Из ниоткуда в ничто - Шервуд Андерсон

Жена шла по дорожке и остановилась поблизости. Она все еще что-то тихо говорила, намечая планы садовых работ на будущий год. Негр стоял рядом с ней, его фигура вырисовывалась темным колеблющимся пятном на фоне листвы невысокого куста. На жене было белое платье. Уолтер отчетливо различал ее фигуру. В изменчивом свете она казалась девичьей, юной. Жена протянула руку и обхватила ствол молодого деревца. Рука отделилась от тела. Под тяжестью склонившегося тела деревцо слегка покачнулось. Белая рука медленно двигалась взад и вперед в пространстве.

Розалинда Уэскотт поехала домой, чтобы сказать матери о своей любви. В записке она об этом не упоминала, но Уолтер Сейерс знал, что именно такова была цель ее поездки в городок в штате Айова. Странная идея — пытаться рассказать людям о любви, пытаться объяснить ее другим!

Ночь была чем-то, существовавшим независимо от Уолтера Сейерса, мужчины, молча сидевшего в саду. Только дети его фантазии занимали его. Ночь была чем-то живым. Она надвигалась на него, окутывала его. «Ночь — это ласковая младшая сестра смерти», — подумал он.

Жена стояла очень близко. Ее голос звучал мягко и приглушенно, и голос негра, когда он отвечал на ее замечания о будущем сада, был мягкий и приглушенный. В голосе негра была какая-то музыка, пожалуй, танец. Уолтер вспомнил историю негра.

Молодой негр хлебнул горя, прежде чем попал к Сейерсам. Он был честолюбивым юношей и прислушивался к голосам своего народа, наполнявшим воздух Америки, звеневшим в домах Америки. Он хотел выбиться в люди и стремился получить образование. Чернокожий захотел стать адвокатом.

Как далеко он ушел от своего народа, от чернокожих жителей африканских лесов! Он хотел стать адвокатом в большом американском городе. Что за идея!

Ну что же, он хлебнул горя. Ему удалось окончить колледж, и он открыл адвокатскую контору. И вот, как-то вечером он вышел погулять, и случай привел его на улицу, где за час до этого была убита женщина, белая женщина. Обнаружили труп, а потом увидели, как он шел по улице. Брат миссис Сейерс, адвокат, спас его от обвинения в убийстве; после суда и оправдания молодого негра он убедил сестру взять его в качестве садовника. Деятельность юриста в этом городе не сулила юноше ничего хорошего. «На его долю выпало ужасное испытание, и он спасся только по счастливой случайности», — сказал брат. Кора Сейерс взяла молодого человека. Она сумела сделать так, что он привязался к ней, к ее саду.

Было ясно, что оба они привязаны друг к другу. Нельзя добиться привязанности другого и не привязаться самому. Жене нечего было больше сказать негру, и тот ушел по дорожке, которая вела к двери кухни. Он занимал комнату в маленьком доме, стоявшем в дальней части сада. У него были там книги и пианино. Иногда по вечерам негр пел. Теперь он шел к себе. Став образованным человеком, он отделил себя от своего народа.

Кора Сейерс ушла в комнаты, и Уолтер сидел один. Через некоторое время молодой негр молча прошел по дорожке. Он остановился у дерева, где немного, раньше стояла и разговаривала с ним белая женщина. Он положил руку на ствол молодого деревца в том месте, где только что лежала ее рука, а затем тихо удалился. Он беззвучно ступал по дорожке.

Прошел час. Из маленького дома в дальней части сада донеслась тихая песня негра. Иногда он пел среди ночи. Что за жизнь была у него! Он ушел от своих соплеменников, от горячих смуглых девушек с золотистым румянцем, проступавшим сквозь матовую темную кожу, и пробил себе путь в колледж одного из северных штатов; он принял покровительство дерзких людей, хотевших поднять черную расу, слушался их, привязался к ним, пытался вести такую жизнь, какую они советовали.

Теперь он жил в маленьком доме в дальней части сада Сейерсов. Уолтер вспоминал мелочи, которые рассказывала ему жена об этом человеке. Пережитое в зале суда страшно испугало его, и он не хотел выходить за пределы участка Сейерсов. Образование, книги породили в нем разлад. Он не мог вернуться к своему народу. В Чикаго большая часть негров жила, теснясь на нескольких улицах Южной стороны.

— Я хочу быть рабом, — как-то сказал он Коре Сейерс. — Вы можете платить мне деньги, если вам так приятнее, но мне они ни к чему. Я хочу быть вашим рабом. Я был бы счастлив, если бы знал, что мне никогда не придется покинуть ваш дом.

Негр пел низким, рокочущим голосом. Песня лилась, напоминая ветерок на поверхности пруда. Слов не было. Он помнил песню своего отца, который тоже научился ей от отца. На юге, в штатах Алабама и Миссисипи, негры пели эту песню, когда катили тюки хлопка, грузя их на речные пароходы. Они научились ей от других грузчиков хлопка, давным-давно умерших. Задолго до того, как черным людям пришлось катать тюки хлопка, они пели ее, сидя в лодках на африканских реках. Молодые негры плыли в лодках по течению и приближались к поселку, на который собиралась напасть на заре. Тогда в этой песне звучал вызов. Она была обращена к женщинам поселка, на который готовились напасть, и в ней были одновременно ласка и угроза. «Утром мы убьем ваших мужей, и братьев, и возлюбленных. Потом мы придем в поселок к вам. Мы будем крепко обнимать вас. Мы заставим вас все забыть. Нашей пылкой любовью и нашей силой мы заставим вас забыть». Вот что означала эта песня в старину.

