Джентльмены и игроки - Джоанн Харрис

И я вырезаю свои инициалы на дубовых панелях трапезной рядом с инициалами многих поколений освальдовцев. По выходным прячусь на задах Игрового Павильона и смотрю спортивные соревнования. Забираюсь на вершину клена, растущего посреди Старого двора, и корчу рожи горгульям, примостившимся на краю крыши. После школы я мчусь в «Сент-Освальд» и смотрю, как мальчики расходятся по домам, слушаю их смех и жалобы, наблюдаю исподтишка за их драками, вдыхаю, словно благовоние, выхлопные газы дорогих машин их родителей. В нашей школе библиотека скудная: главным образом дешевое чтиво и комиксы; а вот в огромной, окруженной аркадой библиотеке «Сент-Освальда» я с жадностью читаю «Айвенго» и «Большие надежды», «Школьные дни Тома Брауна» и «Горменгаст», «Тысячу и одну ночь» и «Копи царя Соломона». Часто беру книги домой — некоторые не покидали здание с сороковых. Больше всего мне нравится «Человек-невидимка». Скитаясь ночами по коридорам «Сент-Освальда», вдыхая оставшиеся от рабочего дня запахи мела и кухни, прислушиваясь к немому эху счастливых голосов и глядя на тени деревьев, падающие на свеженатертые полы, я, томясь пронзительным до боли желанием, совершенно точно знаю, каково ему было.

Понимаете, мне хотелось одного — принадлежать этому миру. Школа «Эбби-роуд» была захудалой и убогой — жалкая дань либерализму шестидесятых. Но «Солнечный берег» — гораздо хуже. Меня там регулярно колотили за кожаный портфель (в том году все ходили с сумками «Адидас»), за презрение к спорту, за острый язык, за любовь к книгам, за одежду и за то, что мой отец служит в «этой шикарной школе» (то, что он был всего лишь смотрителем, значения не имело). Пришлось научиться быстро бегать и в любых обстоятельствах сохранять присутствие духа. На помощь приходило и воображение: мне представлялось, что я — в ссылке, в отрыве от своих и когда-нибудь меня вернут в мой мир. В глубине души таилась мысль, что если как-то проявить себя, если научиться противостоять издевательствам и унижениям, то в один прекрасный день «Сент-Освальд» радушно примет меня.

Когда мне исполнилось одиннадцать и доктор решил, что мне нужны очки, отец заявил, что это из-за чтения. Но мне-то ясно, что достигнута очередная веха на пути к «Сент-Освальду»; и пускай теперь не Задавака, пускай Очкарик — это доставляет смутное удовольствие. В ванной я изучаю себя в зеркале и прихожу к выводу, что моя причастность стала заметнее.

Я и теперь так считаю, хотя (на всякий случай) вместо очков ношу контактные линзы. Волосы с тех пор немного потемнели и лучше подстрижены. Одеваюсь тоже хорошо, но не слишком официально — не хочу, чтобы мои старания бросались в глаза. Особенно мне нравится мой голос — отцовский акцент бесследно исчез, но нет и фальшивой утонченности, которая делала меня всеобщим посмешищем, выскочкой, Задавакой. Моя новая личность привлекательна, но не навязчива, я умею слушать других — как раз такие качества необходимы убийце или шпиону.

Так или иначе, моя нынешняя игра доставляет мне удовольствие. Возможно, в глубине души я до сих пор жду, что меня раскроют. Ведь целый день, пока я стараюсь не выдать, что знаю правила, здания и людей, меня потряхивает от возбуждения.

Преподавать же, как ни странно, оказалось легче всего. Благодаря замечательным методам Страннинга в составлении расписания (старшие преподаватели неизменно получают лучшие классы, а новичкам остается всякий сброд) мои классы — самого низкого уровня; поэтому полная нагрузка не слишком обременительна. Я достаточно знаю свой предмет, чтобы одурачить учеников; когда же появляются сомнения, я прибегаю к помощи учебных пособий.

Для моей цели этого достаточно. Никто ни о чем не подозревает. У меня нет гениальных старшеклассников, которые могли бы спорить со мной. Не жду я и проблем с дисциплиной. Здешние школьники сильно отличаются от тех, что ходят в «Солнечный берег», к тому же в моем распоряжении весь дисциплинарный аппарат «Сент-Освальда», который в случае нужды укрепит мои позиции.

Но никакой нужды нет. Эти мальчики — платные клиенты. Они привыкли повиноваться учителям, их проступки — несделанные задания или перешептывания на уроке, не более того. Палка вышла из употребления — она не нужна перед лицом куда большей, невысказанной угрозы. Это даже смешно, на самом деле. Смешно и до нелепости просто. Конечно, это игра, в которой сталкиваются две воли — моя и этого сброда. Мы все знаем, что я ничего не смогу сделать, если они встанут и выйдут из класса. Все мы это знаем, но никто из них не посмеет меня разоблачить.

