Виктор Цой. Стихи. Документы. Воспоминания - Цой Марианна

К тому времени дышать стало поспокойнее, мы увидели какую-то перспективу, возможность делать музыку для своих. Появились какие-то группы, которые пели на русском, и довольно удачно. «Аквариумская» волна позже пошла. Мы тоже стали писать на русском, хотя оставались приверженцами тяжелого, черного рока. В результате мы все-таки записали альбом у меня дома в жутких условиях. Я уже не помню, как он назывался, но что-то было мудреное — типа «Слонолуние». Записали мы его так, что бас-гитара с частью барабанов оказалась на одной дорожке, а гитара с голосом и тарелки — на другой. Можно было по отдельности слушать. Такое вот «стерео» получилось, но все равно мы тогда были очень довольны. У меня на бобине сохранилась эта запись. Сейчас ее слушать трудно, она представляет интерес только в плане какой-то истории, а воспринимать ее вчистую как музыку — просто забавно. Тут на днях у меня оказался под рукой бобинник, я ее послушал еще раз. Выпил водки, немножко пустил слезу — только для этого и стоит хранить. Витя там в основном на бас-гитаре играет, хотя записывал и еще какие-то гитары, и подпевает в некоторых местах.

Тогда у нас этот альбом даже кто-то переписывал, но теперь, конечно, все затерто, да и качество там — сами понимаете. Так что он теперь существует в единственном экземпляре. По-моему, мы больше ничего так и не записали.

В местных панковско-хипповских кругах нас тогда уже знали. Мы вообще дружили с панками, хотя в общем были далеки от них. Мы никогда не играли панк-рок, но все окружение в то время было сугубо панковским. Витя всегда был очень скромен в прическах и проявлениях. Даже не то что скромен, он был гораздо консервативнее всей остальной компании, и в наших «забавах» никогда не шел до конца. Наверно, это шло от какой-то его внутренней застенчивости. Потом из этого он выработал ту интеллигентность поведения на сцене, которая так отличала его от большинства ленинградских рокеров. В нем никогда не было разнузданности.

А что касается нашего тогдашнего окружения — то это была компания Свиньи, причем тусовались мы там очень долго и плотно. Компания, действительно, была свинская и, конечно, мы все были не подарки. Совершенно жуткие люди, склонные к тому же ко всяческим допингам. И, в общем, в отношении к допингам мы с Виктором тоже очень хорошо друг друга находили. Здесь у нас разногласий не бывало. Часто приходилось удирать от милиции. Витя как-то сломал ногу, спрыгивая с подземного перехода на Гостином Дворе. Я был уже не в состоянии заметить, что меня берут под руки, а он шустро спрыгнул с самого верха перехода и со сломанной ногой каким-то образом добрался к себе до парка Победы. На следующий день он появился в нашей компании уже с палочкой, что доставляло нам море радости.

Все рокерские тусовки базировались обычно в Купчине — почему-то именно там жило большинство знаменитых людей — туда с Московского проспекта шел всегда переполненный транспорт. Конечно, влезали все, кроме Вити, которому со сломанной ногой и палочкой было не войти. Мы махали ему из автобуса, а он стоял такой грустный.

Вообще, про Витину способность падать на ровном месте ходили просто легенды. Это была комедия. Мы идем, о чем-то разговариваем — раз! А где Цой? Цой лежит. Мы начинаем обследовать место — совершенно ровный асфальт. Как он умудрялся так падать — непонятно. Но самое смешное было, когда он упал на эскалаторе. Мы с ним торопились в баню, по-моему, бежали вниз по эскалатору и что-то жуткими козлетонами пели из Градского на все метро. Витька бежал впереди в длинном кожаном пальто — он очень любил такие. Я придумал какую-то очередную хохму и говорю: «Слушай, Витька!» Он поворачивается ко мне, я вижу, как лицо его мгновенно краснеет, и он падает головой вниз. Пальто распахивается, старые вельветовые джинсы лопаются и оттуда вываливаются красные трусы — в общем, наворот как у Ришара или Луи де Фюнеса. У меня начинается дикий приступ смеха, я ничего не могу сделать. Женщины вокруг кричат: «Помогите другу! Что вы смеетесь?!» А он лежит ногами вверх.

