Майенн - Эдвин Табб

— Векта Горлик? Нет, никаких особенных сведений о нем у меня нет.

— Он путешествовал с вами раньше?

— По-моему, несколько раз, но я не могу точно назвать даты. — Селим долил еще чая и снова выпил. Его глаза были ясными и твердыми, но на лице еще лежал отпечаток пережитой трагедии. Замедлитель времени, введенный в кровь, давал возможность прожить несколько дней всего за час. Это было необходимо для скорого излечения; иначе все могло закончиться более печально. — У вас есть конкретные причины для беспокойства?

Дюмарест заранее приготовил ответ:

— Мне просто любопытно. Он кажется мне достаточно необычным, поэтому я поинтересовался, известно ли вам о нем что-нибудь конкретное. Когда он сел на корабль?

— На Фенгале.

Это была планета, на которой корабль делал посадку до Грилля, где Дюмарест начал свое путешествие. Оттуда корабль направился на Фрелл, следующей остановкой должен стать Селегал и наконец — Айетт. Дальше корабль полетит в центральную часть Галактики, по расписанию. Таких кораблей очень много, они похожи, так неужели на каждом из них обязательно есть посланец Кибклана?

Селим осторожно откинулся в кресле; последствия сотрясения уже сошли на нет, но боль в груди при глубоком дыхании еще давала о себе знать. Потребуется еще немного времени, чтобы сломанные ребра срослись окончательно. Но и сейчас он должен выполнять все необходимые обязанности: он капитан, и вся ответственность за благополучие корабля и пассажиров лежит на нем.

— Мне удалось организовать фронт работ для пассажиров, — сказал Дюмарест. — Мужчины заняты на расчистке и ремонте. Мари взяла на себя оказание медицинской помощи; леди Лолис спит в своей каюте: ей ввели снотворное. Все остальные — в порядке.

— Дженка?

— У себя. Она мало чем может реально помочь, но она согласилась быть рядом с Мари, когда это потребуется.

Селим кивнул, оценив исчерпывающий и лаконичный рапорт Эрла. Но он не спросил еще об одной важной детали:

— Вы тщательно проверили все с точки зрения последствий пребывания животного? Никаких «сюрпризов» больше не обнаружено?

— Нет. Мы проверили каждый дюйм.

Селим расслабился и посмотрел на молчавшую приборную панель рубки. Обычно ухо приятно успокаивают потрескивание, звуки сигналов, мерный перестук счетчиков и датчиков, глаз привычно отмечает равномерное мигание или свечение ламп. Но все это — в нормальном режиме, при ровной работе генератора. Сейчас же в рубке было странно тихо. Без поля Эрхафта, создаваемого работой генератора, корабль был практически беспомощен и безжизнен.

Селим грустно посмотрел на звезды, отображаемые экранами. Не было заметно даже малейшего движения, они неподвижно глядели с экрана, мерцая на темном фоне неба, слегка скрытые дымкой туманности. И никакого движения. Ни одного корабля, кроме них. Это, впрочем, неудивительно: слишком редки они в этой удаленной части Галактики.

— Сколько нам ждать?

— Пока мы достигнем Селегала?

— Или другой планеты.

— Очень долго. Сейчас нельзя с уверенностью определить это, пока не работают машины и нет поля. Мы дрейфуем сейчас со скоростью, близкой к скорости света, и не придерживаемся первоначального курса. Мы доберемся куда-нибудь, при условии везения и достаточного времени. Но на это могут потребоваться столетия.

— Или этого не произойдет никогда, — сказал Эрл.

— Вы правы, — капитан был спокоен, — мне ни к чему лгать вам. До тех пор, пока нас не притянет гравитационное поле какой-нибудь звезды, мы можем лететь так бесконечно.

Дюмарест это прекрасно знал. Он взглянул в лицо капитана; казалось, что прожитые несколько часов состарили его на десяток лет, и он просто не верил в удачу, он внутренне сдался обстоятельствам: Дюмарест прочел это в его глазах. Красная лампочка на панели светилась, словно око внешнего наблюдателя. Вероятность их спасения была катастрофически ничтожна, но надежда должна жить до конца. Когда генератор остановился, специальный автоматический передатчик стал посылать в пространство сигналы бедствия с их корабля. Ответа не было; космос безмолвствовал. Люди были слишком ничтожно малыми песчинками в этом безбрежном и бесконечном океане звездного пространства.

Селим дотронулся до кнопки, и звук сигнала изменился: вместо тонко гудящего пустого фона и помех возник высокий, сильный звук, который то поднимался волнообразно вверх, то неожиданно стихал, опять появлялся плачем — и снова опадал, откатывался уходящей волной: звук одиночества и глубокого чувства.

— Что это такое? — глаза Селима впились в экран. — Дюмарест?

— Слушайте.

