Дикий Талант - Виталий Обедин

Вовремя. Удары посыпались градом – частые, не особо умелые, зато от души. Если так будет продолжаться, меня просто превратят в кровавую отбивную.

«Ты смеешь мне перечить?! Мне, своему Мастеру?! Ты будешь наказан, раб!»

Эта боль многократно превосходила ту, что причиняли удары.

Вышибалы были слишком увлечены нехитрым развлечением, чтобы заметить, как оживает мой Тотем – моя сила и мое проклятие. Как широкие, в два пальца, полосы татуировки-паутины начинают двигаться по коже, сужаться, сжимаясь вокруг моего тела бронзовыми обручами, душа, стискивая ребра, грозя раздавить, а то и разрезать меня на части.

Больно, боги, как больно…

– Я не перечил! Я в бою! Меня убивают! – из последних сил закричал я.

Страшно было не умирать. Страшно было отдать наконец заложенную душу.

Рано или поздно это должно случиться, но лучше пусть будет поздно! Много позже!

– Вы ломаете собственное оружие!

Он услышал.

Тотем прекратил убийственное движение. Татуировка вновь стала просто татуировкой – черные полосы на коже, варварская причуда. Сознание прояснилось, и боль, вызываемая присутствием Мастера, исчезла.

Увы, теперь это не играло роли. Сопротивляться я уже не мог. Вышибалы сломали мне правую руку и несколько ребер – они впились в нутро, точно иззубренные кинжалы. Нос свернули набок, я захлебывался собственной кровью.

Они разделали меня. Схватка закончилась, не успев начаться. Паука просто раздавили. Теперь оставалось только сдохнуть, валяясь под ногами четверки тупоумных громил. Ноэто все же лучше, чем если бы Тотем…

– Стойте! Стойте, а то мы прибьем его!

Меня пнули еще несколько раз, но уже несильно – скорее для порядка.

– Значит, трупы в нашем благородном заведении на хрен никому не нужны,- рассудительно сказал Пека.- Господин префект и так на нас косо смотрит. Потому я думаю вот че. Вышвырнуть, значит, этого в канаву, и дело с концом.

– А энто все – штрах!

Главный защитник «имучества» уже копался в моих вещах.

– О! Глядите, какой кинжал! С письменами на клинке!

– Тащите его отсюда!

Меня подхватили под руки и поволокли. «Паучиха» билась на кровати и надрывно кричала – пока Пека не отвесил ей оплеуху.

Сломанные ребра горели огнем, но я стиснул зубы и молчал, не желая доставлять удовольствие ублюдкам сверх полученного. Когда волочившиеся по полу ноги запрыгали по ступенькам, в моем животе взорвался чугунный шар, начиненный ржавыми иглами и гвоздями. Я провалился в темноту. Но даже там боль оставалась – тупая, режущая, горячая…

Глава 3 ПОЛНОЧНЫЙ ЭКСПРЕСС

Генри

Уто Атшеллер знал – Гильдия ошибок не прощает. Застрелить дворянина, причем такого, что за билет платит золотом и пытается этот поезд еще и защитить…

Шкипер – убийца пассажира? М-да.

Пистолет был тяжеленный – зато четыре ствола. Каретный пистоль, хаос подери! Шкипер держал оружие в руках и не мог поверить в случившееся. День не сложился. Карьера накрылась свинцовой плитой.

И что теперь делать?!

Шкипер перевел взгляд на свои руки, вспомнил о пистолете… уронил его на землю. Пошел вперед. Туда, где столпились люди.

– Живой? – раздавались голоса.

– Да брось. После такого не выживают.

– Кровищи-то…

Уто слегка пошатывало.

Лошадь – животное нервное, на живого человека вряд ли наступит, но – кто знает? После того как нелепый (случайный! глупейший!) выстрел свалил графа, она промчалась по упавшему. Если лошадь наступила… Впрочем, что сломанные ребра по сравнению с пулей в затылке? Ничего.

Мозги – это мозги. Их никакой благодатью заново не отрастишь.

«Я целился в мародера,- беззвучно сказал Уто.- Я целился… слышите, вы?!»

Солдаты успели дать еще два залпа. Напрасно. Всадники скрылись в роще. Преследовать их никто не решился. Перестреляют как куропаток, да еще и посмеются… Дурачье, куда лезете?!

Обидно.

Шкипер протиснулся сквозь строй любопытных. Наступил на чью-то ногу. Женщина открыла рот, но, поймав взгляд Уто, скандалить передумала. Правильное решение. Атшеллер сдерживался из последних сил.

Над лежавшим склонился толстяк Кенцаллоне. Цирюльник был свой, гильдейский, если что – постарается прикрыть, но… Толстяк суетился, отдавал приказы, темный кафтан обтягивал его дородное тело. Шкипер сделал еще шаг и заглянул цирюльнику через плечо.

Надменный он был, этот граф. Доигрался. Придется отправлять весточку родным. Так и так… преставился ваш любимый Генри… Под поезд попал.

Где, интересно, находится этот проклятый Тассел?

Шкипер заглянул – и сразу отошел, борясь с дурнотой. Граф выглядел плохо – насколько плохо может выглядеть человек, которому выстрелили в затылок. Пуля, выпущенная с расстояния в восемь шагов,- и в голову? Молодец, Уто. Идеальный выстрел. Даже допросить такой труп невозможно, не то что оживить. Родственникам заботы меньше, родственники будут довольны… Во сколько обойдутся услуги некроманта?

Сарказм не помогал.

Уто представил, о чем судачат сейчас в вагонах, – и ему стало еще хуже. А о чем еще?

– А шкипер-то у нас, оказывается, герой…

– Во-о-от такого гуся подстрелил.

– …зия,- сказал подошедший цирюльник.

Шкипер вскинул голову. Резко, словно пытался свернуть себе шею.

– Что вы сказали, господин Кенцаллоне?

– Максимум – контузия,- повторил цирюльник. Толстые щеки, карие глаза и четыре подбородка, не меньше.

– Что?!

– Я говорю, в рубашке граф родился. Или череп у него – дай бог всякому. Пуля срикошетила… Представляете, шкип? О затылочную кость. Чиркнула и дальше полетела. Кусок кожи сорвала – отсюда и кровища. Чудеса да и только! Вы, шкип, не расстраивайтесь. Гильдия, конечно, все это дело тщательно расследует… но я думаю, все будет хорошо. В конце концов, я графу жизнь спас,- закончил цирюльник невпопад.

– Контузия?

– Да-да, шкип. Я же говорю…

Шкипер в эту секунду готов был расцеловать болтливого толстяка во все четыре лоснящихся подбородка… Смачно. Крепко. От души. Да хоть в тридцать четыре подбородка…

Доставлено: 18 июля 1676

Форма доставки: одержимость (временная)

Ответственный лоа: Мгембе

Мой милый Р.!

Прошло уже четыре года с того дня, как мы виделись с тобой в последний раз. Не скажу, что наше расставание было теплым (а ты скажешь?), но ты сам виноват: разве можно злить женщину, упорствуя в мелочах? Мужчины! По велевайте в делах in grosse', мы и слова не скажем, а дела малые – in kleine2 – оставьте слабому женскому разумению. Мужчина должен желать невозможного. Мы, женщины, простим мужчинам многое,- даже небрежение! – но только не скромность в мыслях. Как выразился однажды известный тебе Виктор, у мужчины должно быть «священное безумие замыслов». И никак иначе.