Современная французская новелла - Андре Дотель

Нелегкое это дело — описать вам характер Людивины. Она обладала крупным состоянием и любила принимать гостей. Первым это смекнул ее племянник Жильбер Корнебуа. Столяр по роду своих занятий, старый холостяк, давно перешагнувший за тридцать, он, несомненно, отличался тонким знанием людей. Жил он, как и Жак, в деревне Нозей, километрах в десяти от Эгли и каждое воскресенье отправлялся на велосипеде с визитом к тетушке, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение. Жак Лармуайе, лудильщик, который к тому же еще подрабатывал изготовлением и починкой скобяных изделий, занимал более скромное положение. Он казался чуждым дипломатии и всяких там ухищрений, но при этом был не менее скуп, чем его кузен. С неделю тому назад он тоже явился к Людивине, надев для такого случая свой лучший костюм. Он был одних лет с кузеном, но держался более непринужденно и сразу покорил тетушку. Лежа в шезлонге, старая дама заявила, что скоро умрет, и обратилась к нему с такой речью:

— Твой кузен Жильбер — человек, чью верность я очень ценю. Я вручила ему письмо, где объявляю его наследником моих владений в Нозей. Что же касается тебя, Жак, то твой запоздалый приход доставил мне невыразимую радость, и я хочу, чтобы ты тоже получил свою долю. Я оставляю тебе большой фруктовый сад в низине — между рекой и железной дорогой. Я напишу завещание и для тебя. Жильбер пусть довольствуется всем остальным, ты же получишь сад.

Какую силу имели эти письма? Не была ли то попросту блажь старой дамы, уже отдалившейся от наших берегов? Во всяком случае, Жильбер Корнебуа и Жак Лармуайе считали письма подлинным и священным доказательством своих прав. И ничего бы, вероятно, не случилось, если бы Жильбер продолжал оставаться в неведении относительно последних распоряжений Людивины, касающихся его кузена. Вышло так, что в то воскресенье они встретились возле фруктового сада, как раз на краю песчаного карьера, где проходит дорога через низину. Правду сказать, основной причиной этой неожиданной встречи было то, что каждый из кузенов пожелал воспользоваться выходным днем, чтобы заранее насладиться обладанием садом и пересчитать в нем деревья.

Беседа длилась недолго. Небольшая дискуссия, какая могла бы разгореться много веков тому назад, но, очевидно, выдержанная в более умеренных тонах — под влиянием закона о всеобщем образовании и познаний, приобретенных в школьной библиотеке.

— Куда идешь, кузен? — спросил Жильбер.

— Да понимаешь, хочу посмотреть мой сад, — ответил Жак.

— Твой сад?

Жак достал из кармана письмо. Жильбер взял его, но Жак тут же выхватил обратно. Жильбер выпустил листок, боясь порвать, так как желал во что бы то ни стало прочесть его, настолько это дело показалось ему невероятным — ведь тетушка Людивина уверяла, что он, Жильбер Корнебуа, единственный предмет ее привязанности. И вот, пока родственники в некоторой нерешительности боролись за письмо, сильный порыв ветра подхватил листок и унес его в сторону песчаного карьера, затопленного в прошлогодний паводок.

Увидев, с какой поспешностью кузен бросился в погоню за документом, Жильбер больше не сомневался ни в его важности, ни в его силе. Перепуганный Жак ступил на лед, расстилавшийся впереди почти на том же уровне, что и луг. Но стоило ему сделать два шага — и он тут же увяз в ледяном месиве, вода дошла ему до щиколоток. Однако вместо того, чтобы отступить, он двинулся вперед. Письмо застряло между ветками сухого дерева, вмерзшего в лед в нескольких метрах от берега. Оставшийся на берегу Жильбер не мог понять, как удалось Жаку добраться до этого дерева по льдинам, которые таяли и раскалывались под его сапогами.

Но дорога назад была отрезана, и сколько бы Жак ни пытался устроиться понадежнее на дереве, колыхавшемся в ледяной каше, все было бесполезно. После ухода кузена Жак, судорожно вцепившийся в толстый сук, застыл в полной неподвижности. Он жалел, что надумал показать письмо, что не сумел поторговаться и обеспечить себе помощь, и горестно причитал:

— Ну как он сможет потом есть яблоки из своего сада, зная, что я тут, под трехметровой толщей воды? Ведь я останусь в тине на дне этого старого карьера, и никто никогда меня отсюда не вытащит. Старый Леон лежит тут уже сто лет.

Так по крайней мере гласило предание, бытовавшее в деревне Нозей. Но так уж много осталось людей, которые помнили, кто такой был этот старый Леон; кто же через сто лет и даже через сто дней (когда плоды на деревьях нальются соком) подумает о некоем Жаке Лармуайе?

