Дьявол внутри нас - Сабахаттин Али

Что до молодых людей, которые повсюду сопровождали Исмета Шерифа и Эмина Кямиля, то это были недоучившиеся студенты, вступившие на стезю журналистики. Поскольку никто из них не блистал особыми талантами и знаниями, то ничего, кроме небольших газетных сообщений, им и не поручали. В присутствии «великих людей» они сидели набрав в рот воды и только приветствовали восторженным смехом любую из многочисленных острот.

Неожиданно Исмет Шериф вскочил с места и скомандовал:

- Пошли!

Все поднялись. Омер выложил содержимое своего кошелька на оцинкованный стол, то же сделал Нихад. После недолгого препирательства компания вышла на улицу, решив отправиться в питейное заведение, недавно обнаруженное неподалеку отсюда в районе Коска.

Низкое, с давящим потолком помещение скорее напоминало лавку лудильщика. Здесь сидели только несколько давно не бритых пьяниц, два-три ремесленника, музыкант в черных очках и с удом в руках да мальчишка-певец лет десяти - одиннадцати в башмаках на босу ногу. Музыканты отдыхали. Омер сразу же обратил внимание на желтое, исхудалое лицо мальчика, в котором плутоватость сочеталась с детской застенчивостью.

Всем своим видом он старался разжалобить посетителей. Во взгляде его больших карих глаз читалась жажда сострадания. Порой он, правда, забывал обо всем и тогда обеспокоенно посматривал на инструмент или вздыхал, провожая голодным взглядом блюда с закусками, которые разносил хозяин-армянин; и тогда у него делался действительно несчастный вид, от которого сжималось сердце.

Компания заняла маленький столик. Хозяин тотчас принес на подносе графин водки, слоеные пирожки с мясом, фасоль с луком, жареные бычки. Снова заиграла музыка. Эмин Кямиль пустился в рассуждения по поводу мальчика-певца, а Исмет Шериф в стиле своих передовиц принялся обличать национальные язвы; газетная братия по-прежнему молчала.

Нихад ни с того ни с сего стал рассказывать об утреннем приключении Омера. Тот со скучающим видом вытащил из кармана свой журнал. Рассказ Нихада вызвал у всех приступ хохота, но Омер, сверкнув глазами, вдруг хлопнул журналом по столу:

- Послушайте! Здесь напечатаны стихи, как раз о том же самом, что и меня сводит с ума. Никто из вас не понимает даже, о чем я толкую… Но, уверен, тот, кто написал эти стихи, он бы понял!

Омер поднес журнал к глазам и стал читать. Это было стихотворение одного из известных поэтов, и называлось оно «Дьявол».

Читал Омер дрожащим от волнения голосом, как человек, изливающий душу, то и дело бросая взгляды на слушателей. В стихотворении говорилось о дьяволе, который сначала преследует свою жертву, словно тень, не отставая ни на шаг и нашептывая что-то на ухо, потом холодными как лед руками стискивает затылок и, наконец, заключает в свои мертвящие объятия; о силе, перед которой люди - испуганные и беспомощные дети. Когда Омер кончил читать, лоб его блестел от капелек пота.

- Послушайте только, - сказал он и перечитал. несколько строк:

С детских лет он со мною,Лишь первый увидел я сон.Слышу шаги за спиноюИ знаю уже: это он.В душе моей страх перед ним,Словно весь мир, велик…

Да, да, страх перед ним, - перешел почти на крик Омер. - Мой страх велик, как весь мир! Вся моя жизнь была бы иной, если б не было этого страха, если б я не боялся дьявола… Уверен, он не даст мне сделать ничего хорошего, ничего стоящего…

Эмин Кямиль покачал головой и, нервно заморгав глазами, прервал его:

- Ну чего ты разошелся? На что жалуешься? Почем ты знаешь, может быть, этот дьявол и есть самое ценное в твоей душе? Такие люди, как ты, воспринимают мир только пятью чувствами и поэтому не могут избыть вечного страха. Доберись вы до первопричин и закономерностей жизни, вы бы уразумели, что все наши слабости вне нас. Семь цветов ослепляют, звуки оглушают, пища набивает оскомину, и бесконечные суетные стремления сначала приводят в восторг, а потом останавливают сердце. Возвышенные натуры ценят не показное, а сокровенное…

- Но сами-то вы, маэстро, не очень походите на человека, пренебрегающего благами внешнего мира, - не выдержал Нихад. - Вопреки мудрости Лао-цзы, вы вкушаете все прелести жизни!

Эмин Кямиль хотел было что-то возразить, но Исмет Шериф опередил его.

