Непростая история - Константин Лапин

— Я не буду подсматривать, сынок. Я без очков и печатное-то с трудом разбираю, не то что писанное от руки... Тебе не помешает, если я поработаю здесь?

— Откровенно говоря, помешает.

И это было знакомо: точно теми же словами выпроваживал ее из комнаты покойный муж. Она присела на краешек дивана.

— Что это я хотела у тебя спросить?.. Да, вспомнила: утром тебе, Кирюша, принесли такой толстый-претолстый пакет из редакции. Это плохо, что он такой толстый?

— Что за глупости! — рассердился он. — При чем тут толщина?

— Не сердись, сынок, но когда я шью, у меня только руки заняты, а голова все думает, думает... Вот я и подумала: о чем же, интересно, может писать мой сын? Жизни ты еще не знаешь, дальше пионерского лагеря нигде не был. Твой отец и матросом плавал, и в революции участвовал, и свою профессию бухгалтера отлично знал, сталкивался по работе с десятками людей. И если бы он писал что-нибудь из своей жизни, как я ему не раз советовала, возможно, он добился бы успеха... О, если б он умел писать так, как рассказывал!..

— Вот, вот... Значит, мало иметь биографию, важнее — уметь писать. А как же научиться этому, если не будешь писать, писать и писать? Возможно, папа потому и не добился успеха, что слишком поздно начал.

В спорах Антонина Ивановна была не сильна, но за свои убеждения, подтвержденные всей ее жизнью, держалась цепко.

— Хорошо. Ты, сынок, начинаешь рано. Но разве не ты сам читал мне, сколько профессий переменил Максим Горький до того, как начал писать? Где он не побывал, кем только не работал! Или это... Жек... ну, американец, которого Варя любит?

— Джек Лондон.

— Да, да. Он весь мир объездил, ему было что порассказать.

— А вот в этом ты, мать, права, — согласился он. — Тут у меня действительно пробел.

Закончив десятый класс, Кирилл, вместо того чтобы готовиться в институт, укатил на юг вместе с Лешкой. Деньги на поездку друзья заработали установкой антенн для телевизоров.

Боясь за сына, мать выслала ему в Батуми двести рублей на обратную дорогу. Как приятно было прочесть приписку сына на вернувшемся обратно переводе: «Возвращаю за ненадобностью»! А ведь ему там нелегко пришлось! Кирилл вернулся худой, с волчьим аппетитом и множеством увлекательных рассказов. Застряв без денег в Батуми, друзья грузили ящики и мешки в торговом порту, носили чемоданы курортникам, пока не заработали на обратный проезд. И все же часть пути они ехали по одному билету, по очереди прячась на багажной полке от контролеров.

Антонина Ивановна ахала и ужасалась, слушая сына, а Варя успокаивала мать: если уж Кириллу суждено стать писателем, все это ему впоследствии пригодится. А пока что новоявленный «Джек Лондон», не взявший за лето ни одной книги в руки, провалился на экзаменах на филфак МГУ. Чтобы не болтаться год без дела, он нанялся штукатуром на стройку школы в своем районе.

— Никогда не думал, мама, что физический труд так тяжел, — сознался Кирилл как-то, придя с работы. — Следующее лето не буду валять дурака.

Но осенью его призвали в армию.

Первые месяцы воинской службы Кирилл тосковал по матери, по дому, по Москве. Ему все казалось, что старшина-сверхсрочник, грудь которого была увешана медалями, особенно придирчив к нему, столичному жителю. Сблизили их походы и учения, тридцатикилометровые пешие марши и маневры, где применялась такая техника, какую он и во сне не видывал.

Вернулся Кирилл каким-то другим, это все заметили: он возмужал, стал увереннее в себе, окреп физически. Поначалу он часами рассказывал о своей воинской службе, умолкая каждый раз, когда дело доходило до нового оружия. Кстати и некстати вспоминал присловья своего геройского старшины: теперь, на расстоянии, он испытывал нечто вроде нежности к нему. А главное, что вынес Кирилл из армии, — это жадное желание учиться, наверстать упущенное.

Без особого труда он выдержал экзамен на второй курс строительного техникума. На филфак Кирилла больше не тянуло: если ему суждено стать поэтом — он станет им и так. А преподавать литературу — не его удел. Вот когда нашла применение его склонность к технике, изобретательская жилка!

В техникуме у него появился новый друг, прочно занявший Лешкино место, — молчаливый, увлекающийся шахматами, начитанный Юра Власов. По вечерам они что-то вдвоем чертили и конструировали, переписывались с разными учреждениями. Кирилл пребывал все время в ожидании каких-то больших перемен в жизни. За проект оригинального аттракциона на конкурсе Центрального парка культуры и отдыха они получили поощрительную премию. Что ж, и у Антонины Ивановны в рабочей шкатулке хранятся грамоты и благодарности, полученные в свое время на фабрике.

