Золотая кровь - Люциус Шепард

Он на шаг отступил от тела и посмотрел вдаль, на выветренные за века холмы, но перед глазами у него все стоял образ распростертой на каменном полу Золотистой, кисти ее рук, скрюченные, как клешни, образ безличный, словно золотой корень, который врос в его сознание, растаял, как кусочек желтого масла, растекся по темному веществу его мозга и придал ему решимости. Хотя задание казалось невыполнимым, он твердо вознамерился выудить преступника из его норы. В конце концов, это только убийство, и не важно, что совершил его не обычный человек. В Париже ему доводилось раскрывать и не такие головоломные злодеяния. Исполненный желания довести дело до конца, он повернулся к двери, но стоило ему покинуть площадку башни и снова оказаться в темноте замка, как от его уверенности и следа не осталось, а на смену ей пришел необъяснимый страх – что за его спиной привычная серебристая луна исчезла, а на ее месте, как раковая опухоль, висит в небе безобразная раздувшаяся сфера блекло-желтого цвета – символ безумия, нечистой лихорадки, пожара, вспыхнувшего в крови, еще не познанных тайн и ужасов, леденящие кровь подробности которых он не мог себе даже отдаленно представить.

ГЛАВА 5

Внутреннее устройство замка Банат проектировалось не из практических соображений защиты от врагов или удобства для проживания, оно было порождением эксцентричных архитектурных фантазий итальянского художника, жившего шестьсот лет тому назад, – одного из сонма любовников и любовниц Патриарха, и безумная чудовищность пространств крепости отражала размах и трудность задачи, поставленной перед Бехаймом. Громадные палаты, сами размером с целый замок, были соединены между собой мостами – иногда подъемными, – упирающимися в стены без дверей. Лестницы шириной в три десятка метров внезапно обрывались, зависая в воздухе. Некоторые комнаты вели в пропасть, в мрачных глубинах которой смутно виднелись еще более причудливые сооружения. В самых неожиданных местах вдруг вырастали башни с окнами, они тянулись к едва различимым сводчатым крышам. Тут и там располагались гигантские колеса, какими поднимают и опускают решетки крепостных ворот, правда, большинство из них никак не использовалось. В любом месте, подняв голову, в свете фонарей из кованого железа, висевших повсюду, можно было увидеть, казалось, бесконечные перспективы арок и лестничных маршей (с которых, подобно вьющимся стеблям, спускались массивные петли цепей, блоки и канаты, по видимому не имевшие никакого применения), высокие каменные галереи, украшенные барельефами из нимф и бородатых лиц – из их ртов свисали огромные чугунные кольца. На одном из уровней замка от берега – толстого стального листа, прикрепленного болтами, – простиралось вдаль черное озеро, со дна которого выходили на водную поверхность своими головами в обрамлении жабо и когтистыми лапами жуткие статуи. В щелях и на уступах гнездились никогда не видевшие солнечного света голуби, они взмывали ввысь, а внизу все было покрыто их пометом. Кроме скульптурных горгулий и драконов, стороживших ничем не нарушаемую пустоту мостов, была тут и другая живность: крысы, сороконожки, змеи, а главное, люди-выродки, которые когда-то служили Патриарху, но не пожелали подвергнуться опасностям кровавого посвящения и теперь, все еще не в силах уйти и тем самым расстаться с возможностью когда-либо обрести вечную жизнь, ютились, подобно грызунам, на задворках замка, удирая при виде любой тени, живя кражами мусора, передвигаясь, по слухам, тайными ходами, позволявшими им проникать в святая святых замка, и совершая зверские обряды, грубо пародировавшие ритуалы Семьи.

