Роковой роман Достоевского - Ольга Тарасевич

– Для оглашения приговора надлежит прибыть.

Приговор? Скорее бы, скорей! Мочи нет терпеть неизвестность!

Но отчего так долго едем мы в карете? Пересекли Неву, направляемся к Семеновскому плацу. И люди, да, уже различимы, целая толпа на белоснежном, искрящемся от солнца снеге; скрипящий мороз превращает людское дыхание в клубы пара.

С трудом узнал я своих товарищей – «петрашевцев». Бледные, осунувшиеся. В их глазах – страх, и в моих, надобно полагать, тоже. Да как не забояться, когда в центре плаца – эшафот, а подле столбы, и поблизости – солдаты с ружьями.

Сердце мое тревожно замерло. Что-то случится со всеми нами, бедными?

– Отставного поручика Достоевского за участие в преступных замыслах, распространение письма литератора Белинского, наполненного дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти, и за покушение, вместе с прочими, к распространению сочинений против правительства приговорить к расстрелу!

Расстрелу! Слово это мгновенно и обреченно выстреливает прямо в мое сердце. Так вот зачем все это – плац, эшафот, солдаты! Все уж приготовлено, и приговор огласили, стало быть, уже скоро, уже совсем скоро перестану я быть человеком.

Не верю. Не хочу верить, не хочу умирать, Господи, да что же это такое?! Мне всего двадцать семь лет! Так и не сделано мной ничего, не осознано. А сколько времени я потратил, не догадываясь даже, какой дар великий, чудо бесценное – жизнь. Если б только знать! Это каким можно было быть счастливым, сколько понять, столько всего сделать…

Страх и боль разрезают меня на мельчайшие кусочки. Страдания от ран телесных кажутся теперь весьма желанными. Вот если бы только сейчас настоящих ран, забыться в них! Душа же моя, предчувствуя агонию, мучается так страшно, что даже хочется, чтоб все уже было кончено. А потом вдруг появляется радость – так много времени еще есть у меня. И снова страх, снова муки, скорее бы меня уже убили…

Под раскатистый хохот Григорьева («Он сошел с ума, вы видите, точно сошел с ума», – шепнул мне Спешнев) нам раздают белые балахоны и капюшоны.

Раздеваемся. Как жарко мне на двадцатиградусном морозе. Смотрю на сверкающее золото купола виднеющейся вдалеке церкви.

– Nous serons avec le Crist,[18] – слышу я свой голос.

– Un peu poussiere.[19]

Спешнев, мой Мефистофель, ты так и не уверовал. Прими, Господи, его душу и… мою?

Как же я богат! Неимоверно, бесконечно! У меня так много времени, минут пять. Еще пять минут жизни, пять! Какое бесценное богатство!

Еще ходит по эшафоту священник, дает целовать крест. А там исповедь. А там… я во второй тройке. Меня убьют после, позднее, не сейчас!

Священник ушел, и тотчас на эшафот поднялись солдаты, схватили Петрашевского, Спешнева и Момбелли. Подвели к столбам, привязали. Колпаки уже надвинуты на глаза товарищей, звучит команда «клац», солдаты направляют ружья.

Мне так больно от всего этого, что я начинаю задыхаться. С ужасом прислушиваюсь. Звенящая тишина воцарилась. Сейчас затрещит, и друзей моих бедных не будет, а после и меня тоже не будет. Нет, не надо! НЕТ!

Я брежу.

Я сошел с ума, как бедный Григорьев.

Я сошел с ума, но… «петрашевцев» ведь и правда отвязывают. Потом я вижу вдруг сваленную перед нами гору тулупов и кандалы.

Лишь после того, как мои ноги сковали стылым железом, приходит радостное осознание: спасен. Мы все спасены! Пусть каторга, пусть Сибирь, но мы будем жить.

Жить, жить, ЖИТЬ!

Какое же, однако, это глубокое счастье. Чудо. Дар…

– Вы просили принести завтрак к десяти!

Лика Вронская, постанывая, отмахивается от назойливого голоса, пытается спрятаться в тумане сна. Но, как дрель, в воспаленный мозг настойчиво ввинчивается:

– Просыпайтесь. Наверное, у вас дела, надо позавтракать.

– Хорошо, – не открывая глаз, пробормотала Вронская.

Ощущения в пробуждающемся теле ужасны. Голова словно налита свинцом, трещит, раскалывается, горит. Горит… и одновременно мерзнет.

