Рай земной или Сон в зимнюю ночь - Константин Мережковский

Да, подумал я, здесь, очевидно, царит не только красота тела, но и красота духа.

- И вы говорите, - обратился я снова к старику, когда все успокоилось, что эти дети или люди - я как-то все затрудняюсь их так называть - счастливы. Чем же они счастливы, что они делают?

- Они счастливы тем же, чем бывают счастливы все дети, и делают то же, что всегда делали дети. Они счастливы своим бытием, их радует солнце, море, зелень, они любят гулять, купаться, собирать цветы, главное же их занятие - игры. С утра и до вечера они только и делают, что играют и веселятся.

- Но позвольте, - возразил я, как же это они все время играют, а когда же они работают?

Старик не сразу ответил на мой вопрос. Он как будто задумался, потом посмотрел на меня как-то странно, не то слегка насмешливо, не то с сожалением, и этот взгляд его почему-то меня смутил. Затем, медленно произнося, и глядя на меня своими большими черными проницательными глазами, он сказал:

- Ни мы, ни наши друзья никогда не работаем. - При этом он встал и с величественным жестом руки, возвышая голос, произнес:

- Труд, грубый, обязательный физический труд оскорбителен для человеческой природы! Он унижает ее, - это было проклятие, наложенное на человечество, и мы, слышите ли вы, мы его сняли с людей!

И произнеся это, старик как-то весь преобразился, глаза его заблистали, что-то могучее послышалось в его голосе, чем-то величественным сверхчеловеческим повеяло от этого высокого старца, осмелившегося произнести такие дерзновенные слова. Назвать труд, святой труд, каким мы его считали, оскорбительным, позорящим человека! Снять проклятие, на вечные времена наложенное самим Богом! Разве могут позволить себе это простые смертные? И человек ли тот старец, уж не воплощение ли он какого-нибудь могущественного духа!.. Да и вправду ли этот труд такой святой, и не мы ли, сами никогда не трудившиеся, так его называли!.. Уж не прав ли старик?

Таковы были мысли, промелькнувшие в моем уме; и вдруг один из кумиров, ложный и фальшивый, как мне теперь показалось, пошатнулся и готов был пасть в прах у ног моих. И каким-то ничтожным, маленьким и слабым показался я самому себе пред лицом этого странного, казавшегося мне теперь таинственным старца.

Но он успокоился, сел опять, и я робко обратился к нему с вопросом:

- Но, дорогой Эзрар, скажите, если люди не работают, то кто же работает, кто добывает средства к существование ?

- Рабы, - ответил он.

- Что вы говорите, - произнес я полный изумления, - у вас есть рабы?! Вы, по-видимому, такие умные и добрые люди, допускаете у себя рабство! Ах, да! Это верно те безобразные люди, которых я видел утром, несшие кувшины и блюда?

- Это были не люди, а рабы.

- Но ведь и рабы же люди, только несчастные!

- Нет, вы ошибаетесь, - возразил старик, вас сбивает с толка слово раб, которому вы придаете древнее значение и которым действительно прежде обозначали несчастных, угнетенных людей. Но мы воспользовались только прежним словом, на самом же деле под ним мы разумеем нечто совершенно иное. Повторяю - наши рабы не люди.

- Что я слышу, - воскликнул я, все более и более изумляясь, неужели вправду это не люди, неужели это усовершенствованные животные?

- Нет, - улыбнулся старик, и это неверно; эти существа действительно не люди, хотя и произошли от них, но это все-таки скорее видоизмененные люди, чем усовершенствованные животные.

- Но ведь это же страшная несправедливость, они же все- таки люди, и, значит, они мучаются, они несчастны, и неужели это не отравляет вам ваше счастье!

- Нет, - серьезно ответил старик, - наши рабы не мучаются, ибо они не сознают своего положения, и потому-то они не люди. Они разумны, что делает их гораздо ценнее всякого домашнего животного, но их разум очень мало развит, крайне специализирован и вращается только в известной сфере, для каждого очень ограниченной. У нас есть рабы, которые культивируют только горох и бобы - это главная их пища и пища наших коров - и прекрасно культивируют, но другого они ничего не умеют делать и даже ничего не понимают вне этой сферы; другие умеют только ходить за коровами и доить их, третьи сеют рис, четвертые умеют только плести циновки или лепить горшки, есть такие, которые нам прислуживают. У них, правда, нет особенных радостей, но нет и никакого горя, они всегда сыты, имеют жен и детей, которых по-своему любят, и совершенно довольны своим положением, так что ваши сожаления о них совершенно неуместны, тут нет никакой несправедливости, и в жестокосердии нас упрекать нельзя. Но зато, подумали ли вы, какие это учреждение имеет последствия для человечества?

- О да! - воскликнул я, - я понимаю! Это гениально! О, теперь я все понимаю! Вот - счастливые, веселые, добрые дети, вы - любящие их и умные воспитатели, нужна же и прислуга, нужны чернорабочие, повара, коровницы. О да, это верно, не этим же чудным изящным созданиям доить коров и возиться в навозе и грязи. Итак, вот как разрешился вечный вопрос о счастье, о благополучии людском! Вы устроили нечто вроде разделения труда, и какое оригинальное: одни существуют специально для наслаждения жизнью - это детство и юность человечества, другие - представители зрелого возраста и старости существуют для того, чтобы - заботиться о первых и любоваться их счастьем и, наконец, третьи трудятся и работают за всех. Скажите, верно ли я понял? так ли это все?

- Да, вы совершенно верно поняли: именно таковы основы новой системы человечества. Она основана на выделении из жизни человеческой несовместимых элементов, и как результат этого получилось то, что вы не совсем верно назвали разделением труда, и что я бы назвал гармонией. Труд, ум и счастье - вот три элемента, без которых человечество не может существовать. Но труд всегда мешал людскому счастью на земле, да и непригоден он детям - и мы выделили этот элемент из человечества и поставили его вовне. Ум слишком едкий элемент, соприкасаясь со счастьем, он разлагает его - и мы его тоже выделили, сконцентрировав его в нас самих. И вот осталось человечество с одним только счастьем - простым, по прочным.

- О, как это грандиозно! Я восхищен этой идеей, я никак не ожидал, что человечество именно так разрешит свою вековую задачу. Но, но ... позвольте, как же с трудом ... я все-таки не знаю, что мне больше: восхищаться или возмущаться... Допустим, что всю тягость земной жизни, весь черный труд вы свалили на рабов, что они этого не чувствуют, не страдают, допустим, что это так, - это уже совершившийся факт, и как с таковым можно, пожалуй, с этим еще примириться. Но все- таки мое чувство глубоко возмущается: ведь это значит, что некогда совершено было страшное, невероятное преступление: целая половина человечества была затоптана в грязь, придавлена, унижена для того, чтобы другая могла предаваться беззаботному веселью. О Боже, как это ужасно! Скажите, Эзрар, как могли вы на это решиться? О, какое преступленье! Нет, я с этим никогда не примирюсь, и вашего счастья, купленного такою ценою, я не могу уважать!