсона. Всю дорогу мы недоумевали, кто же этот Вильсон и за какие заслуги здесь аж две улицы названы в его честь. На площади Марешаль Жуэн мы остановились, и Фуад начал оглядываться. Затем быстрыми шагами двинулся влево от намеченного маршрута, увлекая меня за собой. Остановился он только у кафе, на красном тенте которого, большими буквами было написано “PEREIRE”.

− Надо пойти в туалет. Давай зайдём в кафе, заплатим за туалет, − затем, подумав, добавил. − Можем и не платить, тогда надо что-нибудь взять. К Аслану мы и так опоздали, а десять-пятнадцать минут погоды не делает.