Эти истории с падениями его преследовали постоянно, что-то с ногами, наверно, у Цоя было не в порядке. Он умудрялся проваливаться в лужи, едва затянутые льдом, которые все видели и обходили, а он обязательно вступал и промачивал ноги. В этом была даже какая-то одухотворенность, что-то от витания за облаками. Хотя я не могу сказать, чтобы он отличался особенной мечтательностью. Вообще Витя был достаточно обыкновенным человеком, не обращающим на себя внимания какой-то оригинальностью.

Пожалуй, из той нашей компании его выделяла только застенчивость. Особенно он не любил разговаривать с людьми много старше его, в возрасте родителей. Тут он сразу сжимался и замолкал. Видимо, ему нужно было знать заранее, что человек его понимает, и он может говорить с ним на каком-то своем языке. Если он чувствовал, что этот язык еще надо будет найти — для него это было сложно.

Наша жизнь в то время представляла собой постоянные поиски какого-то праздника. Это было наше общее свойство — нам всем было очень скучно. Очень хотелось безумного перманентного праздника. Витя все время этим маялся, для него это была особая тема. Впрочем, и для меня тоже. Он ведь, вначале особенно, писал абсолютно конфетные вещи. И одна из первых его песен «Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти» — это боль. Куда пойти в гости и будет ли там весело? Чем заняться? Играть до одури на гитарах — вот, в общем, все, чем мы жили. Отсюда допинги, пьянство и все остальное.

Родители — и у него, и у меня — были достаточно лояльные люди, чтобы нам ничего не запрещать. Но к нашей музыке относились, конечно, как к детскому лепету, как к болезни роста. Это естественно, потому что их поколение было воспитано на том, что жить надо, не высовываясь и держась в общей колее. Много разговоров было по поводу того, что у нас все равно ничего не выйдет и надо найти какой-то легальный путь.

Но время было такое, что путь стал пока еще очень медленно, но открываться. Уже можно было на что-то рассчитывать. И тут у нас с Цоем пути стали расходиться. Витя оказался менее разбросанным, чем я. Он очень целеустремленно пошел вперед и занимался уже только музыкой. А я сдался в какой-то момент и нашел для себя более официальный путь в жизни, способ существовать с дипломом. Хотя сейчас я понимаю, что это не так важно, как казалось тогда, и, наверно, не так надо было.

Я хорошо помню, как Витя мне, очень стесняясь, показал свою первую песню. Мы уже не играли вместе. Я поступил в театральный, но мы еще продолжали довольно часто встречаться. Я не помню, почему мы перестали играть, мы не ссорились. С ним вообще очень трудно было поссориться. Он был очень приятным человеком, без каких-то амбиций и с мягким характером. Мы тогда собрались у кого-то на хате. Выпивали, как обычно. И тут Цой рискнул мне сказать, чем он один занимается. Ну давай, говорю, спой. И он, жутко смущаясь, спел «Мои друзья всегда идут по жизни маршем». Мне песня сразу понравилась. А потом я услышал целую серию его песен, и все они совершенно отличались от того, что мы делали вместе. Тогда уже пошла «новая волна», совсем другая стилистика и он начал работать в ней. Тяжелый рок ушел от нас. Я тоже очень сочувствовал «новой волне», и мне очень нравились все его вещи.

Потом я приходил к ним, когда они уже были втроем — Цой, Рыбин и барабанщик Олег по кличке «Базис». Они тогда еще не знали как назваться. Сидели на квартире у барабанщика и репетировали Витины песни. Цой играл на акустической гитаре. Рыбин подыгрывал на электрогитаре, а Олег — на каких-то маленьких бонгах. Вообще-то он был тяжелым барабанщиком, играл на установке, но для своей новой группы они избрали такой камерный стиль, под Марка Болана. Не знаю почему, но бас-гитары в этой группе не оказалось. Наверно, Вите захотелось чего-то нового, ведь в ПАЛАТЕ № 6 он постоянно играл на басу. Они тогда все думали о записи альбома. Но «45» я услышал уже много позже.

Мы стали видеться все реже. Я заканчивал театральный, параллельно у меня возникали какие-то музыкальные проекты. Перед самой армией даже немножко с Каспаряном поиграл — с Витиной подачи. У меня тогда накопилось много материала, хотел записать альбом, и Юра мне помогал. Так что я их всех достаточно близко знал.