Изгнание из рая - Павел Загребельный

- Едут! Уже едут! Они уже здесь! Они уже вот!..

Как утверждают наши научные авторитеты, несколько украинцев, жаждущих знаний, в свое время слушали лекции прославленного философа Канта. С течением времени они затерялись в холодных полях истории, и мы так и не можем найти их потомков. Но Гриша Левенец почувствовал себя одним из тех потомков, когда, поддавшись действию панических выкриков дядьки Обелиска, выскочил из своего кабинета, выбежал к клумбам, выбежал на дорогу, остановился перед летучкой, которая тоже остановилась перед ним, посмотрел в надежде и... как сказал философ Кант: "Смех есть аффект от неожиданного превращения напряженного ожидания в ничто".

Шофер затормозил. Летучка остановилась. Гриша подбежал к кабине, заглянул, крикнул:

- Привез?

- Кого? - спросил шофер в замедленно-степном ритме.

- Да того же, со свиньей.

- Нет.

- То есть как - нет?

- Не было уже.

- Где же он?

- Сказали, поехал с Самусем.

- С Самусем?

- А откуда я знаю?

Шофер газанул и - айда! Он не подчинялся ни сельсовету, ни колхозу, никаким административно-территориальным делениям - у него свое начальство, свое ведомство, своя юрисдикция, говоря по-ученому. Да это уже Гришу сегодня не интересовало. Он должен был теперь ждать младшего Самуся, который почему-то оказался в райцентре, неизвестно как узнал, что возле райнаробраза сидит человек со свиньей, собирающийся ехать в Веселоярск, забрал этого человека и...

Ох это "и" и три точки после него! Сколько читательских сердец падало в пропасти и без вести от одного лишь графического, так сказать, созерцания этого типографского творения: изображение звукового знака и загадочных трех точек! Но наше повествование рассчитано не на крестьянские сердца, которые не знают инфарктов, никуда не падают и не проваливаются, а упорно и последовательно разгоняют кровь по жилистым телам, выполняя свое природное назначение.

Гриша Левенец, хотя и вознесся на вершины власти, не забыл своего происхождения и своего крестьянского сердца, его не испугало кантианское превращение напряженного ожидания в ничто; наделенный от природы необходимой терпимостью, он понял, что все для него только начинается, что испытания могут быть только полезными, - вот почему нужно было унять свое сердце, забыть обо всем, даже о Дашуньке, и упорно ждать приезда человека со свиньей.

Теперь его должен был привезти молодой Самусь, а куда же он его привезет, как не в сельсовет?

Ожидание оказалось затяжным. Можно было сказать: до самой темноты. Но ведь темнота при сплошной электрификации нашего сельского хозяйства? Дядько Обелиск горделиво объяснял молодому председателю, что вокруг усадьбы сельсовета сияет тридцать две электролампочки и потому, мол, тут ясно, как днем, из-за чего ему самому часто не хочется идти домой, потому что сон он забывает при таком свете, а уж что о Феньке забывает, так об этом спаси и помилуй!

Гриша о своей Дашуньке такого бы не сказал, но служебный долг заставлял сегодня не идти домой, а наслаждаться сиянием тридцати двух электролампочек и ждать машину Самуся с новым веселоярским гражданином.

И вот тут Гриша, наверное, впервые почувствовал в себе действие механизма власти. Впечатление такое, будто накрутили в тебе тугую пружину, а теперь она стала раскручиваться и заработали невидимые колесики передачи, маховички. Чтобы нас не обвинили в механицизме и подражании философу Ламетри, сразу же оговоримся, что имеем в виду колесики передачи, маховички социально-биологические, которые можно было бы назвать и иначе: чувство долга, гражданская честь, верность. Прежде всего почувствовал он несоответствие такого вопроса, как рабочий день для колхозника и служащего в селе. Еще вчера был механизатором, который смотрел не на часы, а на солнце (в жатву и на солнце не смотрели никогда). Сегодня же, получалось, рабочий день его заканчивался в шесть вечера (дня!), когда в полях еще гремят моторы и работа только набирает размах, когда пастухи еще и в помыслах не имеют гнать коров домой, когда хозяйки также далеки от мысли готовить ужин для тех, кто в поле, когда даже в сельском Доме культуры еще все пребывает в состоянии анабиоза, проще говоря - спячки, и оживет только с началом темноты и завершением дневного цикла работ, когда его неповторимая, непревзойденная, единственная в мире Дашунька еще только закладывает рационы на завтра, а мама Сашка готовится к последнему сегодня доению, не говоря уже о десятках других колхозных специальностей, которые можно было бы перечислять довольно долго и живописно (скажем от себя).

