Продавец времени - Кретова Варвара

Аптекарь озадаченно потер подбородок.

– Тогда что же? – его мучали сомнения: что, если мара лжет?

Он схватил пригоршню соли и занес ее над марой – та зашипела, вжалась в дальнюю стену клетки:

– Что такое акха́нда? Откуда она? – мара молчала в ответ. Лесьяр схватился за прутья, дернул клетку на себя, проорал: – Говори, что знаешь!

Несколько крупинок соли сорвались в его пальцев, упали на прутья решетки, мара округлившимися от ужаса глазами смотрела на них:

– Я сказала все, аптекарь! – заверещала она. – Акха́нда появляется рядом с людьми, когда те говорят, когда смотрят в воду или на небо… Мы ждем… мы можем пить – вы нет. Ее нельзя собрать.

Лесьяр вспомнил, что золотых жил особенно много у колодцев и на спусках к реке, где местные бабы полощут белье. И там, и там они болтают без умолку, сплетничают… «Говорят» – это то, что видят мары. А на самом деле они…

– Время… – Лесьяр отошел от клетки. – Они болтают о пустом, смотрят на звезды, гуляют и теряют время. И оно ускользает от них по капле, собирается в ручейки и реки… и именно это время вы воруете, – он резко повернулся к притихшей маре. – Я прав?

Та неохотно кивнула.

Лесьяр стремительно вернулся к столу, на котором стояла клетка, схватился за прутья – соль, задержавшаяся на них, посыпалась вниз, заставив мару взвизгнуть и вжаться в противоположную стенку.

– Как собрать ее?!

Мара качнула головой:

– Ее не собирают.

– Но ты говорила, что вы пьете ее! – Лесьяр прищурился.

Мара прикрыла глаза, глубоко вздохнула – юноша подумал, что она вспоминает, о чем еще проговорилась, чтобы не сказать больше:

– Пьем, не собираем, – она вытянула вперед подбородок, сделала несколько лакательных движений, будто собака. Выпрямилась, чтобы продолжить: – Соберешь – и акха́нда станет кро́дхой, нельзя… – она с удивлением смотрела на своего мучителя, как тот, оставив ее, спешно собирает заплечный мешок, бросая в него всевозможные склянки – стеклянные и глиняные, деревянные и кожаные, с узким горлышком и с широким, с носиком и без. Покачала головой: – Акха́нда убьет тебя.

Лесьяр только хмыкнул. Обернувшись к пленнице, бросил:

– Сиди смирно, вернусь – договорим.

Он вытащил из кармана и бросил на пол плоский путевой камень с начертанным черной смолой треугольником – тот распахнулся бледно-голубым сиянием, пропуская в мир, не доступный для большинства людей. Аптекарь шагнул в него: сияние покрылось рябью, будто поверхность озера от порыва ветра, и схлопнулось, оставив за собой звенящую тишину.

8

Едва Лесьяр ступил на путевой камень, как грудь сдавило – будто в колодец упал с головой. Ни небо, ни землю перестал ощущать. Но стоило моргнуть, как он оказался в знакомом мире. Мягкое подбрюшье мира людей, занятое тенями, отголосками запахов и звуков. Не оборо́ток мира, а его след. Мары, погоры, а следом за ними и сам Лесьяр, называли его Забытьем. Люди все больше звали Морозью. Здесь время текло иначе, чуть замедляясь, и Лесьяр мог видеть то, что произошло пару мгновений назад. Иной раз обернешься – и увидишь самого себя.

Именно это место открыл Лесьяр, когда был в услужении у Яги, именно здесь он собирал свои снадобья. Тут расцветал, полыхая заревом, папоротник, тут росли травы и цветы, которые в подлунном мире не сыскать. Горецветы, мадьяры, лопоухие петуньи. Аптекарь не знал всех названий, а потому часто придумывал их сам.

Вот этот, с синим бутоном, похожий на василек, но четырехлистный – если высушить лепестки, то получится ярко-синяя краска. Окрашенное ею полотно не выцветало. Лесьяр просил за краску по десять соболей за щепоть. А вот этот, невзрачный цветок, похожий на одуванчик, что отворачивался пушистой головкой от человеческого тепла, прекрасно лечил от бессонницы. Лесьяр назвал его сонник. А если его растереть, да смешать с мелко перетолченной травой-кручиной, да добавить пару капель росной воды и замешать на крови, то – сильнейшее приворотное зелье, от которого нет тоски на сердце. Его частенько просили после ночи на Ивана Купала молоденькие девицы, да юноши. Зелье стоило дорого, да еще в него надо было добавить немного крови заговариваемого. А это, ясно дело, риски. Лесьяр брал деньги и за это.

