Аквариумная любовь - Анна-Леена Хяркёнен

Йоуни вернулся поздно вечером, резко открыл дверь и завалился на кровать.

— Не день, а черт знает что! Полная жопа! Я ни хрена не понял в объяснениях этих португальских рабочих, а их финский начальник отказался переводить, только слонялся по офису и потягивал кофе. В конце концов я так запутался, что когда они мне что-то лопотали, я только улыбался, как тюлень, и бормотал «yes, yes». Все, пошли все на хер, пора менять профессию!

Он еще полчаса провалялся не раздеваясь и все говорил и говорил. О том, какая это адская работа, где надо постоянно улыбаться всем законченным идиотам и быть внимательным и вежливым. О том, как он чертовски устал и что у него ничего не получается, а надо быть без конца в движении, постоянно в курсе событий. О том, что он всегда хотел заниматься чем-то более творческим и более независимым, например, написать роман, и что ему не хватает на это таланта.

— Да всего у тебя хватает! — успокаивала я его и ласково гладила по голове.

— Бедный я, несчастный… — отозвался Йоуни.

Мы пошли перекусить в старую часть города. Она была похожа на трущобы: узкие переулки, бельевые веревки, темные каморки, грязные ребятишки. Вниз по улице полз, дребезжа, старый помятый трамвай.

Мы зашли в маленький ресторанчик и заказали рыбу-меч и вино. Длинные столы, посетители плечом к плечу. Крикливые официанты. Исполнитель фадо с мрачным взором, на которого никто не обращает внимания.

— Невероятно, — повторял Йоуни. — Раз — и ты за границей. Когда я был маленьким, мы всегда отдыхали только в Финляндии. Горные курорты там всякие. Помню, мама целый год жужжала: скоро, дети, мы поедем в ремесленный музей в Турку, посмотрите, как люди жили в старину. Как же мы обломались! Там были такие крохотные домишки, а в них пенсионеры в ночных колпаках, которые сидели за прялками или лепили фигурки из глины — вроде как древние жители за своими повседневными занятиями. Так они даже бровью не повели, когда мы вошли! Вообще ноль реакции.

Я мечтательно улыбалась и перебирала на шее тяжелые жемчужные бусы, купленные днем. Йоуни внимательно смотрел на меня.

— Ты для меня слишком красивая, — сказал он.

— Чего это ты вдруг?

Перед нами поставили тарелки с дымящейся рыбой. Рыбины лежали в ряд пузом кверху, рты у них были раскрыты.

Йоуни посмотрел на свою тарелку.

— Я хочу домой, — сказал он.

Йоуни закрывает дверь на ключ, сбрасывает с себя пиджак и рубашку. Он подходит к окну, облокачивается на него и замирает. Потом поднимает глаза к потолку, переводит взгляд на металлический карниз — и вдруг вырывает его из стены и поворачивается ко мне.

Он смотрит на меня исподлобья и улыбается так, как улыбаются мужчины из моих снов. Так, словно он ни во что меня не ставит.

Он шагает ко мне и протягивает мне карниз.

— Трахни его, — приказывает мне он и садится в кресло.

На конце перекладины — набалдашник, похожий на заостренную лампочку. Я беру его в руки и начинаю медленно гладить, внимательно наблюдая за Йоуни. Ржавая поверхность царапает кожу. Йоуни закуривает, делает затяжку и кладет зажигалку на журнальный столик.

— Трахни его.

Я чувствую, как это меня заводит.

Я зажимаю карниз в руке, опускаюсь на одеяло и мастурбирую.

Ледяное прикосновение металла обжигает разгоряченную плоть.

Йоуни сидит в кресле и наблюдает за мной.

Я закрываю глаза.

Темная чердачная комната. По всему полу разбросаны старые вещи, игрушки, в углу стоит школьная парта. Я, обнаженная, сижу за партой, прижимаясь щекой к ее прохладной поверхности. Грудь болит, живот распух от крови. На стене сбивчиво тикают часы.

Шаги на лестнице. Дверь открывается. В комнату входит мужчина.

Он останавливается в дверях с задумчивым выражением лица. Я дрожу. Он подходит ближе, каждый его шаг заставляет меня вздрагивать. Но вот — кажется, прошла целая вечность — он тихо опускает руку мне на шею. Тяжелая, сильная рука.

Он медленно гладит мою шею, и я замираю во власти этого движения.

Неожиданно он швыряет меня на пол. Я становлюсь перед ним на колени.

Он расстегивает ремень и вынимает его из штанов. Он хватает меня за руки и связывает их за спиной. Потом вставляет свой член мне в рот. И я начинаю сосать.

— Давай, давай, — приказывает мужчина хриплым голосом, и его рука, словно железный обруч, сжимает мою шею. Я поднимаю глаза. Этот мужчина — Йоуни.

Я кричу. Йоуни подходит ко мне и вырывает карниз из моих рук.

— Теперь моя очередь, — говорит он и разворачивает меня.