«Ах да, – сквозь обрывки сна вспомнила Лика, – я же лысая, Верочка вчера состригла мои обгоревшие локоны, оставив коротенький „ежик“. В номере прохладно, в Питере прохладно, голове лысой прохладно. А боль – это следствие чрезмерного потребления саке. Теперь понятно, что переборщила. И вообще – писательнице неприлично так надираться. Все задним умом крепки… Сначала хотелось снять стресс, вызванный аварией в прическе. Потом – уменьшить страх перед предстоящими мероприятиями. Ведь общаться с большим количеством незнакомых людей сложно. Журналистские рефлексы непринужденной уверенности, как оказалось, пасуют, буксуют, не срабатывают. Если твои пальцы на кнопке диктофона – ты царь и Бог, задаешь любые вопросы, практически полностью контролируешь ситуацию. Когда же диктофон у твоего рта, когда глаза слепит лампа телекамеры, все меняется. Очень уязвимое положение. Как удар под дых – неожиданная реплика или интеллектуальная ссылка, смысл которой не понять. И вот уже, растерянной, напуганной, хочется удрать. А никуда не деться с подводной лодки, надо „держать лицо“. Впрочем, журналисты – еще полбеды. На встречи приходят странные неадекватные личности, брызжущие злобой и завистью, протягивающие папки со своими бесценными творениями. „Да как ты можешь писать книги, по какому праву?!“ Или: „Ты же писательница – давай, помогай и мне напечататься!“ Таких придурков единицы, но они настолько выбивают из колеи, что десятки приветливых читателей ситуацию не спасают, кровь-то выпита, нервы сожжены. Вот саке помогает об этом забыть. Помогает думать о том, что, может, и есть люди, которых искренне радует плод бессонных ночей, придуманные жизни книжных героев, на которые разменивается твоя собственная…»

– Уже четверть одиннадцатого, а вы так и не проснулись!

Влажное ледяное жуткое прикосновение к плечу мгновенно заставляет Лику совершить множество действий: открыть глаза, натянуть до подбородка одеяло, приподнявшись, облокотиться на спинку кровати.

Лицо портье-вампира выглядит мечтательным, на губах блуждает легкая омерзительнейшая улыбка.

– Спасибо за завтрак, – буркнула Лика, решив не миндальничать с явно посылающим сексуальные флюиды парнем. – Очень мило, что вы меня разбудили.

Вампир переминается с ноги на ногу.

– А может… Хотите, я покажу вам Питер? У меня смена через час заканчивается.

– Спасибо, не надо, – отчеканила Лика. И, насупившись, добавила: – Я очень тороплюсь!

Издав вздох-стон, портье бросил на Вронскую печальный взгляд и удалился.

«Бред какой-то, – подумала она, жадно сделав пару глотков крепкого, но уже едва теплого кофе. – Мало того что этот парень – вампир, так он же еще юный вампир. Никогда не понимала взрослых женщин, интересующихся молодежью. На мой взгляд, самое привлекательное в мужчине – мозг. А как парню, который младше, вырастить мозг лучше, чем у меня? Я же этим процессом взращивания мозга дольше занималась! Теоретически, конечно, возможно, что в свете особой одаренности прыщавый вьюнош окажется Сократом. Но в реальной жизни я таких не встречала».

После кофе в гудящей голове прояснилось. Очень захотелось перекусить, но Лика, с тоской покосившись на омлет, поставила поднос на столик. Непонятно, как молодых людей с такими жуткими руками принимают на работу. Возможно, это не кожное заболевание, а хроническая небрежность. Но есть еду, приготовленную вампиром, невозможно даже при сильном голоде!

К приходу Ирины Вронская успела принять душ, надеть бордовый джинсово-вельветовый брючный костюмчик. И нанести макияж, не очень яркий, но все же свидетельствующий, что презентация нового романа – событие далеко не рядовое.

– Слушай, да ты цветешь и пахнешь! – изумилась Ира, оглядывая Вронскую. – А вчера, солнце, ты была в таком состоянии, что я думала, полдня потратим на реабилитационные процедуры. Впрочем, временем сегодня мы располагаем, так что я уж тебя не ограничивала в твоем единении с саке. Как тебе новая прическа? Привыкла?

Вронская подошла к зеркалу. Конечно, непривычно, когда от шевелюры значительно ниже плеч остается символический кустик. Но волосы же отрастут. К тому же сушить и укладывать феном такую стрижку не надо. А еще, пожалуй, практически бритый череп делает большие зеленые глаза и вовсе огромными, подчеркивает высокие скулы. Сойдет!

– Все, что ни делается, к лучшему, – философски провозгласила Вронская, и ее вдруг забурчавший от голода живот выразил с этой мыслью полное согласие.

Ирина понимающе улыбнулась.

– Ты тоже не завтракала?

– Не смогла. А экскурсию по Питеру тебе вампир предлагал совершить?

Бренд-менеджер кивнула, и Лика расхохоталась:

– Бедный наш вампир! Никто его не любит. И вот он широко раскидывает сети, надеется поймать хоть одну маленькую рыбку!