Звук повторился снова: глубокий, сильный, постепенно набирая полноту, взвился до крещендо — и рассыпался капельками полутонов…

— Что-то там, снаружи! — капитан приник к приборам. Он пытался изменить настройку, определить направление источника звука. Его рука слегка дрожала от волнения:

— Очень сильный сигнал и близко! Но откуда он идет… — он смотрел на экраны, но их изображение оставалось прежним. Селим сфокусировал настройку так, чтобы видеть все пространство, охватывающее их корабль. Ничего. Пустота.

— Неисправность? — он быстро проверил тестером все выводы, — нет, все в порядке. Сигнал идет на основной волне — ультразвуковые радиоволны. Источник совсем близко от нас. — Он уменьшил громкость, лихорадочно думая.

— Это Дженка, — вдруг произнес Эрл, — больше некому.

Он вышел из рубки и направился в ее каюту. Уже в коридоре он услышал пение, доносившееся из-за двери — звуки той самой, услышанной ими мелодии. Он постучал негромко. Пение оборвалось, дверь широко открылась, женщина слегка отступила, приглашая его войти. Она уже сняла свой артистический костюм Дженки, стерла раскраску и убрала бижутерию, и была одета в мягкое шелковое простое платье. Высокий ворот, длинные рукава, у пояса перехвачено тонким ремешком. Фалды платья спадали до пола; с одной стороны — был глубокий разрез, почти доходивший до стройных бедер. Она зажгла более яркий свет; платье блеснуло ало-золотым, и Дюмарест зажмурился на мгновение, ожидая увидеть столь ненавистный ему капюшон и голый череп кибера — все то, что по-прежнему ассоциировалось в его сознании с алым цветом.

Потом мгновенные иллюзии рассеялись, и Эрл увидел молодую женщину во всей ее прелести: какой она была в жизни.

Она не была юной, но и не тех средних лет, как ему показалось раньше. Ей еще рано было опасаться конкуренции молодых или искать богатых покровителей на преуспевающих мирах. Овал ее лица был мягким, кожа нежной, губы пухлыми и чувственными. Густые волосы цвета бронзы были гладко причесаны, слегка спадая на глаза.

Она улыбнулась ему нежно, приглашая войти:

— Сударь, вы поистине оказали мне честь своим посещением.

— Вам знакомо мое имя, — сказал он, — зовите меня Эрл. Формальности совершенно излишни.

— Как вам нравится, Эрл. Мое имя — Майенн.

— Вы сейчас пели прекрасную песнь. О чем она?

— Мне необходимо петь постоянно, чтобы мастерство не слабело, — ответила она тихо. — А в песне говорилось о моем одиночестве.

Она действительно страшно одинока, вдруг понял он. Игрушка для услады богачей, настоящий художник, который живет своим тяжелым волшебным трудом и талантом. Дженки всегда одиноки; даже здесь, на корабле, ее почти никто не замечал, не искал ее общества.

Дюмарест осматривал ее каюту. Кровать оставалась в тени, но кабинет и столик были ярко освещены. Эрл заметил разные флаконы с косметикой, духи, кремы; снятые украшения были аккуратно сложены в уголке. На полу около столика Эрл увидел открытый кейс, в котором находился радиоприемник. Дюмарест подошел, выключил его и удивленно взглянул на Майенн:

— Необычная вещь для странствующей Дженки, не так ли, Майенн? Ну, плеер мне был бы еще понятен, но зачем вам передающее радио?

— Это подарок, и я привыкла возить его с собой. Он дарит мне возможность слышать песни и мелодии других миров. По-моему, в этом нет ничего опасного, не так ли?

— Да, — легко согласился он, — но включать его в пустоту, когда извне не доносится ни звука? Вы же прекрасно знаете нашу ситуацию. На что вы надеетесь?

— Ни на что.

— Вы передаете свои песни в пустоту, просто чтобы доставить удовольствие себе?

— Не только удовольствие. Мне было очень грустно и одиноко; а космос таил в себе только мертвое молчание пустоты. Я вдруг решила послать вдаль какую-нибудь песнь, сообщение, в призрачной надежде на помощь. Ответа не было. Только тишина и пустота. Она была такой острой, такой всеохватывающей, что мне стало холодно, и я запела для себя, для этой пустоты, для кого-то еще… не знаю, поймете ли вы меня.

Дюмарест прекрасно помнил статическую тишину приборов рубки, когда внутрь не проникал ни малейший звук; помнил и чувство безысходности, тоски и бессилия, которые эта тишина рождала в душе. Для тонкой натуры Дженки было несложно материализовать пустоту, наполнить ее словами песни, которая напоминала присутствие людей, жизнь и движение. И он не находил ничего странного в том, как она пыталась говорить с мертвой пустотой словами песен: как человек говорит с растениями, птицами, или еще чем-то или кем-то, что не сможет ответить ему. Одиночество идет странными путями…