Другая жизнь. Назад в СССР-4 - Михаил Васильевич Шелест

от благодушного и растерянного, до гневного и напряжённого.

— Все неси, — сказал Михалков.

Я с интересом посмотрел на него, не понимая, ему-то зачем?

Снова одевшись, я довольно быстро обернулся туда и обратно, и, грешным делом, подумал: «стоит ли раздеваться». Судя по состоянию Высоцкого, я пришёл в его дом в период кризиса бросившего пить алкоголика. Может быть и Говорухин с Михалковым пришли, поддержать Высоцкого в его неустойчивом психическом состоянии. А тут я нарисовался с его песнями. Как бы не «огрести» от знаменитого барда. Мужик он, как известно, сильный и резкий… Да-а-а…

Высоцкий выхватил у меня кассету, когда я ещё не разделся, и вставил её в свой «грюндиг».

— Проходите-проходите, — пригласила Марина.

— Может я пойду? — с нарочитой неуверенностью произнёс я.

— Заходите-заходите, — разулыбался Михалков во все свои пышные усы. — Мы спасём вас.

В машине я успел перемотать кассету на начало и песня «Парус» ворвалась в жилище Владимира Высоцкого резким ураганом и криком моей встревоженной за Высоцкого души. После прослушивания «Паруса» Высоцкий сразу выключил магнитолу и остался сидеть, молча уставившись на неё.

Михалков что-то пытался сказать, но Говорухин остановил его жестом руки.

— Ты мне сердце вынул, — прошептал Высоцкий.

Михалков снова сделал движение навстречу Высоцкому, но Говорухин снова приподнял кисть руки, требуя внимание.

— Так я никогда не спою, чёрт побери! — он стукнул правым кулаком в свою левую ладонь. Сильно так стукнул, между прочим.

— Но это очень сильно! Очень! Спасибо тебе! Чёрт! — Он потряс левой рукой, сбрасывая боль.

— Вы, Пьер, пейте чай, пейте, — проговорила Марина.

Я молча показал пальцем на бутылку армянского «Арарата». Михалков сделал странное движение губами, расширив их, и показав мне большой палец, плеснул янтарную жидкость в чайную чашку. Тоже самое он сделал себе и Говорухину, долив коньяк к чаю. Я выпил резко, единым махом и подхватив вилкой ломтик лимона, сунул его в рот. Михалков показал два больших пальца и отхлебнул свой чай. ТО же самое сделал Говорухин.

Высоцкий снова ткнул пальцем в кнопку «Play» и из «кассетника» послышалось вступление в «Разговор у телевизора». Владимир прослушал его молча без комментариев, а вот «Коней» дослушать до конца он не смог.

— Ты мне душу на изнанку вывернул, чертяка, — сказал он, обернувшись ко мне.

В его глазах стояли слёзы.

— Это просто невозможно слушать! — сказал он, обращаясь к Говорухину и Михалкову, словно прося у них защиты. — Невозможно!

— Сильно спето! — кивнул головой Говорухин. — И это звучало на Ленинских горах?

Я кивнул.

— Обалдеть! — сказал и покрутил головой Михалков. — Тебя же порвут в горкоме партии.

— Грамоту дали, — сказал я. — Сегодня. В машине лежит.

Михалков раскрыл рот, набрав воздуха…

— Не пойду, — сказал я. — Не веришь, выйдем, покажу.

— Да, верю, верю… — округлил глаза и приподняв руки, Никита Сергеевич и показав взглядом на бутылку прошептал. — Просто у нас заканчивается, а у тебя в машине, наверное, есть.

— Есть, но не хочется выходить.

— Так, дай ключи от машины, я сам схожу.

— Я отсюда открою, — сказал я.

— Это как это? — спросил Михалков.

— Да так, — сказал я и пройдя в прихожую, достал брелок от сигнализации и подошёл к окну, выходившему во двор. Все тоже приблизились к стеклу.

Я поднял брелок и нажал на кнопку. Машина пикнула два раза и мигнула фарами.

— Открыто, — сказал я и нажал другую кнопку.

Пикнуло один раз и снова мигнули фары.

— Закрыто, — сказал я.

— Ничего себе, — восхитился Высоцкий. — Переплюнул! Как есть переплюнул!

Он хлопнул меня по плечу.

— Вот французы! — качая головой, сказал Говорухин.

— Это фашисты. Мерседес же! — сказал Михалков.

— Ни хрена! Мне не предлагали, а у меня представительский класс. А у него обычный бизнесовый. Или это и есть «полный фарш».

— Не-е-е… Это я сам себе установил охранную сигнализацию, — вздохнул я, поняв, что «попал» и надо открывать фирму по установке автосигнализаций. Пришла беда — открывай ворота. Да-а-а…

— Охранная сигнализация? Мне сделаешь? — спросил Высоцкий.

Я вздохнул.

— А это только на мерседесы можно ставить, или и на жигули тоже? — задал вопрос, коварно улыбаясь, Михалков.

— Пока возможности нет, — сказал я. — Но к середине года, думаю, появятся.

— Отлично, — сказал, потирая ладони Михалков. — Так я пойду? Где у тебя? Э-э-э…

— Коньяк в термосе. Между сиденьями стоит ящик с двумя отделениями. В одном — тёплый коньяк, в другом холодная водка.

— О как! — удивился Михалков. — И смотри, говорит, кхе-кхе, не перепутай! А может и то и другое взять?

— Так,, ребята, а не пошли бы вы? — спросил зловеще Марина. — Я же просила!

— Да, мужики. Вы, это, я ж не пью.

— А пошли тогда ко мне? — спросил Михалков.

Я поморщился.

— Так нас и оттуда выгонят. Тогда уж ко мне на четырнадцатый, — сказал я.

— Вот это по нашему! — вскрикнул Михалков. — Ты как, Слава?

— Да, нормально. Меня вообще из дома выгнали. Хотел к Володе напроситься ночевать.

— У меня переночуешь, — сказал я переходя с Говорухиным на «ты», уже точно понимая, что эту квартиру придётся брать.

— А есть на чём?

— Есть, — заверил я, так как квартира, действительно, была укомплектована хоть и простенькой, но всей, необходимой для проживания, мебелью. Мне показывали фотографии.

Мы оделись.

— Кассету не подаришь? — спросил Высоцкий и протянул мне руку.

— Да, ради Бога! — пожал его руку я. — У меня много твоих песен аранжировано. Приходи в студию запишем.

— Когда можно?

— Да, хоть завтра. В театр МГУ.

— Завтра буду. И… Это… Спасибо тебе. Не пойму, как это у тебя получилось?

— Всё просто! Мне нравятся твои песни, Владимир Семёнович!

Он скривился.

— Давай по имени?

— Давай.

— Поехали-поехали, — крикнул из дверей лифта Михалков.

Мы вышли на улицу втроём. Михалков несколько раз нажал на кнопку отключения и включения сигнализации. Полёргал дверь. Сирена заверещала. Он испугался. Пришлось забрать пульт.

— Предлагаю пить только коньяк, — сказал я, открывая багажник, где стоял ящик с шестью бутылками «Курвуазье» и закусками к нему: сервелаты, оливки,