Плохая хорошая дочь. Что не так с теми, кто нас любит - Эшли С. Форд

знала не всех взрослых. У нас было так много родственников и друзей семьи, что всякий раз, как мать начинала общаться с кем-то тепло и с любовью, как со старым знакомым, мне казалось, будто это кто-то новый. И даже если я не знала человека раньше, то казалось, будто я забыла его, и мне нужно было напоминать, кто он такой. Фотографии в бабушкином шкафу хранили множество семейных историй, которых я прежде не знала, а некоторых не знаю до сих пор. Но мне всегда нравились истории.

Отложив фотографию бабушки в красивом платье, я взяла ту, которую еще не видела. В нижней ее части сидели мы с братом, заключив друг друга в объятия и преувеличенно широко улыбаясь на камеру — судя по всему, нам приказали так улыбаться. Нашу настоящую радость передают объятия на тусклом фоне. Края декорации смялись, и фотограф даже не потрудился их подрезать или выровнять. Пол выложен шахматной плиткой, нас окружают горохового цвета стулья различной степени изношенности. Над нами стоит улыбающаяся мама, устремив взор прямо в камеру. Ее обнимает мужчина с лицом брата. Глаза мужчины сияют счастьем. Я понимаю, что должна знать, кто это, но не знаю.

Без колебаний я поворачиваюсь к бабушке, протягиваю фотографию к ее лицу и спрашиваю:

— Кто это?

Бабушка прекратила сортировать одежду и посмотрела на фотографию.

— О, детка! — почти резко выпалила она, но смягчила ответ легким смехом.

Взяв фотографию у меня из рук, она поднесла ее поближе к глазам. Очки скользнули вниз по переносице, остановившись на самом округлом краю носа. Некоторое время она держала фотографию неподвижно, сжав губы и покачивая головой, а потом вернула мне.

— Страшный позор, что ты не узнаешь своего папу.

Я не помню времени, когда отец еще не находился в заключении, или попросту «в тюрьме», как я говорила на протяжении первых десяти лет жизни, но помню, как с трудом цеплялась за воспоминание о нем — за сам факт его существования. Маму, бабушку и брата я видела каждый день. Солнце приветствовало меня каждый день независимо от того, видела ли я его восход. Каждую ночь я молилась Богу, как меня учили. Я могла перечислить буквы алфавита, подпевать передаваемым по радио песням и даже завязывать шнурки при достаточной практике. Помнить обо всем этом было легко. Но образ моего отца, находящегося где-то далеко-далеко, исчезнувшего без всяких объяснений, постепенно угасал на заднем плане повседневной жизни четырехлетки, пока я окончательно не забыла, что и он когда-то был частью всего. Но прежде чем попасть в тюрьму, он тоже был дома, вместе со мной и мамой. Перед тем как исчезнуть, он любил меня.

Бабушка оглядела комнату, как будто кто-то мог нас слышать, а потом села на кровать рядом со мной. Я продолжала вглядываться в лицо мужчины, думая: «О да. Это мой папа». Я не сомневалась, что взрослые рассказывали мне о нем, но эти рассказы не запечатлелись в моей памяти. Наверное, тогда эта информация не показалась мне полезной. Наклонившись, бабушка сказала:

— Ты знаешь, как сильно он любил тебя?

Потом выпрямилась и посмотрела на открытую дверь. Далее слова полились из нее, как будто она сдерживала их долгое время и наконец-то смогла выпустить наружу.

— Твой папа брал тебя с собой почти всегда. Мог бы и на работу тебя привести, если бы было можно.

Она усмехнулась себе под нос и хлопнула меня по плечу, как старую подругу.

— Мама ужасно злилась на него за то, что он берет тебя с собой, знакомит со всеми, а ты ходила в одном носке, со следами молока в складках на пухленькой шейке!

Она уже покачивалась, еле сдерживаясь от хохота. Мамин голос в ее исполнении был высоким и жалобным, совсем не похожим на настоящий.

— И она еще говорила: «Хватит шляться где ни попадя с моей дочерью в таком виде!»

Мы обе рассмеялись, представив один из приступов гнева моей матери, как она сердится на отца в желании обезопасить меня. Мне нравилось думать, что мама оберегает меня и даже защитит от демона, если тот надумает еще раз явиться ночью.

— Ему хотелось хвастаться тобой при каждом удобном случае, а маме хотелось, чтобы ты выглядела прилично. Уж очень они оба любили тебя. Просто были молодыми.

Последнюю фразу бабушка произнесла как бы в оправдание, и я не понимала почему.

— Когда твоего отца посадили, я была в Миссури и даже не сразу узнала… — Она сомкнула губы, закрыла глаза и немного посидела молча — то ли что-то вспоминая, то ли подбирая нужные слова. — Когда же я вернулась из Миссури, твоя мама поджидала меня у двери моего дома, беременная твоим братом, вся в слезах. Вцепилась мне в юбку и повторяла: «Я так скучаю по нему, мама, так скучаю».

Бабушка постаралась как можно живее передать чувства моей матери, напрягая каждый мускул своего лица, чтобы передать душевную боль своей дочери. Потом посмотрела на свои руки.

— А я даже не знала, в чем дело. Но велела собраться с силами и пройти в дом. Она была так расстроена, что твоего отца забрали. Я не знала что сказать. Ну да, так уж получилось, что ему пришлось уехать. Но это не значит, что он не любил вас всех. Я знаю, он любил.

Мою грудь переполняла благодарность бабушке за фотографии и за историю о моем отце. Да, папа любил меня, а мама оберегала. Но буквально через несколько секунд мне в голову пришли грустные мысли.

Я вспомнила, как однажды бабушка рассказывала мне про Бога: «Во время молитвы не нужно просить о чем попало. Нужно благодарить Бога и молиться о том, чтобы он знал, что ты думаешь о правильных вещах». Ее слова потрясли меня. Я не знала, что должна думать о чем-то конкретном в угоду Богу. В панике я попросила бабушку сказать, что же это за «правильные вещи», чтобы в следующий раз думать именно о них. Она ответила таким тоном, будто я была ужасно глупым ребенком, задающим ужасно глупые вопросы, но с которым нужно поделиться какой-то очень важной тайной.

— Просто веди себя хорошо, и тогда тебе не нужно будет ни о чем беспокоиться.

Потом повернулась и продолжила беседовать с другой прихожанкой, тоже чьей-то бабушкой, с таким видом, будто этот разговор ни в коем случае нельзя было прерывать. А голова у меня продолжала кружиться. Я не понимала, почему она просто не сказала, чего хочет от меня Бог. Но теперь я задалась