Я подставляю ему себя и устало рассматриваю изображение мадонны на стене. У меня нет больше сил что-либо делать.

— О чем ты думала в тот момент? — спрашивает Йоуни.

Я смеюсь:

— Да так, ни о чем.

— Расскажи.

— Зачем? Должны же быть у человека свои сокровенные мысли…

— У тебя не должно быть. Я тоже хочу их знать. Очень уж они у тебя интересные.

Я рассказываю ему частично о том, что видела. Он пристально наблюдает за мной, улыбаясь одними глазами.

— Да, ты смелая женщина, — говорит он. — Тебе надо больше верить в себя. В тебе скрыто столько всего, о чем ты и сама не догадываешься.

Я молчу и думаю, что он еще совсем ничего обо мне не знает, но, возможно, именно ему будет дано узнать. Мы с ним одной крови. Он чувствует, чего я хочу. Он сможет удовлетворить все мои желания. Ему я смогу раскрыть всю себя без остатка.

Утро. Йоуни еще спит. Я встаю, одеваюсь и оставляю записку, что пошла погулять.

Я осторожно выхожу в коридор, а потом на улицу.

Время шесть. Все кафе и магазины еще закрыты. Птицы парят высоко в небе. Море тихое-тихое.

Я брожу по улицам и вдруг выхожу на большую площадь. Торговцы фруктами только-только вывозят свои тележки, кое-то раскладывает товар по прилавкам. Я до самого восхода солнца наблюдаю за их хлопотами, потом покупаю пакетик вишни и возвращаюсь обратно в гостиницу.

Йоуни спит, свернувшись калачиком под одеялом. Лицо его серьезно. Я смотрю на него до тех пор, пока он не просыпается. Он медленно открывает глаза и смотрит на меня.

Йоуни ушел на фабрику писать свою статью. Я прошлась по магазинам в поисках плаката Фрэнка Заппы, но здесь даже имени его никто не знал. В конце концов, я купила для Сеппо диск какой-то португальской рок-группы в качестве утешительного приза.

Я несколько часов просидела в кафе, постепенно напиваясь. Впервые за долгое время я снова почувствовала себя настоящей женщиной. Самой собой. Даже не помню, когда я последний раз была о себе такого высокого мнения.

Йоуни пришел весь в мыле. Статья была написана. Мы сходили с ним в порт, поели кальмаров и, уставшие и разморенные, вернулись в гостиницу.

В комнате стоит духота. В биде по-прежнему журчит вода. Мы лежим на кровати, не шевелясь.

— Знаешь, как называлось мое первое сочинение в школе? — спрашивает Йоуни. Он говорит тихо, с трудом выговаривая каждое слово.

— Как?

Я разглядываю темное пятно на потолке.

— Оно называлось: «Что для меня самое важное в жизни». И я написал, что для меня самые важные в жизни две вещи: собака и велосипед. Но собака умерла, а велосипед украли.

Йоуни тяжело вздыхает.

— И тогда я подумал, что если когда-нибудь напишу книгу, она будет начинаться именно этими словами…

— Здорово, — отвечаю я. — Я сразу заметила, что у тебя способности к литературному творчеству.

— Не надо, золотко, наступать на больную мозоль.

Йоуни кладет руку мне на шею. Во мне так много вина, что кажется, оно вот-вот польется через край.

Внизу на улице гудят машины. Откуда-то доносятся скрипучие звуки джаза.

9

После Юсси Раппаны у меня был Маркку Таймела, правда, не сразу — до этого я завязала со всем этим почти на целый год, пока снова не подвернулся подходящий чувак, затоптавший во мне последние остатки невинности.

Маркку был далек от идеала. Для начала, голова его была прямо даже какая-то чересчур круглая. Я не была в него влюблена, он мне, в общем, даже не особенно нравился, но он учился в предпоследнем классе и имел обо всем собственное мнение. С ним можно было поговорить.

До тех пор, пока наши отношения ограничивались невинным петтингом, все было хорошо. Это было даже интересно. Но когда дело наконец дошло до секса, у нас ничего не вышло. Он был моим вторым мужчиной, а у него до меня вообще никого не было. Слепой слепца… Короче, я была крайне разочарована.

Позже само действо стало проходить более гладко, но атмосфера была как в мелочной лавке. Самолюбие Маркку рушилось день ото дня, и вскоре нам уже не о чем было говорить.

Вдобавок ко всему я вдруг заметила, что каждый раз, когда Маркку начинает свои возвратно-поступательные движения внутри меня, в голове у меня неизменно звучит какой-нибудь марш. Я ничего не могла с этим поделать. Я закрывала глаза и старалась постанывать, как и подобает в подобных случаях. Я говорила себе: «Дура, сосредоточься на процессе, тебя имеют здесь и сейчас», но перед моим мысленным взором маршировали похожие на овощи мужчины, которые дудели в трубы и били в тарелки. Я изо всех сил старалась сдержать смех, но на лице у меня всегда блуждала идиотская улыбка. Такие отношения не могли долго продолжаться.