Кокардас и Паспуаль - Поль Феваль-сын

– Ну вот, – сказал он наконец, облизываясь, – теперь я весь изнутри такой белый, что бесу нипочем не забраться. Всем доброго вечера и никому ни слова, а то больше никогда ничего не расскажу.

На другой день все женское население улицы дю Шантр, стоя у своих дверей, обсуждало откровения Жана-Мари, а он прогуливался с торжествующим видом неподалеку. Все соглашались, что горбун теперь если не на Миссисипи, то в самом пекле, и не было такой кумушки, которой не хотелось бы, чтобы он поскорее вернулся: надо же знать, чем дело кончится!

Впрочем, если бы он и в самом деле вдруг появился на улице дю Шантр, все они поспешили бы забиться в самый темный угол в своем доме…

V

ЖЕНСКАЯ ДРАКА

Бывают такие лавры, на которых почивают, а бывают такие что, напротив, не дают уснуть.

Жану-Мари Берришону как раз и не удалось как следует вздремнуть на своих лаврах: Тарпейская скала оказалась совсем рядом с Капитолием.[2] Он почитал своих соседок за глупых клуш, но нашлись среди них очень даже хищные ястребы – и вскоре Берришон познакомился с их когтями.

Как вы понимаете, соседка Гишар скоро узнала все во всех подробностях. Словечко от Балао, словечко от Морен, словечко там, словечко сям – и она восстановила в уме общую картину, а подробности дорисовало ее богатое воображение.

Что из этого вышло и какой слон родился из этой мухи – всякому ясно. Гишар изо всех сил желала отомстить Берришону за то, что от нее пытались утаить тайну. А Берришон между тем в упоении своего торжества совсем позабыл о ней…

Суток не прошло, как его секрет стал известен всей улице. Сначала те, кто слышали его первыми, толковали между собой, потом пересказывали другим соседкам, а вечером в спальне не удержались и открыли мужьям.

Из мужей многие сперва посмеялись, но супруги так умело их убеждали и такие после этого мужьям снились сны, что поутру они уже ни в чем не сомневались. Другие были легковернее – они сразу все приняли за чистую монету. Вся ночь прошла у них в толках и размышлениях, так что на другой день дело раздулось до колоссальных размеров.

С самого утра улица дю Шантр пришла в смятенье, – а проснулись ее обитатели рано, как никогда.

Каждое приветствие произносилось с многозначительным видом; каждый старался угадать по лицу соседа, не знает ли тот чего-то особенного. Потом начали переговариваться примерно так:

– Ну что, слышал, кум Балао?

– О чем это?

– Ты не прикидывайся, тебе жена в постели, небось, кое о чем шепнула.

– А, это про горбуна и золотую девушку? Может, еще зря бабы болтают…

Среди мужчин тем, в общем-то, все и кончилось. Ну, а среди женщин – дело другое.

– Ох, святотатство какое! – завизжала старая штопальщица (ее и саму считали за ведьму).

Все кумушки так и высыпали за порог: видно, их ожидала еще какая-то новость!

– Что такое? – спросила, опередив всех, Гишар.

– Да говорят, он нос своей девки сделал из золотой дароносицы, украденной в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре!

– Так и есть, – подтвердила одна из кумушек. – А на глаза взял камни из чаши церкви Сен-Медар.

– А я к ним в подвал заглянула, – вступила еще одна, – а там скелетов, скелетов!

– Уж каких они там злодейств не совершали!

– Скелеты-то все детские: видно, черную мессу служили…

– С нами крестная сила!

Кучка женщин становилась все больше и превращалась в целую толпу. Впрочем, все старались держаться от проклятого дома подальше и только указывали на него пальцем.

Городская стража забеспокоилась: никогда на улице дю Шантр не бывало такого шума. Сержант, подошедший с караулом, спросил, в чем дело. Так случилось, что обратился он к соседке Гишар. От радости она торопливо заморгала злобными серыми глазками. Вот сейчас она накажет негодника Берришона за неуважение к почтенным дамам! Она откашлялась, сплюнула, вытерла рукавом нос – и пошла рассказывать всю историю от начала до конца, да еще с прибавлениями. Там было все, что она слышала от других: и святотатства, и человекоубийства, и дьяволопоклонство, – а от себя Гишар добавила столько, что все вокруг содрогались от ужаса и негодования.

Поначалу сержант, однако, ей не поверил. Уже хотя бы из чести мундира он никак не мог представить себе, что под самым носом у полиции в центре Парижа творилось столько злодеяний. Наконец и он заколебался: такие точные подробности сообщала Гишар и так ей поддакивали окружающие. Кончилось тем, что для вящей убедительности все заголосили разом. Каждый в толпе что-нибудь видел, слышал или подозревал: так всегда бывает, когда множество людей охвачено общим безумием.

Берришон в простоте душевной высунулся из окошка посмотреть, в чем дело. Удивительно, как это он не помчался прямо на улицу! Вероятно, его остановил инстинкт, подсказавший, что там могут говорить и о нем. Да и караула следовало остерегаться… Он уже хотел закрыть ставни, но тут Гишар увидела его и указала на окошко сержанту:

– Вот он все знает, спросите его! Он был слугой у проклятого горбуна и у заколдованной девки!

Дело для Жана-Мари оборачивалось скверно. Он показал было Гишар язык, но солдат окликнул его таким голосом, что пареньку стало ясно: придется идти на улицу. Потупив голову и предчувствуя, что его сейчас станут колотить по мягкому месту рукоятками алебард, он спустился вниз.

Сержант – здоровенный детина геркулесовского сложения – довольно ласково взял его за шиворот и поставил прямо перед собой. Душа у Берришона совсем ушла в пятки. Он попытался было все отрицать, но окружающие так единодушно накинулись на беззащитного ребенка, что он замолчал. Тогда Жан-Мари попробовал проскользнуть у собравшихся между ног, но толпа была густа: его сразу схватили и вытолкнули на середину круга. Тут все поняли, что сказать ему нечего. Дрожа и заикаясь, Берришон бормотал нечто невразумительное. Это было признание вины.

Всеобщий вопль привлек к окошку и Франсуазу Берришон. Представьте себе, что случилось с почтенной старухой, когда она увидела, что ее внука держит за шиворот патрульный! Франсуаза долго думать не любила. Она бросила свои кастрюли и в два прыжка очутилась посреди толпы, распихав народ могучими локтями, и крепко обняла Жана-Мари.

– Что тут такое? Что вам сделал мой малыш? – в гневе воскликнула она.

Соседки злобно рассмеялись. Франсуаза повысила голос:

– Кто тут обижает моего внука? Какое вам до него дело?

– А она у горбатого колдуна на кухне служила, – шепнул кто-то на ухо сержанту.

Сержант не знал, что и делать. И мальчишка, и старуха выглядели достаточно невинно, но он видел, как возбуждена толпа: может начаться потасовка, и тогда обвиняемым не сдобровать. К тому же от женских криков у него раскалывалась голова. Допрашивать Франсуазу в таком шуме не было никакой возможности. Рассуждая здраво, ему, прежде всего, следовало отвести бабку и внука в какое-нибудь безопасное место. С их уходом люди немедленно успокоятся. Так сержант и решил. Двоих солдат он поставил караулить дверь, остальные окружили Жана-Мари и его бабушку.