Из-за огромных размеров замка в нем сформировался собственный климат. В вышине собирались облака, время от времени проливался дождь. Человек, стоявший на каком-нибудь мосту, снизу казался точкой. Эта громада с ее причудливой планировкой и орнаментом наводила на мысль о грандиозной мистификации, выдумке безумного архитектора. И в самом деле, некоторые внутренние постройки были выполнены в виде руин: осыпающиеся каменные колонны, из трещин в которых росли папоротники; разбитые фонтаны в форме грифоньих голов, исполинских младенцев и сотен других существ, вода из которых падала в пруды, сточные канавы или просто расщелины в полу; винтовая лестница с дырчатыми перилами; безликие статуи и железные балки, выступающие из стены с проемами. Везде чувствовалось холодное, давящее присутствие Патриарха. Казалось, это огромный череп, сооруженный им из серо-черного камня, в который он поместил безрадостные составляющие своего существа. Бехайма угнетало обилие барочных изысков, но он не мог не восхищаться величием замысла, лежавшего в их основе.

Но когда стало очевидно, что расследование пока продвигается туго, на смену его восхищению пришла глубокая подавленность, ему хотелось сровнять с землей это чудовищное сооружение, разнести его на отдельные камни, потому что только так, думал он, лишь уничтожив всю эту массу внешних, несущественных подробностей и тупиков, символом которых оно служило, можно надеяться когда-либо раскопать ту единственно важную улику, которая ведет к разгадке. Все до одного члены Семьи смогли дать отчет, где они находились в момент убийства, и, хотя некоторые из них явно лгали, уличить их за время, отведенное на расследование, не представлялось возможным. Не было найдено никакой окровавленной одежды, никаких признаков глазной болезни у кого-либо из гостей. Почти вся ночь прошла даром, и он уже пришел было к выводу, что выхода из этого положения нет, когда в его спальню ворвалась госпожа Александра Конфорти, пожалуй самая влиятельная дама из рода Валеа, сопровождаемая запыхавшейся и взволнованной Жизелью.

– Эта ваша тварь, – холодно произнесла госпожа Александра, тряхнув длинными золотисто-каштановыми волосами в сторону Жизели, – имела наглость проникнуть в мои покои.

Жизель вспыхнула, скулы ее заострились, но она промолчала.

– Приношу извинения за возможные неудобства, но вам, очевидно, известно о сложившихся чрезвычайных обстоятельствах, – ответил Бехайм, направляясь навстречу госпоже Александре. – И я был бы благодарен, если бы вы называли мою служанку по ее положению или по имени – ее зовут Жизель.

Госпожа Александра пропустила его слова мимо ушей. Она глядела в сторону, и он хорошо рассмотрел ее изящную шею и великолепный профиль. Это была женщина столь необычного телосложения, что ее нельзя было назвать красивой в общепринятом смысле этого слова. Правда, из уст поклонников часто можно было услышать, что она «стройная», но, когда Бехайм увидел ее впервые, этот эпитет приобрел для него новое, необычное значение – она была до странности высокого, почти двухметрового роста. У нее были непомерно длинные руки и особенно ноги. Привлекательность ее сердцевидного лица, с фарфоровой кожей и блестящими, широко поставленными зелеными глазами, бровями дугой и полными темно-красными губами, была почти карикатурной. И тем не менее благодаря осмотрительной грации, присущей каждому ее движению и превращавшей даже самый прозаический жест в балетное па – вероятно, так она пыталась компенсировать страх выглядеть неуклюжей из-за своего диковинного роста – и вследствие женской уверенности в себе, исходившей от нее, подобно поднимающемуся пару, она все же выглядела первой красавицей. Жизель, очевидно, застала ее за туалетом, и Александра лишь накинула на себя шитую золотом ночную рубашку голубого шелка, сидевшую на ней так свободно, что Бехайм успел увидеть под ней веснушчатые покатости ее грудей, снизу закрываемых чашами белого кружева. Но он кое-что знал о Валеа, и в частности, о самой Александре, не раз кокетничавшей с ним, и понимал, что, как бы ни была она разгневана, она никогда не явилась бы к нему в таком наряде. Значит, хочет произвести впечатление и, может быть, не так уж и злится. Что же ей от него нужно?