Львиная стража - Барбара Вайн

– А ты знаешь, что такое глагол, малыш Джо? – сказал он.

Всегда правильно честно признавать свое невежество. Я помотал головой. Он объяснил, что это слово, обозначающее действие, и я думаю, я ухватил смысл.

– В языке швицердюч, то есть в швейцарском немецком, – сказал он, – нет глагола «любить». – (Не знаю, сейчас он это обнаружил или нет. Эта новость вызвала у меня смех.) – Забавно, правда? Нет глагола «любить».

Я рассказал ему о маленькой дочке Принцессы.

– Нет у нее никаких детей, – сказал он, и голос его прозвучал сердито. – Это, наверное, дочка кого-нибудь из слуг. У них есть слуги, знаешь ли, они богаты. У них есть шофер по имени Гарнет, Бен Гарнет, и супружеская пара, которая живет там же. Думаешь, Принцесса сама делает работу по дому и водит машину?

Я об этом не думал. Как-то так уж сложилось, что вся эта история до сих пор была для меня сказкой.

– Расскажи мне еще немного, – сказал я.

На секунду мне показалось, что моя просьба будет проигнорирована. Сандор уткнулся в свою книгу, но я видел, что он не читает, а просто смотрит на страницу и ничего не видит. Затем он положил раскрытую книжку рядом с собой, взял сигарету и подержал ее в пальцах, не прикуривая.

– Сейчас для тебя в этой истории уже нет ничего интересного, – сказал он. – Ты знаешь, что она освободилась, ты знаешь, что они не убили ее.

– Но я хочу знать, что было.

– Ладно. – Сандор пошарил по кровати в поисках спичек. Я взял коробок с каминной полки, зажег спичку и поднес огонек к его сигарете. Он ухватил мою руку за запястье, чтобы спичка не дрожала. Интересно, знает ли он, что моя рука дрожит из-за него? – Когда похитители позвонили во второй раз, Принц попросил у них доказательства того, что она жива.

– Доказательства?

– Его самого никогда не похищали и не похищали никого из его родственников, но о похищениях он знал все. Разве он не был богатым итальянцем с магазином на улице Похищений? У него, считай, была степень в науке о похищениях. Именно поэтому, вероятно, случившееся обеспокоило его, ужаснуло, но вот шоком точно не стало. По соседству такое уже бывало, верно? Он знал: следующий шаг – требовать доказательства. Кто будет вести переговоры, собирать деньги, платить их ради жертвы, которая уже мертва?

– Все это звучит немного бессердечно.

– Да, в другом социальном климате – наверное. Но, находясь в Риме, ты ведешь себя как римлянин. Он не был бессердечным. Он не пошел в полицию.

– Это похитители не велели ему?

– Думаю, их это мало волновало, – сказал Сандор. – Это же Италия, где все весьма искушены в киднеппинге и пресыщены им. Они воспринимали как должное то, что он пойдет, – а он не пошел.

– А почему?

– Он знал, что, если случившееся станет достоянием общественности, если полиция узнает и информация попадет в газеты, следственный судья, ведущий это дело, заморозит его активы. Так обычно делается, чтобы помешать выплате выкупа, и он знал это. Но было еще кое-что, чего он не знал, а именно, что в качестве предупредительной меры это не работает, что это лишь огорчает семьи и отдаляет их от властей, но это ни разу не помешало выплатить выкуп. Скажем, у него была низшая научная степень в области киднеппинга.

Они дали ему доказательства. Они прислали ему запись с Принцессой. Это обычная практика, ее проинструктировали, что говорить, инструктировал ее иностранец, и она сказала своему мужу, как ей там плохо, как ей угрожают, что в следующий раз срежут не кончики ногтей, а все ногти. Они велели Принцу ехать в обсерваторию Монтемарио на вершине одного из семи холмов Рима. Там, в сигаретной пачке, в углу у статуи он должен был найти дальнейшие указания. Кстати, вспомнил…

Я подал Сандору еще одну сигарету. Он прикурил ее и уставился вдаль. Каким-то образом я понял, что сегодня больше ничего не услышу.

– Где писчая бумага? – сказал он. – Принеси мне лист бумаги и конверт, ладно? В полшестого забирают почту, и ты можешь успеть, если поторопишься.

Я успел на почту, чтобы отправить письмо Сандора, и на следующее утро вернулся к Джаредз. Мы установили на машину новые номера, и я надел солнцезащитные очки, которые Сандор купил мне в городе. Самый близкий друг не узнал бы меня. Хотя, думаю, мой самый близкий друг – это Сандор, и он, естественно, узнал бы меня, а вот Тилли, наверное, нет. Сейчас все по-другому, но в то утро мой скошенный подбородок и губы, которые начинали дрожать с такой легкостью, были скрыты бородой и усами, а настороженный взгляд – очками. Я выглядел старше. Я выглядел как переодетый участник какой-нибудь телевизионной передачи.

