Прорыв. Боевое задание - Михаил Аношкин

— Кто же так говорил?

— Многие. Наверно, и вы говорили.

— Ну знаешь ли.

— Вы просили откровенно.

— Продолжай.

— Что ж думали в наших штабах? Разве не ясно было, для чего немцы концентрируют войска у нашей границы? Вот вы служили в штабе, ответьте, почему не били тревогу? Ведь врасплох нас застали!

— Может, кто и бил. Только не особенно слушали нас. Все гораздо сложнее, капитан. Да, не так просто. А сколько нашего брата... Э, да что говорить!

— Помню, когда я начинал службу, у нас был комдив Дмитрий Аркадьевич Скворцов, краснознаменец. Умница.

— Полковник наш рожден был хватом,Слуга царю,Отец солдатам... —

улыбнулся Волжанин.

— Да, что-то в этом духе. В тридцать восьмом, — продолжал Анжеров задумчиво, — слышим: взяли нашего комдива. Враг народа! Я и сейчас не верю — нет, такой человек не мог быть врагом. Это какое-то недоразумение. Прислали нового комдива, он у нас так до войны и командовал. Плакать хотелось. Чинодрал, криком исходил, а голова пуста. И дивизию растерял в первый же день войны.

— Знавал я Дмитрия Аркадьевича, — вздохнул Волжанин. — Еще кое-кого из военачальников знавал.

Одних уж нет, а те далече,Как Саади некогда сказал.

— Вы хотели откровенности, — проговорил Анжеров.

— Спасибо за доверие, — поблагодарил Волжанин. — Мне ведь тоже тяжело. В иную ночь так к сердцу подступит, — комиссар в грустной задумчивости покачал головой, но вдруг встряхнулся и, как обычно, бодро закончил: — Но не время! Не время впадать в уныние. И нельзя, не имеем права. Мы за все в ответе. Пусть потом историки определяют виновников неудач, а нам с тобой придется нервы взять в руки и держаться.

— Да, — согласился Анжеров.

— Ну, коли так, пойду-ка я на улицу и посмотрю, что творится там. А ты вздремни хоть часок, тебе завтра многое предстоит.

Волжанин вышел на гранитное крыльцо дворца. У дверей дневалил Андреев. Он козырнул комиссару, доложил как положено.

— Значит, не спишь, солдат? — спросил Волжанин.

— Не полагается, товарищ батальонный комиссар.

— Правильно. Не полагается. Тихо?

— Так точно!

— Ночь-то какая. Тепло. Звезды. Женат?

— Не успел, товарищ батальонный комиссар.

— Оно и лучше. Холостому на войне легче. — И уже задумчиво, про себя повторил: — Да, легче, — и медленно стал спускаться по ступенькам вниз. Андреев слышал, как Волжанин дважды повторил незнакомое имя: — Дмитрий Аркадьевич... Комдив Скворцов... Да-а...

Фамилия эта Андрееву ничего не говорила.

Когда комиссар ложился спать, в город вдруг ворвался глухой гул, который рос и рос, заполняя тишину. Гудели моторы машин. Капитан и Волжанин поднялись, прислушались. Гул нарастал лавиной. Теперь отчетливо можно было разобрать тяжелый топот тысяч солдатских ног по мостовой.

— Что бы это могло значить? — в тревоге спросил Волжанин.

Капитан ответил не сразу и хрипло:

— Наши отходят.

В дверь постучали. В комнатушку вбежал дежурный командир и подтвердил: через город проходят наши отступающие части.

Часом позже со старого костела, возвышавшегося в центре города недалеко от дворца, по отходящим войскам ударил станковый пулемет. Он бил до тех пор, пока не опустели центральные улицы. Анжеров послал к костелу взвод, но попасть туда не удалось — чугунные двери оказались на замке. Пытались сбить пулеметчика танковой пушкой. Не вышло. Тогда комбат послал отделение бойцов на западную окраину города с заданием направлять движение в обход, через предместье Дей-Лиды. Утром в штаб привели сторожа костела. Испуганный хромой старикашка клялся и божился, что никого в костел не пускал, и потрясал, связкой ключей. Но такие же ключи имел и ксендз. Старикашку отпустили с миром, но ключи отобрали. Танкисты вызвались проверить костел. Анжеров направил туда взвод Самуся. Требовалось перебраться в костел, забраться по крутым лестницам внутрь стрельчатой башни. За каждым углом, за каждым выступом смельчаков могла подкарауливать смерть. Один гад мог перестрелять десяток бойцов.

Андреева оставили у входа в костел. Скрипнули массивные чугунные двери, и бойцы скрылись в прохладном полумраке храма. Андреев остался на паперти, меряя ее неторопливыми осторожными шагами. Туда и обратно, туда и обратно. Поднял голову вверх. Мать честная — какая высота! Издалека костел, построенный из красного кирпича, казался легким, стремительно рвущимся ввысь, А вот вблизи это ощущение легкости, воздушности исчезает: он подавляет хмуростью, громадой. Чувствуешь себя возле него козявкой.