Сейчас полнолуние. Время сбора самых дорогих и сильных трав.

Но аптекарь сегодня пришел сюда не за ними.

Сделав большой шаг – в этом мире его тело словно ничего не весило и могло летать, юноша оказался у ворот Аркаима – невидимый для всех живых, словно дух. Стражники ругались с плотниками, мастерившими помост для княжеской свиты на завтрашней ярмарке.

– Спорнее ставь, – велел стражник. – Ворота́ закрою, как хошь, так и сбирайся.

Плотники матюгнулись:

– Сам и ставь, коли споро надоть. Не так сделаем, князь недоволен станет, нам по шее, а вы исполнять и станете. Потому или делаем, как мастер учит, или пеняйте на себя!

Стражники заворчали, но от рабочих отступили.

Аптекарь стоял рядом с ними, невидимый и неслышимый, и наблюдал, как вокруг спорщиков, раз появившись, закрутилась змейкой золотистая пыльца, собралась легким вихрем, легла поземкой и медленно осела на землю. Так и осталась лежать золотой жилой, как только плотники работу начали. А вот вокруг стражников, вставших у ворот и принявшихся что-то рьяно обсуждать, золотая пыльца так и продолжала крутиться, собираясь в углублениях и канавках и скручиваясь в золотые ручейки. Присев на корточки, аптекарь в очередной раз попробовал зачерпнуть жидкость из оного из таких ручейков – та просочилась сквозь пальцы, не оставив на них и следа.

Сняв с плеч мешок, аптекарь достал из него фляжку. Наклонив горлышко вниз, попробовал наполнить. Не вышло. Найдя небольшой пригорок, с которого стекал тоненькой струйкой ручеек, подставил склянку, но золотая вода ловко отклонилась и потекла другим потоком.

– Как же собрать тебя?

«Мы пьем ее», – вспомнил Лесьяр, а еще вспомнил, как впервые увидел мару, склонившуюся над золотым ручьем – ему уже тогда показалось, что она пьет. Но, когда мара заметила его и подскочила, никаких следов золотой жидкости не осталось на губах. И тогда Лесьяр решил, что ему показалось.

Сейчас юноша снова склонился к ручейку и коснулся его губами – жидкость затекла в рот, полилась по подбородку, испачкав ворот рубахи. Во рту стало сладко, прохладно, в глазах полыхнуло огнем и тут же потемнело, будто от удара. Голова закружилась так, что аптекарь вынужден был сесть.

Когда к юноше вернулась способность видеть, он заметил, что раны на руке, полученные еще в детстве, у Яги, бесследно исчезли. Обветренная грубая кожа на руках стала гладкой и нежной, почти как у младенца.

– Вот чудеса, – прошептал юноша и стал разглядывать ладони внимательнее. Шрам от ожога на запястье – его не стало. Мелкие ранки, полученные во время поимки мары и сейчас, когда он пересаживал ее из короба в клеть, затягивались на глазах. Аптекарь начинал понимать, что такое эта акханда – золотые нити, опутавшие междумирье. Он пробормотал:

– Живая вода…

И теперь он знал, как ее собрать.

Мара наблюдала за тем, как вернувшийся из Забытья аптекарь вытаскивает из заплечного мешка склянки, доверху наполненные жидким золотом. Оно искрилось даже в мутном свете свечи, а уж когда Лесьяр зажег солнечный свет, то глазам стало больно от разгоревшихся солнц.

Юноша победно поднял склянку, поднес ее к глазам и посмотрел на свет – несмотря на кажущуюся плотность, жидкость оказалась прозрачной, будто родниковая вода. От нее тянуло пряным ароматом восточных сладостей, чуть сладковатым, с нотками цитруса и ванили. На вкус – теперь он знал это совершенно точно – напоминала липовый отвар, который он варил от простуды, с медом, щепоткой корицы и порошком из цедры диковинного лимона. И она, совсем также, как соляные цветы, пела.

Юноша ликовал. Мара смотрела на золотистую жидкость со страхом и недоверием.

– Как удалось тебе?