Лед. Спасение зависело только от крепости льда. Надо уметь различать, где он толще. Надо учесть, что, когда вода стала замерзать, пошел снег и почти сразу же после этого началась легкая оттепель. Снег немного подтаял, а потом ударил мороз. Вот из этого-то рыхлого снега и образовался ненадежный и тонкий лед. Но в тех местах, где все залило текучей водой, он был блестящим, темным и прочным. «Вот оно что! Ближе к берегу он как месиво. А в других местах похож на стекло», — говорил себе Жак Лармуайе.

Оставались еще участки пористого льда. Так или иначе, единственный выход для Жака — подобраться к верхушке дерева. Это оказалось легче, чем он думал. Дерево наклонилось и оперлось верхушкой о твердый лед позади промоины. Жак осторожно соскользнул поближе к верхушке. Ему удалось дотянуться до льда кончиками пальцев, он сполз пониже, перенеся всю тяжесть на руки и продолжая цепляться ногами за верхнюю ветку. Наконец высвободил одну ногу, затем другую. Теперь он стоял на четвереньках на краю сверкающей ледяной равнины.

Он двинулся вперед, опираясь на руки и на колени. Сначала его единственной заботой было уйти подальше от разводья, и он старался придерживаться тех участков, где лед блестел. Но как только он направился к берегу, под ним оказалась все та же губчатая масса, и он отступил, довольный уже тем, что не услышал треска. Чтобы добраться до лугов, где вода стояла невысоко, надо было взять немного правее. Но тут ему преградила путь белая ледяная дорожка, чуть-чуть вогнутая, словно водосточный желоб. Он не решился на нее ступить. Дорожка уходила в сторону реки. Ему оставалось лишь ползти вдоль нее, в надежде найти где-нибудь проход. Едва он успел продвинуться на несколько метров, как раздался сухой треск, и вокруг него выросли громадные звезды, протянувшие во все стороны острые лучи. Грохот был такой, словно рухнула посудная лавка. Он улегся плашмя и почувствовал, как вода пропитывает одежду. И тут опустился туман.

Он выплыл из-за холма, точно дымное облачко. За несколько минут все небо сплошь заволокло. Только что сияло солнце, и вот уже опустились настоящие сумерки. Жак уже не различал берегов. Воцарилась полная тишина. Треск прекратился.

Жак подумал: может, вернуться обратно и залезть на засохшее дерево — оттуда он мог бы звать на помощь, пусть даже безуспешно. Или пошел бы к берегу по вязкой ледяной каше. По крайней мере он поборолся бы за свою жизнь перед тем, как пойти ко дну.

Туман стал еще гуще. Все вокруг выглядело так обманчиво, что Жак должен был изо всех сил напрягать зрение, чтобы различать справа белую дорожку. И в тот момент, когда он уже решил вернуться, он вдруг ощутил, как по руке пробежала струйка холодной воды. Он замер от ужаса. Недалеко от него лед снова затрещал. Казалось, будто кто-то долбит его киркой. Перед глазами Жака метрах в трех возник какой-то темный предмет. Он принял это за мираж. «Смерть на своей лодке», — подумалось ему. Но это и в самом деле была лодка, он различил высокого человека, державшего кормовое весло. Наконец он услышал голос:

— Я так и думал, что ты окажешься здесь.

Это был Жильбер. Жак так обрадовался, что чуть было не заплакал.

— У лисского источника меня подхватило течением и в одну минуту принесло сюда, — сказал Жильбер. — Я знал, что можно будет проплыть по быстрине.

— Подплыви поближе, — сказал Жак.

— Дай письмо, — ответил Жильбер.

У Жака перехватило дыхание. Он совсем забыл про письмо. Глядя на приближающуюся лодку, он вновь почувствовал вкус к жизни; но сразу же вспомнил и о наследстве. Неужели они не сумеют договориться?

— Ты же видишь, я не могу двинуться, — сказал Жак. — Лед тонкий, как папиросная бумага. Ты брось мне сначала какой-нибудь крюк.

— Дудки, — сказал Жильбер. — Опустись на колени и передай мне письмо. Начнешь погружаться — я тебя подхвачу.

— Признайся, ты приплыл потому, что боялся, как бы я не выбрался отсюда сам? — в бешенстве крикнул Жак. — Почему я должен верить, что ты действительно меня выловишь? Хочешь взять письмо — забери и меня тоже.

— Тогда я возвращаюсь, — сказал Жильбер.

Лодка была на расстоянии вытянутой руки. Казалось, нос ее лежит на льдине.

— Чертов туман, — пробурчал Жак, чтобы выиграть время. — Если б не этот чертов туман…

И тут он заметил одну вещь, которая сперва показалась ему невероятной. Его глаза находились почти на одном уровне с поверхностью льда, и ему было видно, как задняя часть лодки накренилась и стала погружаться в воду.