Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

Теперь о распределении материала. Я, к сожалению, не уловил принципа, по которому ты устанавливаешь последовательность в расположении рассказчиков. По каким признакам ты их группируешь? М<ожет> б<ыть>, я просто-напросто не успел как следует вглядеться и вдуматься. Но, по-видимому, виноват и ты сам, не указав ориентировки для читателя. Напиши мне, чем ты руководился, устанавливая данный, а не иной порядок: типологический, географический или социальный признаки были для тебя руководящими? Считаю очень удачными приложения: одна тема у различных рассказчиков, а также статьи Авдеевой и Семевского. Что касается иллюстраций, то не могу не указать, что вышли они неяркими. Воспроизведения бледны. Но не только упрек посылаю тебе касательно внешней стороны. Я считаю значительным упущением отсутствие хотя бы коротенькой статьи, поясняющей историю и значение лубочных картин, а также того принципа, по которому они привлекаются для иллюстрирования именно данных сказок.

Вопрос о социальной природе лубка очень сложный. Ошибочно ставить знак равенства между лубочными картинами (рукописными и печатными) – и крестьянской сказкой. Свои соображения о лубочной и «народной» литературе я излагаю в двух довольно объемистых статьях в выходящем скоро 6‑м томе «Литературной Энциклопедии»[35]. Ты, вопреки мыслям своего же предисловия, орудуешь по отношению к «народным картинкам» старым социологически не дифференцирующим подходом. Если издательство было против нового приложения, т. е. статьи о лубках, ты все же должен был бы настоять на своем. Теперь об обложке. Грешен, но она мне не нравится. Отдает (особенно в орнаментике) чем-то вроде официального русского стиля <18>80–<18>90<-х> годов. Словно роспись из вашего ленинградского Дома ученых, дворца Владимира Александровича[36]. Красочная гравюра в начале 1‑го тома напоминает сытинские литографии[37]. Ты, конечно, во много раз меня больше разбираешься в искусстве, но я все же решаюсь высказать свое непосредственное впечатление. Обсуждал ли ты вместе с художником его работу? Вот большинство заставок и заглавных букв хороши. Есть только некоторые несоответствия этнографического порядка. Например, концовка на стр. 275 I‑го тома изображает воз с сеном в парной дышловой упряжке, чего на Севере не может быть. А ведь сказка белозерская! Но это уже, конечно, с моей стороны придирка. По поводу же лубков и их подбора я потом напишу подробно.

Теперь о самом главном – о твоем предисловии и комментариях. Сделаны они в основном мастерски, читаются с большим интересом, и, думаю, с таким же интересом прочтутся и неспециалистами по фольклору. Тебе удалось и в этой книге заострить любимую свою тему об индивидуальных мастерах-рассказчиках. Задача выполнена тобою полно. Для широкой, особенно литературоведческой публики, не специально фольклористической, фиксация внимания именно на творческой манере рассказчиков, на характеристике их искусства, на подчеркивании творческого момента имеет очень большое значение. Надо признаться, что, несмотря на многолетнюю работу фольклористов и исследовательскую, и популяризационную, все же в отношении фольклора преобладают архаические взгляды и предубеждения. Я глубоко уверен, что твой сборник в установлении правильных взглядов на устно-поэтическое творчество сыграет большую роль. Тем не менее несколько замечаний позволь мне сделать. В вопросе о классовой природе творчества рассказчиков многое тобою установлено совершенно правильно, но не до конца уточнено. Мне кажется, что несколько преувеличил ты значение самой профессиональной или, как ты определяешь, деревенско-богемной среды, ею детерминируя стиль ряда сказочников. Между тем, в комментариях ты сам же с убедительностью вскрываешь черты, например, чисто купеческого мировоззрения и стиля. Страницы 84–87 первого тома, где идет у тебя речь о принадлежности большинства сказочников к беднякам или к деревенской богеме, недостаточно прочно согласуются, например, со страницей 198 второго тома, где ты говоришь о буржуазно-купеческой формации сказок Антона Чирошника. Ты как-то совершенно справедливо упрекал и меня, и Борю[38] в том, что мы в свое время слишком непосредственно связывали мировоззрение сказочника и его стиль с его биографией. Мне кажется, и у тебя следы такого подхода имеются. Правда, и в литературе вскрытие классовой природы произведения до сих пор, несмотря на старания огромной армии молодых марксистов, не блещет точностью, а фольклорный текст представляет в силу своей многоплановости еще бо́льшие трудности, тем не менее, какие-то нужно делать новые попытки к выработке приемов классового анализа. Но что я тут говорю тебе, это в той же степени относится и ко мне, да и, вообще, ко всем нам, фольклористам. Вот на стр. 185 ты говоришь, что сказки Семенова «связаны с купеческой средой и традицией», что «совершенно бесспорно социальное происхождение сказок о богатом купце», что эти гетерогенные в классовом отношении сказки «подверглись у него значительному окрестьяниванию». Это все глубоко верно. Но не следовало бы в предисловии более подробно вскрыть этот купеческий стиль в крестьянском фольклоре? Важно также решить вопрос, имеем ли мы дело с унаследованием иноклассового материала и его крестьянской переработкой или же мы видим пропагандирование купеческой сказки, стиля, идеологии. Выходит как будто бы, что Семенов купеческие сказки окрестьянивает, а Антон Чирошник сохраняет их купеческую природу в большей неприкосновенности. Вот все это требует уточнения. Поправляя на стр. 123 I‑го тома Бориса в его суждении о Новопольцеве, ты совершенно прав. Какой же Новопольцев «эпик»![39] Вообще, у тебя в книге много таких замечаний и наблюдений, против которых на полях я поставил плюс, т. е. знак полного с тобой согласия. Но не согласен с твоим решительным заявлением, что фольклор «с окончательным уничтожением различия между городом и деревней, несомненно, окончательно изживется и отомрет» (стр. 25 предисловия). Я думаю, как высказывался и на дискуссии, устное творчество не умрет, а выльется в новые формы, как и литература, которая, конечно, не будет же существовать в такой несовершенной форме фиксации, которую дает буквенное письмо. Книги в будущем будут звучать не в метафорическом смысле этого слова, а в реальном.

Ну я записался и замечтался. Пора кончать послание. Еще раз от всей души благодарю тебя, что ты выпустил сборник сказок. Он, повторяю, не пройдет незамеченным, в противоположность, например, сборнику А. И. Никифорова и Капицы[40]. Тот сборник неудачен, так как не проникнут в своем замысле четко поставленной идеей. В печати он вызовет, надо думать, некоторые возражения и споры. Но это лучше, чем гробовое молчание. Я лично (на этот раз это совершенно определенно) напишу подробный его разбор[41]. Хочу сопоставить со сборником Озаровской[42], которая так испортила свою книгу никчемным предисловием «художественным» и странными примечаниями. Попросила бы тебя сделать и то, и другое.