Я не видел, как открылись ворота, – увидел только, как выехала машина. На этот раз не «Вольво», а длинная и элегантная, бледно-серая – потом я узнал, что это «Бентли». Вел машину тот крупный дядька, Гарнет. На заднем сиденье кто-то был. Я не разглядел ее, но точно знал, что это – «она», женщина.

Я последовал за ними. Это не составило труда, потому что машин было мало. Я ожидал, что он повезет ее по магазинам, но «Бентли» все катил себе и катил, а потом, оставив за собой окраины Бери-Сент-Эдмундс, выехал на большое шоссе, которое вело в Ньюмаркет и Кембридж. Название «Ньюмаркет» для меня кое-что значит из-за скачек[13]. Папа ходил в букмекерскую контору, расположенную на нашей улице недалеко от нашего дома, а что касается Кембриджа, то там учился Сандор.

Я не смог бы держаться за «Бентли», если бы Гарнет прибавил газу, но он ехал по нескоростной полосе. Раз или два между нами вставала какая-нибудь машина, и это было только к лучшему, потому что все выглядело так, будто я не преследую его, а просто случайно оказался тут. Гарнет был впереди меня через три машины, когда я увидел, как он включил левый поворотник, показывая, что собирается поворачивать на съезд. На Кембридж, как говорил указатель.

После съезда ему пришлось выехать на круг, и я смог разглядеть, что у женщины светлые волосы, не короткие и не длинные. Я надеялся, что она повернет голову, но она не повернула. Направлялись они не в центр города, это я потом понял, а на окраину, в район больших, довольно новых особняков. Гарнет остановил машину у ворот одного бунгало, дома – как это называется, в стиле ранчо, – с садом, в котором росли нарциссы, и маленькие елочки, и большое цветущее дерево. Я проехал дальше, повернул направо, потом еще раз направо и припарковался позади «Бентли», на противоположной стороне улицы по диагонали от него.

Гарнет держал заднюю дверцу открытой. Женщина вылезла из машины. Я знал, что это Принцесса, но почему-то ожидал, что она будет большой, яркой и эффектной, вроде, скажем, Долли Партон[14]. А еще я ожидал, что на ней будет нечто броско-дорогое, такое, что всегда нравилось Тилли. Но женщина выглядела как девочка. Тоненькая и хрупкая, она была одета в джинсы и свитер, плечи ее закрывала шерстяная шаль. Рядом с Гарнетом она казалась крохотной, или он казался огромным рядом с ней. Он вообще крупный, гигант прямо-таки, но при этом худой. Он выглядит сильным.

Она пошла по дорожке между нарциссами, и Гарнет смотрел ей вслед. Он наблюдал за ней, пока кто-то невидимый не открыл ей дверь и не впустил внутрь. После этого он сел в машину. Я не знал, что делать. Похоже, мне ничего не оставалось, как ждать, когда появится Принцесса. Вокруг было тихо и спокойно, ни пешеходов, ни машин. Пели птицы. Я прикидывал, каково это – жить в таком месте, мирном, богатом и спокойном, когда увидел, как Гарнет вылез из машины. Он постоял у водительской дверцы, посмотрел в мою сторону, затем перешел улицу – у него был легкий шаг – и пошел к машине.

Не может быть, чтобы он шел поговорить со мной, я не находил ни одной причины для этого, поэтому я решил, что он хочет зайти в один из домов поблизости или, вероятно, ищет, где поесть, ведь время приближалось к половине первого. Когда он постучал в окно, я аж подпрыгнул. Я опустил стекло, хотя мне и не следовало этого делать, теперь я это знаю. Мне следовало бы отвернуться и уехать, не смотреть на него.

– Ты ехал за мной, – сказал он.

Я помотал головой:

– Нет.

– Убирайся отсюда, – сказал он. – Убирайся отсюда, катись туда, откуда вылез.

Как будто я был существом, вылезшим из-под листа или чего-то в этом роде. Он встал перед «Фиатом» и записал номер на клочке бумаги, который достал из кармана. Только номер ему ничего не даст. Первой моей мыслью было: что скажет на это Сандор. А стоит ли ему говорить? – спросил я себя.

Когда я попал к приемным родителям, у меня вошло в привычку много есть. Это показатель хорошего отношения к детям – не ограничивать их в еде и в телевизоре. У нас, кроме телевизора внизу, было по одному в наших с Тилли комнатах, а еще нам на подушку по вечерам клали шоколадный бисквит, как в хороших гостиницах. (Я видел такое по телику.) Это производило неизгладимое впечатление на социальные службы, они называли это любовью. Мама – я не могу, как ни стараюсь, назвать ее своей матерью – обычно говорила: «Мой ребенок никогда не будет голодать». Забавное замечание, если учесть, что у нее никогда не было и не будет собственных детей. Ведь именно из-за этого мы с Тилли и оказались в их доме. Сандор же, с другой стороны, ест мало. Курильщики всегда едят мало. Не знаю почему – ведь дым поступает в организм не тем же путем, что еда.