- Ничего удивительного, - сказал он, обернувшись к Нихаду. - Дьявол сидит во всех нас. Искусство - тоже его детище. Это он не дает нам погрязнуть в обыденщине, благодаря ему мы познаем себя, понимаем, что мы люди, а не автоматы. Эмин Кямиль говорит ерунду. Внешнее неотделимо от внутреннего. Просто это две стороны одной и той же идеи…

Омер уже думал о другом и не слушал их. Нихад поднес рюмку ко рту и сказал:

- Однако ваша точка зрения не очень отличается от взглядов Эмина Кямиля. А больше всего вас с ним объединяет серьезное ко всему отношение и стремление тотчас же вывести из всего свою философию… Но нашего Омера вы так и не поняли. Всякая чепуха может привести его в невероятное возбуждение. Он думает, что знает мир, а на самом деле он его не ведает. Он убежден, что находится во вселенной, сущность которой непознаваема. - Обернувшись к Оме-ру, он добавил: - Когда ты вернешься к реальной жизни, к осознанию своих интересов, у тебя не останется ни дьявола, ни пророков. Убедись, каким примитивным механизмом являются твое тело и твой дух, определи свои желания и решительно иди к цели. Тогда увидишь!

Омер отрицательно покачал головой:

- Никого из вас я не понимаю и понятия не имею, что вам ответить. Но я уверен, что не ошибаюсь: есть сила, которая управляет нами вопреки нашей воле. На самом деле все мы совсем другие, гораздо лучше… В этом я абсолютно убежден. Но как соединить одно с другим, не знаю.

Нихад усмехнулся:

- И не узнаешь до конца своих дней.

Зал опустел. После третьей рюмки голова Исмета Шерифа закачалась на искривленной шее, а движения Эмина Кямиля стали еще более судорожными. Между ними вдруг вспыхнул жаркий спор. И непонятно было - согласны они друг с другом или нет. Изъяснялись они запутанными, витиеватыми фразами, смолкая время от времени, чтобы убедиться в произведенном впечатлении, и снова принимались говорить разом, не слушая и перебивая друг друга. Омеру захотелось выяснить, о чем же они спорят. Он прислушался.

- Познание, мышление, необходимость, система, сознание… Даю голову на отсечение… Идеологические зазывалы… Политические маклеры… Спекулянты идеями…

Выспренние выражения перемежались с жаргонными словечками и философскими терминами.

- О господи, эти люди вечно повторяют самих себя, - пробормотал Омер.

- Что ты сказал? - спросил Нихад.

Омер привык делиться со своим приятелем каждой мыслью. Но сейчас он впервые нашел это лишним и, покачав головой, ответил:

- Ничего… просто так.

Шестиугольные деревянные часы на противоположной стене показывали одиннадцать.

- Я ухожу, - вдруг проговорил Омер, схватил шляпу и выскочил на улицу.

Он быстро дошел до квартала Лялели, свернул направо и по разбитой, изуродованной пожарищами улочке побрел мимо отдельных уцелевших домов к кварталу Шехзадебаши.

Нихад остался за столиком. Обернувшись к одному из репортеров, он обеспокоенно спросил:

- Послушай, приятель, сегодня ведь платишь ты?

Тот, пытаясь приподнять отяжелевшие веки, утвердительно кивнул головой. Нихад облегченно вздохнул и пробормотал:

- Чудак! Чего ж он так быстро смылся? Не понимаю…

VII

Омер постучал в дом тетушки Эмине уже около полуночи. Все окна второго этажа, выходящие на улицу, были темны. Только в широком окне над дверью брезжил слабый свет. «Наверное, в зале кто-нибудь есть», - подумал молодой человек.

Он не постеснялся в столь неурочный час зайти в гости к родственникам, которых не навещал около года. Еще с лицейских времен он привык приходить сюда всякий раз, когда поздно задерживался в городе. Старая служанка Фатьма стелила ему постель в одной из пустых комнат, и он засыпал беспечно, как в детстве, а утром уходил, обычно никем не замеченный.

На этот раз решение зайти к тетушке пришло неожиданно. В какой-то момент Омер испытал непреодолимое отвращение к пустой, бессодержательной болтовне своих приятелей. Ему захотелось бежать от этого фразерства и суесловия в мир простых, ясных побуждений и слов. Он не заблуждался насчет своей тетушки Эмине - едва ли в ее доме он найдет то, что ищет, но даже самому себе он не желал признаться в том, что именно так неудержимо влекло его сюда. Как всегда, дверь открыла служанка Фатьма. Три десятка лет гнула она спину в доме Эмине, но никогда ни на что не жаловалась. Эта старая дева с улыбчивыми глазами, в одежде, пропахшей кухней, была очень добра к Омеру. И на сей раз она вся так и засветилась радостью.