И все же нельзя впадать в благодушие. Прикрытие у меня хорошее, но малейший неверный шаг может обернуться катастрофой. Например, эта секретарша. Нет, ее присутствие ничего не меняет, но это знак того, что невозможно предвидеть все.

А с Роем Честли нужна особая осторожность. Ни директор, ни Слоун не обращают на меня внимания. С Честли все иначе. Его глаза так же остры, как и пятнадцать лет назад, ум тоже. Мальчики всегда уважали его, в отличие от коллег. О нем еще тогда ходило много сплетен, он играл в них не главную роль, но все же существенную.

Конечно, он уже в возрасте и скоро уйдет на пенсию. Но он не изменился: все та же деланность, та же мантия, твидовая куртка, латинские фразы. Теперь он мне даже нравится — как старый дядюшка, с которым не виделись много лет. Но я вижу его сквозь личину. Я знаю, что он — враг.

Мне почти хотелось услышать, что он уходит. Это изрядно облегчило бы жизнь. Но после сегодняшнего дня его присутствие даже в радость. Приятно обостряет ситуацию. Кроме того, мне нужно, чтобы Рой Честли присутствовал в тот день, когда я разрушу «Сент-Освальд».

Школа для мальчиков «Сент-Освальд»

Вторник, 7 сентября

В первый день занятий в школе царит какой-то особый хаос. Кто-то опоздал, кто-то потерялся; надо разобраться с учебниками, раздать письменные принадлежности. Обмен классными комнатами не помог, в расписании не учли новую нумерацию комнат, а дополнительную памятку никто не читал. Несколько раз я останавливал колонны школьников, шагавших к новой немецкой кафедре вместо Колокольной башни, и отправлял их, куда нужно.

Доктор Дивайн выглядел крайне озабоченным. Я, конечно, еще не освободил свой кабинет; все архивные шкафы заперты, а ключ только у меня. Кроме того, там классные журналы, детские каникулярные работы, платежные чеки, ждущие отправки в Казначейство, ключи от шкафчиков (ключи нужно раздать), места, которые нужно закрепить за учениками, — в общем, правила, которые полагается соблюсти.

К счастью, в этом году у меня нет новых классов. Мои ребята — всего их тридцать один — старые каторжники, они знают, чего им ждать. Они привыкли ко мне, а я к ним. Среди них Пинк, спокойный остроумный парень с недетским чувством юмора, и его приятель Тэйлер; мальчишки Броди[14] — Аллен-Джонс и Макнэйр, пара оригинальных шутников, которые умеют рассмешить меня так, что я оставляю их после уроков гораздо реже, чем они этого заслуживают; еще рыжий Сатклифф; Ниу, японец, играющий в школьном оркестре; Коньман, которому я не доверяю; крошка Джексон, который регулярно влезает в драки; большой Брейзноус, раздразнить которого ничего не стоит, и Андертон-Пуллит, умница-одиночка, неповоротливый, страдает разными видами аллергии, включая, если верить ему, специфическую форму астмы, которая освобождает его от спортивных занятий, равно как и от математики, французского, религиоведения, домашних заданий по понедельникам, классных собраний и посещения часовни. Есть у него также обыкновение повсюду таскаться за мной (что дает Китти Чаймилк повод для шуток о моем Закадычном Дружке) и вынуждать меня слушать о его бесчисленных увлечениях (самолеты Первой мировой, компьютерные игры, музыка Гилберта и Салливана). Как правило, я не очень сопротивляюсь: он странный мальчик, отвергнутый одноклассниками, ему, наверное, одиноко, но, с другой стороны, у меня хватает работы и нет никакого желания проводить свободное время в компании Андертон-Пуллита.

Конечно, привязанность школьников тоже дело преподавателей, которое они улаживают, как могут. Время от времени каждый из нас становится объектом излияний, даже учителя вроде меня и Хиллари Монумента — весьма, признаюсь, непривлекательная пара, и не заподозришь, что дети станут липнуть. Каждый из нас по-разному справляется с этим, хотя Изабель Тапи, по-моему, даже поощряет мальчиков, у нее полно Закадычных Дружков, как и у Робби Роуча и Пенни Нэйшн. Лично я полагаю, что резкие манеры и добродушное пренебрежение обычно пресекают попытки фамильярничать со стороны всяких Андертон-Пуллитов.

И все же не так уж он и плох, этот третий «Ч». За каникулы мальчики подросли, некоторые выглядят почти взрослыми. Казалось, я должен бы почувствовать себя стариком, но нет — вместо этого я невольно горжусь. Мне нравится думать, что я отношусь ко всем одинаково, но у меня появилась особая нежность к этому классу, который провел со мной последние два года. Приятно думать, что мы понимаем друг друга.