Прорвемся, опера! Книга 2 - Никита Киров

Рудакова, тем сильнее оно росло. Следов-то постороннего человека почти нет, только намёки. Но Устинов на этом собаку съел. Он же опер старой советской закалки, его в своё время обучали фронтовики, которым довелось бороться с опасными бандами в тяжёлые послевоенные времена. Не хотелось бы, чтобы такой уникальный опыт пропал с его уходом, как вышло в моей первой жизни.

— А почему тебя что-то смущает? — протянул Устинов с таким хитрым видом, будто он с самого начала всё знал, как Коломбо.

— Мебель, следы и всё остальное, Иваныч, — я показал вокруг. — Я тут в голове картинку кручу и понять хочу, убили ли его в кресле или принесли откуда-то? Следов крови на ковре мало, и то, это Шухов всё натоптал.

Я отошёл и немного покружился по комнате, выискивая места, за которые цеплялся намётанный глаз.

— Ирина уже записала обстановку в протокол, но только по факту, как она сама всё это увидела, когда пришла. Да и тут уже всё переставили, народа столько было. А мне кажется, Иваныч, что здесь был кто-то ещё.

— Смотри, в таких делах, Пашка…

Устинов, продолжая говорить, прошёл к типичному складному столу, который стоял чуть ли не в каждой квартире. Одно крыло столешницы разложено, на нём стояла ваза, но пустая, без цветка. Ел Рудаков явно на кухне, и этим столом особо не пользовались, судя по тонкому слою пыли.

Но стулья вокруг стола ещё совсем недавно стояли не так, как нужно. И дело не в том, что их переставили мы.

— Надо понять, как всё было изначально, — Устинов, так и держа кошку в руках, посмотрел на ковёр и отошёл к шкафу, с высоты своего немалого роста он вполне мог заглянуть наверх, приподнявшись на носках. — Но то, что их было больше двоих, тут я с тобой не спорю.

— А у нас тут уже все посидели на этих стульях, по всем комнатам растащили, но кое-что я помню. Давай, пока Кирилл не уехал, сообразим, что тут было.

Криминалист как раз копался в коридоре, извлекая пулю, которая ушла в пол во время моей схватки с Борисом Кузьминым. Тела уже увезли, этим занялся Толик, а с ним уехал Руслан Сафин.

— Начнём, — сказал я. — Вот так должны были стоять стулья в обычное время, когда никакого убийства ещё не было.

Расставить их было несложно, потому что в комнате был импортный ковёр с пушистым ворсом, и на нём остались характерные глубокие следы от квадратных ножек. И на нём же видна едва заметная ложбинка от подставки для столешницы, когда стол раскладывают целиком и переставляют ближе к середине комнаты. Следы вообще хорошо на нём остаются, даже если мебель стояла там недолго.

Устинов с интересом смотрел, как я прополз по ковру, рассматривая следы, а после переставил стул в середину комнаты, напротив кресла, где я обнаружил убитого Верхушина. Сначала примерил, повернув стул к нему, а потом подумал и отвернул, чтобы спинка была ближе к креслу. Ножки встали в едва заметные следы почти идеально.

— А когда я вошёл сюда, — продолжил я. — Стул стоял здесь, вот, ворс едва примятый, на нём легко остаются следы. Стоял именно так, — я постучал по спинке стула. — Кто-то сидел верхом на этом стуле, прикрываясь спинкой. Ещё и руки на неё положил наверняка.

— Как раз сидели напротив друг друга, — Устинов уселся на стул сам и внимательно посмотрел на красное пятно, чётко видное на покрывале кресла. — И глядели друг другу в глаза.

— Верхушин сел в кресло, — сам я садиться в кровь не стал, но обошёл кресло сзади и встал за спинкой. — А кто-то сидел напротив него, смотрел на следака в ответ. И в этом момент кто-то выстрелил. Хм-м…

— А ты обратил внимание на угол вхождения пули? — Устинов так и смотрел на кровь. — Стреляли в упор, но чуть сверху. Но не в затылок, иначе бы тут всё забрызгало, пуля пошла вниз, разрушая мозг. А если бы просто пальнули в затылок или висок… Ты же сам, Пашка, проверил сегодня на практике, что бывает в таких случаях, если пуля выходит с другой стороны. Там весь подъезд уделан в кровяке, ёклмн, уборщица замучается завтра. А тут, можно сказать, аккуратно, кровь шла только из одного отверстия, видно по каплям. Его застрелили в кресле, когда он в нём сидел.

— Да, и пуля должна была остаться в теле. А вывод, — я посмотрел на него. — Убийца очень высокий, как тот, Борис Кузьмин, которого я подстрелил.

— Или как я, — Василий Иваныч хохотнул. — Но у меня алиби, если чё, есть. Я с Сафиным был в кабинете.

— Я ничего и не говорю про тебя, Иваныч. Мы работаем и обсуждаем, что думаем, — я почесал лоб. — Значит, Верхушин сидел в кресле, напротив него кто-то сидел на стуле и… знаешь, всё-таки я думаю, сначала Верхушин сам хотел допросить Рудакова, но поза Рудакова, сидящего на стуле, не похожа на позу человека, которого допрашивают.

— Угу, — он с надеждой посмотрел на меня. — И почему?

Он не просто задаёт вопросы, ему в кайф обучать, и в больший кайф, когда ученики показывают успехи. Вот, Василий Иваныч, ожидая от меня правильного ответа, аж заулыбался.

— Верхушин — человек опытный, он бы никогда не дал Рудакову закрыться спинкой стула. Это психологический барьер, такое сразу затруднило бы допрос. Человек на допросе должен чувствовать себя в уязвимой позиции.

— В точку! — Устинов щёлкнул пальцами. — Как раз хотел тебе сказать, а ты и сам знаешь. Значит, вывод прост — кто-то допрашивал самого Верхушина или отвлекал разговором, пока Борька…

Тут он замолчал и покачал головой.

— Знаешь, Пашка, Борька так-то хороший мужик был, опер грамотный. Но как-то, когда всё разваливаться началось, он всё хотел на коне быть. Говорил, что время сейчас как раз такое наступило, что ты или на коне, или в говне. В органах ещё несколько лет поработал всё-таки, но ушёл. И вот до чего докатился.

— А он сам ушёл? — спросил я. — Или, как говорится, «его ушли»? Отец ничего не говорил.

— Не подскажу, может, и вынудили, может, попался на чём-то, — Устинов пожал плечами и продолжил: — Короче, кто-то развлекал Верхушина беседой, а другой целился из