«Что ж я хожу на виду у всех? — подумал Андреев. — Так меня и снять недолго. Не часовым оставили, а в засаде». Отошел к ограде, выбрал местечко поудобнее в траве и лег лицом к двери, взял ее на прицел. Ждал.

Вдруг из костела, будто из погреба, донесся какой-то звук. Григорий сначала не разобрал. Снова в гулкой утробе костела отдаленно щелкнуло, словно бы грохнул пастуший кнут. Еще!

Выстрелы!

Потом, приглушенный толстыми стенами, донесся крик.

Андреев напряг внимание. В этот момент что-то с грохотом обрушилось на каменные плиты паперти. Лязг и треск оглушили Григория. Он даже инстинктивно пригнул голову. Когда поднял, то увидел на паперти станковый пулемет, вернее, остатки пулемета: ствол отнесло к двери, колеса укатились в траву. Вертлюг, лишенный колес, задрал хобот недалеко от Андреева.

«Добрались!» Григорий поднял голову, глазами дошел до середины шероховатой стены с серыми прожилками цемента. Вдруг почти до самого шпиля отделился белый предмет и с пронзительным визгом полетел вниз. Это был человек в белой одежде. Григорий со злорадством проводил его до самой земли. Человек упал в траву, правее каменных плит, как-то страшно хряпнул и затих.

Через некоторое время в створе чугунной узорчатой двери, которая со скрипом приоткрылась, появился Самусь, за ним Игонин. У Петра в лице ни кровинки, нижняя губа прикушена, а на плече торчали чьи-то ноги подошвами вперед. За Петром из глухой темноты появилась фигура другого красноармейца. Он с Игониным нес кого-то. «Тюрина?» — больно уколола догадка. Но Семен шагал следом, потерянный, со съехавшей набок пилоткой.

Андреев поднялся навстречу. На него не обратили внимания. Все эти люди, его друзья, были связаны между собой только что закончившимся трудным делом, в котором он, Григорий, не участвовал. Поэтому друзья незримо и непонятно отделились от него.

Петро и красноармеец несли ротного запевалу Рогова.

«Отпелся, сердечный», — подумал Андреев. Пристроился к Тюрину. Рядом очутился побледневший танкист с русым чубчиком.

— Он вперед вырвался, — заговорил Тюрин, имея в виду Рогова. — Обогнал ихнего лейтенанта, — кивнул на танкиста. — А тот поп бац, бац! И готов Олег. Лейтенант у вас отчаянный.

— Костя? — откликнулся танкист. — Ничего. Боевой.

В парке танкист отозвал Андреева в сторонку и спросил:

— Перевязочный пакет есть?

— Есть.

— Перевяжи.

Они углубились в парк, в сумеречную безлюдную тень лип, и танкист попытался закатать левый рукав комбинезона и гимнастерки. Но это ему не удалось сделать.

— Лучше сними, — посоветовал Григорий. Андреев помог танкисту снять комбинезон и гимнастерку. Пуля пробила бицепс.

— Это он саданул, когда я бросился на него, — рассказывал танкист, пока Андреев перевязывал. — После, как убил вашего. Жирный такой, сволочь, а носился, как кошка.

После перевязки танкист улыбнулся:

— Порядок. Моему Косте ни слова. Еще отправит в санбат, а рана-то пустяковая. Давай по глотку за знакомство?

Танкист отцепил с ремня флягу в замасленном чехле, потряс ею перед ухом, прислушиваясь, и, подмигнув, открутил пробку.

— Глотай! — протянул Андрееву. — Закусывать святым духом.

Григорий глотнул. Рот обожгло, сперло дыхание. Но мужественно выстоял. Вернул флягу танкисту. Тот, видно, уже не первый раз прикладывался, поэтому был опытнее. Не задохнулся, только крякнул. Потом, пристегнув флягу обратно, протянул Андрееву руку:

— Роман. Цыбин. Из Читы.

— Андреев. Григорий. Из Челябинской области.

— Теперь мы с тобой друзья. Поторопимся.

— Вы с лейтенантом земляки, что ли?

— Нет. На финской подружились.

Уже подходили к особняку, когда Цыбин напомнил:

— Моему Косте о царапине ни гу-гу.

— Могила! — уверил Андреев.

4

Ночь. Трепетная, мглистая. Казалось, подует ветерок покрепче, развеет эту мглу и станет светло. И нужна-то эта мгла для маскировки — чтоб дать спокойно поспать солдатам Анжерова.

Взвод Самуся отдыхал в глубине парка, под липами. Сквозь серую муть неясно белело здание дворца. Там не спали. Штаб работал.