Художник - Сергей Кусков

Слой снега рос на крыше постепенно, к концу февраля там было уже где полметра, где и больше – этакая лавина, грозящая в любой момент сорваться. Момент наступил, когда Гормило, возвращаясь со стоянки, поднимался на крыльцо. Подогретый сверху оттепелью, а снизу идущим из здания теплом, снег поехал вниз. До того, как он накрыл прапорщика, тот успел еще услышать крики людей вокруг, увидеть, как все показывают на него, и сообразить, что не на него, а куда-то выше; успел задрать голову и разинуть рот от удивления.

Стальной ломик, по-видимому, оставили осенью на крыше строители – а кто еще? Как он пролежал там всю зиму, почему вдруг был стянут лавиной – вопросы, на которые потом следствие так и не даст ответа. Острым концом он вошел прапорщику в разинутый рот, расколол нижнюю челюсть, разорвал гортань, прошел, как нож сквозь масло, через грудную клетку, диафрагму и брюшную полость и остановился, уткнувшись в тазовую кость. Пока раскопали снег, пока вытащили оттуда Гормило, а лом у него изо рта, – делать искусственное дыхание не потребовалось.

Фролов вернулся в кабинет, отослал оперативника и тяжело сел за стол. Посмотрел на лежащий перед ним бланк протокола, скомкал его, бросил в корзину для мусора, и, не глядя на Ермакова, сказал:

– Павел Степанович, у меня к вам два вопроса. Первый: почему вы их убиваете? Вам не кажется, что это несколько несоразмерно: то, что сделали с вами, и то, что делаете вы? Они же вас не убили.

– Ну, могли и убить, и не заплакали бы. Что там с Гормило?

Фролов нехотя рассказал. Его все еще мутило после увиденного на крыльце СИЗО.

– Зато они никого больше не потащат в подвал, – сказал Павел. – Олег Иванович, я и сам с большой охотой обошелся бы чем-нибудь полегче! Например, перебил бы у Кучумова в доме всю посуду и стекла в шкафах. Или сделал бы, чтобы у Гормило кузов машины ржавчина съела за одну зиму. Или у Свинцова сын нахватал бы в школе двоек, а жена бы ему изменила. Но я не знаю, что за посуда у Кучумова, и есть ли у Свинцова сын! Я не знаю, какую цепочку причин и следствий я тяну, и знать не хочу, я только знаю, что если потяну, то на другом конце цепи человек, или собака, или птица умрет. Голубей в основном хватал кот. Что там было с сучкой, я не видел. А люди умирают от проникающих ранений: нож, потом арматура, теперь лом. Я могу только убивать, и я буду убивать! Мне нужен результат, я его получаю, а то, что результат такой, – по-другому не умею.

– Тогда второй вопрос. Зачем вы мне об этом рассказали?

– А знали бы вы, Олег Иванович, какое это восхитительное чувство – ощущение полной безнаказанности! Я могу убить человека, и ничего мне за это не будет! Сегодня я сделал это в присутствии работников прокуратуры, и опять же мне ничего не будет за это. Но вы лучше Свинцова об этом расспросите, пока он жив.

– Павел Степанович, а вы не боитесь, что мы все-таки сумеем вас привлечь? Я могу поговорить с начальником следственного отдела, он человек достаточно широких взглядов.

– Ну, не до такой же степени, – ответил Павел, широко и нахально улыбаясь. – Чтобы привлечь меня к ответственности, мало будет просто переписать некоторые статьи кодекса; надо отказаться от основного принципа уголовного законодательства – личной ответственности за свои действия. Вадика зарезал собутыльник, а виноват я? Кто докажет, что он пырнул его ножом именно потому, что я за час до этого проткнул гвоздиком фольгу? Лом на крыше оставили охламоны-строители, Кучумов вообще сам в снег сиганул – опять спрос с меня? Может, меня и за убийство Бородина привлечь?

– Бородин, разумеется, останется за Губиным, но и для вас можно найти подходящее преступление. Вы его, конечно, не совершали, но, учитывая то, что вы делаете…

– А вот этого не советую, Олег Иванович, – сказал Ермаков уже без улыбки, – и вы прекрасно знаете, почему. Лучше уж вам просто убить меня.

Павел замолчал. Фролов тоже молчал, и Ермаков заговорил снова:

– Олег Иванович, в ближайшие два дня я буду очень плотно занят, мне будет не до Свинцова. Если вы не хотите больше кровопролитий, намекните ему как-нибудь: пусть даст, как у вас говорят, признательные показания, тогда я его не трону. И отметьте, пожалуйста, пропуск. И так уже поздно, а мне еще в редакцию надо.