— Но запомни, сынок: деньги — я имею в виду верные, трудовые деньги — придут, когда ты будешь при настоящем деле, — наставляла она. — Пока же тебе надо учиться.

В техникуме неожиданно расцвела пышным цветом литературная деятельность Кирилла: ни одна стенгазета, ни один вечер самодеятельности не обходились без него. Товарищи Кирилла, приходившие к нему домой, вслух называли его поэтом. А Антонина Ивановна, проводя свою «линию», твердила одно: если человек талантлив, его работа получает признание, его печатают, передают по радио. Однажды Кирилл, лукаво посматривая на часы, стал спрашивать мать, чьи стихи, к примеру, ей бы хотелось вот сейчас, в эту минуту, услышать по радио. Хитрец так ловко вел разговор, что она не могла не сказать:

— Твои, сынок!..

Он еще раз взглянул на часы и объявил торжественно:

— Исполняю твое желание, мама!

И в ту же минуту диктор объявил, что у микрофона выступит находящийся в студии начинающий поэт, студент строительного техникума Кирилл Малышев. Мать не могла понять, как это он находится в студии, если он стоит рядом, улыбающийся и счастливый (она еще не знала, что большинство передач записывают на пленку). Но она ясно расслышала фамилию «Малышев», сразу узнала знакомый, чуть хрипловатый голос сына.

Как она жалела потом, что сын, желая «разыграть» ее, не предупредил заранее о часе передачи: можно было бы известить всех родных и знакомых. Впрочем, кое-кто слышал и так. Ее деревенские родичи прислали письмо с вопросом: не из наших ли Малышевых был поэт, выступавший такого-то числа по радио? А если из «наших» — пусть примет их поздравления и пожелания дальнейших успехов!

Но когда Антонина Ивановна, попросив Кирилла дать ей эти стихи, несколько раз прочла их вслух сама, спотыкаясь на сложных рифмах, они понравились ей меньше.

— Я знаю, что тебе нравится, — обиделся автор. — Некрасовская «Рубка леса», «Железная дорога» и прочая архаика.

— Не знаю, что это за слово, сынок, но мне а про того бойца, про Васю Теркина, нравится. Судья, конечно, я никакой, но разве мало — пронять человека до слез? Для этого надо чужое как свое пережить, тогда и другие сердца тебе отзовутся.

За брата вступилась Варя:

— Сейчас, мама, новые требования к поэзии. Новаторов никогда не признают сразу... Может, наш Кирилл — непризнанный гений, а мы его за картошкой гоняем?

— Я буду только рада, дочка, если ты освободишь брата от домашних забот. Но честный труд — на стройке ли, в цехе фабрики — никакому таланту не повредит. А закалить — может.

Крутя ручку швейной машинки, с которой Кирилл недавно снял мотор под предлогом ремонта, Антонина Ивановна в который уже раз задумалась: вот и на работу ее мальчик поступил и жалованье получает хорошее, а по ночам, таясь от матери, все пишет и пишет. Или это возрастное, женится — пройдет?

И что за девушку он сегодня привел, да еще в такое неурочное время? При случае она еще пожурит сына. При Варе не хотелось говорить на эту тему, да и он был так уверен, что мать ничего не знает. Какой скрытный стал — ни словом не обмолвился, что у него есть девушка. А ведь, наверное, давно знает ее, если привел к себе ночевать, а сам ушел к другу. Кажется, все-таки девушка совестливая: встала чуть свет и тихо, как мышка, прокралась по коридору к выходу, придержала пальцем английский замок, чтобы не щелкнул. А на улице — Антонина Ивановна видела это в окно — припустилась во всю прыть. Дома небось тоже мать ждет, беспокоится...

Контора треста помещалась на строительной площадке в одном из недавно законченных домов отдаленного района столицы.

В первый день своей работы Кирилл сошел на конечной остановке автобуса с невеселым чувством. Мать подняла его чуть свет, он приехал слишком рано: не только в конторе, но и на площадке не было никого.

Ночью лил дождь, в центре асфальт мостовых давно просох, а здешние дороги превратились в вязкий кисель.

Сначала Кирилл выбирал сухие места, но скоро его ботинки, с вечера до блеска начищенные Варей, были заляпаны грязью до завязок шнурков; теперь он шел, не разбирая дороги.

Картина стройки, раскинувшейся по обе стороны загородного шоссе, казалась на редкость неприглядной.