Женский хор - Мартин Винклер

— Садитесь, прошу вас.

Она нерешительно направилась ко мне. Я отошла в угол, к своему стулу. Она положила сумку на одно из кресел для пациентов.

Карма прошел передо мной, встал за столом, повернулся к пациентке и, все еще стоя, повторил:

— Садитесь, прошу вас…

Она присела на краешек кресла.

— Чем могу вам помочь?

— Ну… я пришла к вам… потому что… мне плохо от моих таблеток.

Я улыбнулась: Ну, это не проблема. У нее болит грудь, или у нее кровотечения, или ее тошнит, или у нее ощущение, что она поправилась, но все это у нее в голове, потому что ей противно смотреть на целлюлит на бедрах, но, бедняжка моя, разве ты еще не поняла, что такой создана? Что бы ты ни делала, какими густыми слоями ни накладывала бы на свои бедра кремы и гели, все останется как есть, это вовсе не из-за пилюль, а потому, что это несчастное состояние женщины с болями перед месячными, гиперчувствительными грудями, кровью на трусиках; а мигрени, а прыщи, а… Ну, ты довольно миленькая, я заранее знаю, что он тебе скажет, он сделает вид, что смотрит в свою толстую книгу, подыскивая тебе новые пилюли, но это лишь обман, это совершенно не нужно, ты просто потерпишь, или же в течение первых месяцев тебе будет лучше, и я готова поспорить, что ты вернешься, потому что на подбородке появятся два лишних прыщика, на руке два лишних волоска — и все снова повторится. Я повернула голову к нему, уверенная в том, что он сейчас сделает — я уже видела стольких гинекологов, которые это делали в акушерской клинике или когда я заменяла медсестру в клинике Сент-Анж, — он запихнет руку в выдвижной ящик стола, достанет рецепт, откроет большую красную книгу, спросит: Какие таблетки вы обычно принимаете? «Minibaise»? Ах, неудивительно, что вы их больше не переносите, я пропишу вам «Maxinique», это таблетки последнего поколения, и все мои клиентки ими очень доволь… Но нет, я увидела, как он положил руки на стол, склонился к ней, соединил ладони и сказал:

— Расскажите мне все…

И, ничуть не удивившись, она начала рассказывать.

Свою жизнь.

С самого начала.

В общих чертах и мельчайших подробностях.

Как будто ей было больше нечего делать, и нам тоже.

А он ее слушал. Почти не перебивая.

И ничего не записывал. И не смотрел на часы.

А время шло. Шло. Шло. И конца этому не было. Стрелка часов бежала по кругу, а за дверью был целый мир, и если так будет каждый раз, я никогда не успею на летучку по онкологии в час дня, нужно ему сказать, что я хочу туда пойти, чтобы поговорить о IV стадии, которую я оперировала на прошлой неделе, но которая отказывается от химиотерапии под предлогом того, что хочет быть в форме на свадьбе своей дочери, которая состоится уже через три недели. Нужно найти способ дать ей понять, что дело срочное, ее муж выглядел слишком встревоженным и не мог убедить жену в том, что рак груди с метастазами по всему телу — не шутка, но если Карма проводит столько времени с каждой девкой, которая приходит к нему на прием, то я не… И когда это наконец закончилось, он написал в карте два слова и закрыл ее. И начал с ней говорить. И я не понимала ни слова из того, что он ей рассказывал, настолько я была на нервах, разочарована и разгневана тем, что меня вот так водят за нос. И в довершение всего он не запустил руку в выдвижной ящик, не достал рецепт, не открыл большую красную книгу… и ничего ей не прописал!

— Большое спасибо, доктор, — улыбнувшись, сказала пациентка.

Она вышла из кабинета. Он последовал за ней, положил карту на

стойку регистратуры, собрался взять другую белую карту, лежащую сверху, но внезапно отдернул руку, показал, чтобы я вошла в кабинет, вошел сам, закрыл за собой дверь, прислонился спиной к стене и, убрав руки за спину, посмотрел на меня:

— Что вы думаете об этой консультации?

Чтобы не взвыть, я стиснула зубы. Это третья девушка, которая приходит к нему и жалуется, что ей плохо от ее таблеток. Если так будет каждый день на протяжении шести месяцев, я подохну.

— Она не произвела на меня никакого впечатления.

Он внимательно посмотрел на меня, нахмурив брови:

— Вас ничто не удивило?

— Нет… У этой девушки ничего серьезного.

Он скрестил руки на груди:

— О чем она нас попросила?

— Она сказала, что больше не переносит свои таблетки. Это очень простой случай. Можно было уложиться в пять минут.