Лысых в редакции дожидался Павла. Уголовное дело вокруг Ермакова задевало в том числе и его личные чувства. Именно Валера Лысых в незапамятные времена, когда был еще не редактором, а корреспондентом журнала, нашел Павла в Левой Березовке, где тот после армии работал оформителем в колхозном клубе. Валера приезжал туда писать о деревенских мастерах, резавших наличники на окна.

Перед тем, как состоялось приглашение Павла в "Караван", Валера выдержал трудный разговор с редактором и секретарем партийной организации журнала, доказывая им, что одно уголовное дело еще ничего не говорит о человеке. Ни один из троих потом не жалел об этом приглашении, но у Валеры на всю жизнь осталось ощущение личной ответственности за Павла.

– На свободе? – спросил редактор.

– Как видишь. Слушай, когда ты отдаешь в типографию очередной номер?

– Послезавтра. Нет, послезавтра воскресенье – значит, в понедельник.

– Найдешь место для пары картинок к "Грибному дождю"?

– Конечно! – оживился редактор. – Немного изменю разбивку на части – оно так даже лучше будет.

– Дай текст. В понедельник утром принесу, что получится.

С начальником следственного отдела Фролов все-таки поговорил. Тот немного подумал и сказал:

– Надо бы этого Ермакова к психиатру.

– Его туда уже посылал Кучумов. Я видел заключение. Вменяем.

– Ну, ты же знаешь Панаева. У него все убийцы вменяемые, а об этих фантазиях никто его и не спрашивал. Да и не было их тогда, скорее всего, у Ермакова крыша позже съехала. Ну, да ладно, он ведь тихий. Пусть уж лучше так убивает, чем по-настоящему. Или книжки пишет, с его-то фантазией. Этакие криминальные драмы с налетом мистики.

– Но он и убивает по-настоящему! – возразил Фролов. – При мне же сделал, и после этого часа не прошло…

– Брось, – отмахнулся начальник отдела, – еще и не такие совпадения бывают. "После этого" не значит "вследствие этого". Ты лучше скажи, когда собираешься закрывать дело по его заявлению?

– А какое основание для прекращения дела?

– Отсутствие события преступления.

– Но ведь ясно же, что событие было, – опять возразил следователь.

– И мне ясно, – вздохнул начальник, – а где доказательства? Закрывай, ничего из него больше не выжмешь.

– Я все-таки поговорю со Свинцовым, – сказал Фролов.

Сержант Свинцов на предложение Фролова сознаться ответил категорическим отказом и даже сделал следователю внушение:

– Ты, я смотрю, не первый год в органах, а не понимаешь, что если мы тут будем собачиться друг с другом, на руку это только ворам и бандитам.

Фролов не стал выяснять, к какой категории ему отнести Ермакова: к ворам или к бандитам. Он просто рассказал сержанту о судьбе Кучумова и Гормило (о Вадике не стал).

– А тебе этот художник не говорил часом, что ставил в церкви свечку, чтобы Кучумова бог покарал? – ухмыляясь, спросил Свинцов.

– Не знаю, не спрашивал.

– А ты спроси. Ладно, бывай, следователь.

На самом деле Свинцов отнесся к предупреждению Фролова гораздо серьезнее. Найдя по своим каналам адрес Ермакова, он решил наведаться к художнику домой, поговорить. А для пущей уверенности позвонил своему другу Вовчику. Тот работал в отделе охраны – выезжал на объекты по тревожным звонкам. В силу специфики работы он привык действовать быстро и решительно.

– Не дрейфь, разберемся, – ответил Вовчик, когда Свинцов объяснил ему по телефону, в чем дело. – Давай в шесть встретимся, я как раз отстреляюсь. Поговорим с твоим художником.

Свинцов, когда они встретились, первым делом спросил:

– Ты ствол не взял?

– Нет, у нас с этим строго. Ладно, и так разберемся.

В половине седьмого они уже звонили в дверь к Ермакову. Звонили несколько минут, сначала длинными звонками, потом непрерывно, потом с переливами – никто не открывал, в темном дверном глазке не было видно ничего, кроме какого-то отблеска – скорее всего, от лампы на лестничной площадке.

– Дома нет, что ли? – сказал Свинцов.

– Кто его знает. Окна горят?

– Да где их найдешь, те окна? Шесть подъездов, этот в середине.

– Дверь-то вскрыть не проблема, – рассуждал сам с собой Вовчик, глядя на стандартную стальную дверь, какие действительно без проблем вскрывают профессионалы: домушники, сотрудники милиции или, например, спасатели, – проблема в том, на каком основании.

Он позвонил в дверь напротив. Открыла маленькая женщина. Глаза у нее были испуганные, но не очень: оба гостя пришли в форме, а у нее, по-видимому, еще остались крохи доверия к милиции, внушенного в детстве родителями и "Дядей Степой". И сейчас, похоже, она испугалась не Свинцова с Вовчиком, а того, что в доме что-то произошло.