Многое вспоминалось Уолтеру Сейерсу. В другие ночи, когда негр пел, а он лежал в своей комнате во втором этаже дома, жена приходила к нему. В их комнате были две кровати. Жена сидела на своей постели, выпрямившись. «Ты слышишь, Уолтер?» — спрашивала она. Она пересаживалась к нему на постель, иногда придвигалась к нему, и он заключал ее в объятия. В африканских деревнях в давние времена, когда над рекой поднималась эта песня, мужчины вставали и готовились к сражению. Песня была вызовом, насмешкой. Теперь все это миновало. Дом, где жал молодой негр, находился в дальней части сада, а Уолтер с женой лежали наверху в более просторном доме, стоявшем на возвышенном месте. Теперь это была печальная песня, в ней звучала печаль всей негритянской расы. Что-то схороненное в земле, глубоко в земле, хотело прорасти. Кора Сейерс понимала. Песня пробуждала в ней какой-то инстинкт. Ее рука приходила в движение и гладила, ласкала лицо мужа, его тело. Песня пробуждала в ней желание крепко обнимать его, обладать им.

Ночь шла, и в саду становилось прохладно. Негр перестал петь. Уолтер Сейерс встал и направился по дорожке к дому, но не вошел. Вместо этого он вышел через калитку на дорогу и зашагал по улицам пригорода, пока не очутился среди полей. Луны не было, но звезды ярко сверкали. Некоторое время он быстро шел, оглядываясь, словно боясь, что его кто-то преследует, но, достигнув широкого, ровного луга, замедлил шаги. Он шел примерно час, затем остановился и сел на кочку, покрытую сухой травой. Он чувствовал, что по какой-то причине не может этой ночью вернуться в свой дом. Утром он поедет в контору и будет ждать, не появится ли Розалинда. А потом? Он не знал, что предпримет потом. «Придется что-нибудь выдумать. Утром придется позвонить Коре по телефону и придумать какую-нибудь глупую историю», думал он. Как нелепо, что он, взрослый человек, проведя ночь вне дома, в полях, будет вынужден давать объяснения. Эта мысль рассердила его, он встал и пошел дальше. Под звездами тихой ночи, среди широкой равнины раздражение вскоре улеглось, и он тихо запел; но песня, которую он пел, была не та, что он повторял вновь и вновь в ту, другую ночь, когда сидел с Розалиндой в автомобиле и к ним подошли коровы. То была песня, которую пел негр, речная песня молодых чернокожих воинов, которую рабство смягчило и окрасило печалью. В устах Уолтера Сейерса песня в значительной мере утратила свою печаль. Он пел почти весело, и в песне, слетавшей с его уст, звучали насмешка, вызов.

VI

В конце короткой улицы, на которой жили в Уиллоу-Спрингсе Уэскотты, находилось маисовое поле. Когда Розалинда была ребенком, там тянулся луг, а за ним фруктовый сад.

Летними днями девочка часто уходила туда и сидела одна на берегу ручейка, убегавшего на восток, к Уиллоу-Крик, и по дороге вбиравшего в себя воду с фермерских полей. Ручей образовал небольшую впадину среди ровной местности; девочка сидела, прислонившись спиной к старой яблоне, и босыми ногами почти касалась воды. Мать не разрешала дочери бегать по улицам босиком, но, очутившись в саду, Розалинда снимала башмаки. При этом она испытывала приятное ощущение обнаженности.

Сквозь ветви над головой девочка видела огромное небо. Скопления белых облаков разделялись на части, а затем снова сливались. Солнце скрывалось за облачной массой, а серые тени медленно скользили по поверхности дальних полей. Мир, окружавший детство Розалинды, — семья Уэскоттов, Мелвил Стонер, сидевший у себя в доме, крики других детей, живших на той же улице, вся знакомая ей жизнь отступали куда-то далеко. Находиться здесь, в этом тихом месте, было все равно, что лежать без сна вечером в постели, но чем-то даже приятней и лучше. Здесь не было надоедливых домашних звуков, и воздух, которым она дышала, был чище. Девочка придумала себе развлечение. Все яблони в саду были старые, искривленные, и она каждому дереву дала имя. Одна из фантазий немного пугала ее, но вместе с тем приводила в восхищение. Маленькая Розалинда воображала, что ночью, когда она ложилась в постель и засыпала и когда засыпал весь городок Уиллоу-Спрингс, деревья выходили из земли и прогуливались. Трава под деревьями, кусты, росшие у изгороди, — все выходили из земли и бешено носились туда и сюда в дикой пляске. Старые деревья, подобно почтенным старцам, сдвинув головы, мирно беседовали. Во время беседы их тела слегка качались — вперед, назад, вперед, назад. Кусты и полевые цветы вели огромные хороводы среди мелких былинок. Былинки скакали вверх и вниз.