И не тратить полчаса на бесполезную болтовню, но я ему этого не сказала — я была в бешенстве, но еще не сошла с ума, и это неважно, что он меня бесит с самого первого дня…

— Правда?

Он склонил голову набок и указал на кресла для пациентов:

— Садитесь.

Он устроился в своем кресле на колесиках, положил локти на стол, соединил ладони и спросил:

— Что именно вам не нравится?

Я усмехнулась, настолько он был нелеп. Я положила руку на стол и, желая дать ему понять, что хватит шутить, сказала:

— В какую игру вы играете?

Улыбка исчезла с его лица.

— По-вашему, я играю?

— Понятия не имею! В любом случае, хочу вам сказать, что я — не одна из ваших пациенток. И ваши методы мне непонятны.

— Очевидно. Потому что я не играю в доктора…

— Что?

Его лицо стало твердым, и он зарычал, как бульдог, готовый укусить:

— Я поступаю не так, как все так называемые профессиональные врачи, которые считают себя влиятельными лицами и принимают мужчин и женщин в презрительной и авторитарной манере. Когда лечишь, нельзя вести себя как судья… Или как полицейский. Каким врачом хотите быть вы? Целителем или полицейским?

Я почувствовала, что покраснела до ушей от ярости и разочарования. За кого он себя принимает? Я окончила институт пять лет назад.

— …и не надо рассказывать мне о том, как принято работать у вас. Я начал читать ваше досье, но оно настолько безукоризненно, что я его тут же захлопнул. Вся информация, которую вы зазубрили наизусть, чтобы сдать экзамены, либо устаревшая, либо неполная, либо недостаточная, либо ошибочная. А зачастую и то, и другое, и третье сразу. На этих проклятых французских факультетах врачей уродуют до такой степени, что, получив диплом, они воображают, что знают все и им больше нечему учиться.

Черт! Хватит читать мне мораль! Если бы у меня был выбор, меня бы уже не было в этом городе, в этой клинике, а уж тем более в этом отделении. Если он думает, что…

— …и речи быть не может о том, чтобы продолжать в том же духе, мадемуазель. (Он сделал ударение на слове «мадемуазель».) Так что давайте заключим мир. То, что вы обо мне думаете, меня не интересует. У вас нет передо мной никаких обязательств. Но у вас есть обязательства перед пациентками, которых здесь лечат. Итак, первое: или вы будете вести себя подобающе…

Я негодующе выпрямилась:

— Но я не понимаю…

— То есть без вздохов, иронических улыбок и обидных замечаний, вроде тех, которые вы произносите про себя, но так громко, что их слышно за километр… Или вы уйдете отсюда и постараетесь объяснить Коллино, почему я вас прогнал. Наверняка он найдет, куда вас пристроить до тех пор, пока вы не получите свою должность заведующей в Бреннсе, Париже или черт знает где еще.

Откуда этот мерзавец все знает?

— Итак, я повторю вопрос: чему вы собираетесь здесь научиться?

Я посмотрела на него. Он не шутил. Но нельзя позволить ему загнать себя в угол. Если я стану сопротивляться, он меня прогонит. Итак, я проглотила слюну, а вместе с ней свою ярость.

— Как можно большему, мсье.

— Отлично. Тогда измените свое поведение.

— Что… вы имеете в виду?

— Не судите женщин. Слушайте их.

— Но я их не сужу…

Он устало покачал головой.

— Пациентка, которая только что была здесь, о чем она нам рассказывала? — спокойно спросил он.

Я хотела ответить: «О своих таблетках», но его взгляд меня остановил. Я так и осталась сидеть с открытым ртом, ничего не сказав.

Вдруг он достал из выдвижного ящика блок бумаги в линейку, поднялся, дал знак следовать за ним, вышел из кабинета, пересек коридор и открыл дверь кабинета напротив:

— Присядьте здесь и напишите все, что вы почерпнули из этой консультации. Когда закончите, зайдите ко мне.

Затем, не сказав больше ни слова, он втолкнул меня в кабинет и оставил там одну.

Отчет

Ты увидишь, друг мой, способна ли я составить отчет в надлежащей форме, эта девка вывела меня из себя, но я, тем не менее, услышала большую часть ее стенаний, и это пока еще не улетучилось из моей головы, а ты… ты ведь даже не задал ей вопросов, это грубейшая ошибка, но у меня, друг мой, у меня феноменальная память, я запоминаю все, так что, если ты думаешь, что загнал меня в тупик, ты ошибся, ты попал пальцем в небо, и я не доставлю тебе удовольствия вышвырнуть меня вон.