Стыд и позор - Ингмар Бергман

Ян. Подлизываешься, подлизываешься!

Вне себя от ярости Эва смотрит на мужа. Потом на ее лице появляется гримаса отвращения. Щека у нее в земле, тяжелые мокрые волосы липнут ко лбу.

Эва. Лишь бы наступил мир, тогда мы сразу же разойдемся. Чертовски будет здорово отделаться от тебя и твоей дурацкой ребячливости. Жизнь-то не у тебя одного изломана. Есть, между прочим, и другие люди. Нечего стоять тут и хихикать. Тоже мне, уникум выискался!

Со всей силы ударив его кулаком, она падает на землю. Плачет. Ян усаживается на тачку с картофельными мешками. В лесу вечереет. Чайки, словно маленькие неуклюжие привидения, бродят по участку.

Ян. Я так больше не могу. Это же полнейшая бессмыслица, и мы оба это знаем. Прости меня.

Эва (со злостью). Очень ты скор просить прощения. Это всерьез или так, для красного словца?

Ян. Мы уже сказали друг другу все, что можно, и даже сверх того. Давай помиримся.

Эва. Ладно.

Она встает, рукой смахивает с одежды землю. Ян неловко ей помогает. Она берет лицо мужа в свои грязные ладони, наклоняется к нему.

Темно, жужжит керосиновая лампа. (Керосин вновь появился в продаже.) Играет транзистор, супруги Русенберг готовятся ко сну. Неожиданно старая такса тявкает. И тотчас слышится шум автомобиля, а затем стук в дверь. Эва идет вниз, открывает.

В темноте у крыльца стоит Якоби. Он без шапки, в штатском костюме и блестящем черном дождевике. Башмаки перемазаны глиной, будто он долго гулял по раскисшим проселкам.

Под мышкой у него газетный сверток.

Чуть поодаль на дороге большой черный лимузин. За рулем человек в военной форме.

Якоби. Извините за столь позднее вторжение. Ездил за город проветриться и вообще-то собирался прямо домой. Но заметил у вас свет и подумал: дай-ка загляну на огонек. Если не помешаю, конечно. Может, вы уже спать ложились?

Эва. Просто сидели, слушали симфонию Малера.

Якоби. В грязных башмаках я в дом не пойду. У Яна наверняка найдутся лишние тапки. А башмаки поставь, если не трудно, к огню. Промокли насквозь.

Следом за Эвой он идет на кухню. Она зажигает керосиновую лампу, берет его башмаки, ставит к огню. Якоби садится возле кухонного стола, наклонясь вперед и положив на клеенку свои большие руки.

Эва. Если не возражаете, посидим здесь, на кухне. В других комнатах очено холодно.

Якоби (кричит). Ян Русенберг! Ты где запропал, черт побери? Гости пришли.

Ян спускается вниз, сердечно здоровается, спрашивает, как дела.

Якоби. Паршиво. Только что получил письмо от жены. Она в Швейцарии.

Ян. Надеюсь, все в порядке?

Якоби. А как же?! Само собой. Просто великолепно. На полгода у нас мир. Повсеместно прекращение огня, и обе стороны… Да вы и сами знаете, у вас же есть радио.

Эва. Ян имел в виду твою жену. У нее все в порядке?

Якоби. Я тут выпивку захватил. Бутылочку Ренонуар. Ну как? Рюмки найдутся? Эва, лапочка, ты день ото дня хорошеешь. Бросай своего трусливого зайца и переходи ко мне! Я намного лучше, правда-правда. Во всех отношениях. А ведь я определенно захмелел. Да так и должно быть. Перед отъездом дернул полбутылки виски. Знаешь, Эва, вначале мне это было раз плюнуть. А теперь нет. Знаешь, по-моему, все дело в запахе. Люди от страха сильно потеют и бывают просто мокрые, когда наши парни их раздевают. Вонища.

Эва. Вы применяете пытки?