Ну хорошо, подумал Гриша, а зачем же ему даются лишние часы, когда все его земляки упорно трудятся, как говорится, в поте лица? Для того ли только, чтобы тешиться своим положением и бездельем? Гей, гей! Гриша Левенец был воспитан не в таких традициях. Пускай себе Ганна Афанасьевна, закончив свой рабочий день в сельсовете, спешит домой, где у нее целое маленькое хозяйство, племянник с тремя детьми, за которыми она должна ухаживать, да еще и старая больная сестра. Пусть дядька Вновьизбрать, заслуживший себе почет и уважение, определяет теперь, когда и сколько должен задерживаться в сельском Совете, - он же, Григорий Левенец, должен честно и самоотверженно исполнять свои обязанности, постоянно и старательно.

Вот так они и оказались с Обелиском перед прекрасным (пусть позавидуют тысячи других сельсоветов!) зданием Веселоярского сельсовета, астрономический день, собственно, уже закончился, но небесного света на земле еще было достаточно, потому что Гриша под действием своих невидимых механизмов власти, а еще больше от переживаний из-за несоответствия труда хлеборобского и труда служащего невольно обратил внимание на тридцать две электролампочки, которыми так гордился дядька Обелиск. Гриша вспомнил, что подворье мамы Сашки освещалось только одной электролампочкой, да и та была на столбе, стоявшем на улице, и, кстати, этого было вполне достаточно. А тут целых тридцать две лампочки!

Воспитанный теткой Лисичкой, он невольно начал считать. На комбайне это было просто. Квадратный метр, потом гектар, потом сколько колосков, а в каждом колоске сколько зерен, - вот и все твое умение, твоя честность, твоя гражданственность. Скосил, поднял, обмолотил, спас, - честь тебе и хвала; оставил на земле, притоптал, прикатал колесами, пренебрег, - позор на веки вечные!

А теперь эти лампочки вокруг здания сельсовета. Не те ли самые это колоски, которые мы миллионами бросаем на землю из-за несовершенства наших машин и наших душ? Бережливый крестьянский глаз Гриши Левенца прежде всего был ослеплен тридцатью двумя лампочками, а затем, нарушая все известные законы оптики, взглянул в свою душу, и что же он там увидел? Расточительство, и больше ничего!

Гриша Левенец, наученный теткой Лисичкой считать каждое зернышко, каждый колосок, каждый стебелек, невольно начал считать все эти электролампочки, которые мы зажигаем, где надо и где не надо. Вот он председатель сельсовета. А сколько сельсоветов на Украине? Он этого не знал, но догадывался, что не менее пятнадцати, а то и двадцати тысяч. Двадцать тысяч сельсоветов, и каждый - по тридцать электролампочек только для внешнего освещения! Какие Днепрогэсы могут дать столько электроэнергии?

Гриша ужаснулся от своих подсчетов и спросил у дядьки Обелиска:

- А кто зажигает весь этот свет в Веселоярске?

- Как кто? - удивился посыльный. - Да я же!

- А вам не кажется, что у нас много горит лишних лампочек?

- Лишних?

Дядька Обелиск не знал этого слова. Это правда, что Фенька своей расточительностью давно уже довела его до отчаяния. Все, что он зарабатывал и вырабатывал благодаря своим трудовым усилиям, она уже и не растранжиривала, как говорится, а "расфенькивала", если так можно выразиться. Но это же свое! А если брать в государственных масштабах, то тут дядька Обелиск - за размах, за перевыполнение, за досрочность во всем! Зачем углю, нефти, газу залегать в земле, спрашивается? Добыть досрочно, использовать, сжечь и водрузить обелиск!

- Власти надлежит быть щедрой! - заявил Обелиск.

- Шедрой? А за чей счет?

- Так нам же за электричество платит колхоз.

- Колхоз? - не поверил Гриша.

- А вы как думали? В сельсовете таких ассигнований не было и не будет.

Гриша промолчал, чтобы скрыть свою неосведомленность, но мысленно решил во всем разобраться как следует и первым своим шагом на высоком посту определил борьбу за экономию и бережливость. Обстоятельства же складывались так, что никак не экономилось драгоценнейшее сокровище нового председателя время. Почти целый рабочий день съеден хлопотами с этим неизвестным Пшонем, а теперь еще приходилось добавлять к рабочему дню чуть ли не полночи. Ждали они оба неодинаково. Грише давно уже хотелось домой, а дядьке Обелиску не терпелось увидеть человека, на которого он возлагал такие большие (почти неосуществимые) надежды. Поэтому нетерпение Обелиска было все-таки большим и он первым услышал еще за Шпилями Самусеву машину.