Время доверять - Гера Фотич

дежурную часть. Спросил, не возвращался ли Игнатьев. Получив отрицательный ответ, быстро пошёл наискосок через дворы к месту преступления.

И район уже не казался ему знакомым, точно всё переменилось вокруг — чужие дома надвигались тенью, преграждали бетонными углами путь.

Мрачные арки, затемненные подъезды, люди как привидения, трусливые, гадкие. Никто девочке не помог, никто не вышел из своих тёплых квартир.

Ведь она орала изо всех сил, ревела. Кричала моё имя, а вы прошли мимо равнодушно, не слыша воплей и стонов… В свои семьи, к детям, чтобы обнять. А она… такой же ребёнок… такой же, как у вас, и вы его бросили… Гады, гады…

Город охватила осень. Огромные серые сталинские дома окружали своим нависающим бетонным лабиринтом, точно удивлялись расплодившейся у подножия слякоти и грязи. Листва начала опадать. Среди редких деревьев вспыхивали клёны, точно кто-то стрелял из бесшумного миномёта.

Старался поджечь эту ненавистную, мерзкую действительность, но всё время промахивался. Огонь опадал, постепенно угасая, стелился угольками по земле, едва тлел…

Рядом с парком стоял уазик следственной группы. Меж осин виднелась набережная Невы, темнела вода. Игнатьев помогал криминалистам упаковывать пустые бутылки. Следователь, писал протокол. Понятые ёжились от промозглого утреннего холода, с нетерпением смотрели по сторонам. Остальные сотрудники сгрудились у машины, о чём-то переговаривались, слышались весёлые нотки, изредка смех — свою работу выполнили, дежурство закончилось.

На дорожке под белой простынёй — неподвижное тело. Угадывались очертания раскинутых рук и ног. Антон наклонился со стороны головы, приподнял уголок материи.

С угрозой подбежавший постовой узнал Заботкина, остановился, конфузливо улыбнулся, махнул рукой в сторону трупа, точно прощался.

Это была не она. Похожие браслеты на руках, на шее. Крашеные чёрные волосы и светло-голубые глаза, распахнутые точно от удивления и так застывшие. На вид — чуть старше Аллы.

В груди отпустило. Вошёл в норму, обратился к Игнатьеву:

— Помочь?

— Была б живая — мог бы… — усмехнулся тот.

— Красивая девчонка, колотое ранение в живот, истекла.

Антона резануло по сердцу, точно лезвие оставило своё эхо. Сделал вид, что не заметил скабрезности:

— Установили, кто такая?

— Пока нет! Да какая разница, — отозвался Юрий, — наверно, очередная шмара, на набережной подрабатывала или своим не дала — порезали! Мы уже закончили, сейчас пойду докладывать руководству. Место здесь гадюшное. Всякая шваль собирается.

Он шагнул к машине и тут же выругался, поднял ногу, посмотрел на подошву, облепленную жёлтой массой. Запахло дерьмом.

— Надо бы собачников потрясти, — вслух подумал Антон, — они постоянно питомцев здесь выгуливают. Может, чего видели?

— Если тебе надо — тряси! Чья это территория? Стрелина. Он в Москве на повышении квалификации водку жрёт, а мы здесь за него разгребаем! У меня и без этого дел хватает! — стал нервно тереть ботинок о влажную траву.

Заботкин пошёл к Заневскому проспекту, чтобы проехать пару остановок до отделения милиции — благо бесплатно, ноги ещё пригодятся. В кабинете наполовину зашторил окно.

Алла появилась через час, радостно выпалила:

— Здравствуйте, Антон Борисович! — как и раньше — весёлая, энергичная. Заботкин представил её лежащей на дорожке в парке: на лице помада, одежда порвана… ощутил дрожь по телу. Отбросил видения. Постарался улыбнуться, продолжил слушать. — …На переменке выскочила сюда — смотрю: окно зашторено. Сказала мастаку, что мне по поводу паспорта надо, и бегом к вам!

Футболку с черепом прикрывала чёрная куртка из кожзаменителя. Вся в широких коротких молниях, с висящими цепочками и металлическими значками. Алла сияла, точно явилась на праздник, и вот сейчас начнётся представление, закружится хоровод, польётся песня, разрежут пирог.… Разрежут…

Антон слушал, как она тараторит, успокаивая дыхание. Смотрел с нежностью. Хотел пригладить растрепавшиеся волосы девочки, поправить воротник куртки. Но сдержался. Положил руку на плечо и завел в кабинет, усадил на стул. Присел рядом. Молчал.

Алла продолжала что-то радостно рассказывать о своих подружках, преподавателях.… Хихикала.

Он подумал, что ещё не поздно. Просто попить чаю, поболтать и разойтись. Не рассказывать ей о случившемся. Не окунать в этот мир человеческой мерзости, раньше времени не теребить душу. Чувствовал в этот момент, что через черту тащит девчушку, откуда возврата не будет…

Да что уж там… она в своём интернате горя уже хватанула сполна. Всё равно узнает, раз в том же парке околачивается и браслеты аналогичные.

— Понимаешь, — начал он, внимательно глядя в глаза Алле, — девочку мертвую нашли там, где вы собираетесь, в парке Терешковой. Может, знакомая твоя, браслеты такие же. Ты там всех металлисток знаешь?

Алла замерла. Радость ушла с лица, побледнела. Стала серьёзной, точно повзрослела на несколько лет:

— Я не знала, — пожала плечами, взгляд потух, несколько дней там не была. У меня практика на производстве, прихожу поздно. А что с ней?

— Порезали в… живот.

В глазах Аллы промелькнул испуг, устремила взгляд вверх, стала вспоминать, едва шевеля губами. Затем снова посмотрела на Антона:

— Может, я её узнаю. У вас фото есть?

— Вечером будут. Приходи если сможешь. Или уж завтра. Сегодня не собираешься туда?

— Наверно… пойду.

— Никому ничего не говори. Если кто-то заикнётся об этом — тогда расспрашивай. Поняла? И милицию заодно можешь поругать, как я тебе говорил, что… мол, бездельники, плохо работают! Поругай…

— У меня адреса ребят есть, — неожиданно вспомнила Алла, — тех, что в парке иногда выпивают, пристают к девчонкам, безобразничают. Они на «бомбе» тусуются, когда дождь. Может, я… — Ни в коем случае! — недовольно перебил Заботкин. Вспылил: — Не ты! Мы же договорились. Делаешь только то, что я поручу! Что это за «бомба»? Где?

— Бомбоубежище на Малоохтинском, за школой. Оно давно заброшено. Ребята там бункер оборудовали, музыку слушают.

— Знаю. Проверим. Но ты пожалуйста никуда не суйся. Сделай вид, что тебе ничего не известно. Я тебя прошу — это серьёзно. Убийца на свободе!

Если меня ослушаешься: всё — конец нашим