Молчание. Ян не отрывает взгляда от жены. Якоби, подняв голову, смотрит на рюмку, которую крутит в пальцах.

Якоби. Ян, у меня есть для тебя подарок. Чертовски роскошный, но он твой. Сам я получил его по наследству от дяди. Это — первое издание Ми-бемоль-мажорного трио Дворжака. Когда-нибудь мы его сыграем, втроем. И для Эвы у меня тоже подарок. Вот, прошу. Надеюсь, размер подойдет. Старинная фамильная драгоценность.

Он передает Эве кольцо с бриллиантами в прихотливой оправе из алмазных розеток.

Эва. Стоит ли делать нам такие подарки.

Якоби. А разве вы не принимали меня как друзья?.. Ну вот, хотел что-то сказать и забыл.

Он погружается в угрюмое молчание. Эва показывает Яну кольцо, он ей — ноты. Затем оба с опаской смотрят на Якоби, словно бы впавшего в прострацию. В дверь стучат. Ян открывает. На крыльце стоит Филип. В дом Ян его не пускает, но с порога вновь пришедшему видна спина Якоби. Не найдется ли у них в долг несколько литров керосина? — спрашивает Филип и, получив керосин, скоро исчезает в дождливой тьме.

Якоби. Кто это был?

Э в а. Да так. Приятель один. Нет-нет да и забежит. Керосину просил в долг. А ты ведь нам целую бочку привез.

Якоби. Пора кончать с курением. Эти люди верят в значимость того, что делают. Чудовищный идеализм — вот что ими движет.

Эва. А тобой нет?

Якоби. Что-то я сегодня у Эвы не в чести. Поцелуй попросить и то страшно, наверняка скажет — нельзя, Ян, мол, не разрешает. Но ты-то, поди, не против, чтобы Эва меня поцеловала?

Ян (смеется). Спроси у нее самой.

Якоби встает, обходит вокруг стола, наклоняется к Эве и с отчаянием смотрит на нее.

Якоби. Ну так что? Поцелуешь меня?

Эва притягивает к себе его голову и целует в губы. Он опускается на колени, кладет руку ей на грудь. Она не противится.

Эва. Ты человек добрый, и мы тебя любим, но твои постоянные визиты ставят нас в затруднительное положение.

Якобя со смехом встает, опирается руками на спинку стула.

Якоби. Артисты, артисты… А так ли уж здорово быть артистом? Это что, избавляет от всех обязанностей? Нет, ошибаетесь. Хватит ссылаться на свою немыслимо тонкую душевную организацию. Говорите что угодно, делайте что угодно — воля ваша. Но и отвечайте за себя. Вам нежелательно мое общество. Я понимаю. Это приказ.

Эва. Не глупи. Ты перебрал, вот и несешь чепуху.

Якоби. Испугалась, я вижу. Понюхать у тебя под мышками наверняка страхом разит. Жаль, нравитесь вы мне, стали в этом захолустье моими друзьями. А не то бы я вас упрятал в рабочие лагеря. Боишься, Ян Русенберг? Ты кто — артист или тряпка?

Ян. Тряпка я, тряпка. Садись лучше и давай потолкуем о другом. Или, к примеру, музыку послушаем.

Якоби. Святая свобода искусства, священная слабость его. Так и быть, оставлю странную реплику Эвы без внимания. Давайте послушаем. (Поет.) Я выйду пока.

Эва и Ян изо всех сил пытаются стряхнуть дурман, но безуспешно. Они как бы заперты во сне и пробуют разорвать его путы, проснуться. Становится нечем дышать, и только. Сон заперт наглухо.

Эва. Господи, если б я могла отрезветь. В жизни так не напивалась.

Ян. Надо бы его выпроводить. И с Филипом нескладно получилось.

Проходит довольно много времени, наконец возвращается Якоби. Теперь он с виду уравновешен, трезв, спокоен и полон достоинства.