Братья - Николай Каронин-Петропавловский

— Допрежь голь мужиченко былъ. — заметилъ онъ, — Значитъ, башка-то не дерьмомъ набита, есть же, значитъ, разсудительность. Слыхалъ, какъ онъ пошелъ въ ходъ? Семеновцы, вотъ такъ же, какъ, къ примеру, мы, задумали прикупить лугъ. Хорошо. Выбрали. А старшину послали за купчей. А онъ, не будь простъ, денежки-то да лужокъ-то въ карманъ спустилъ. Туда-сюда, а купчая-то ужь въ кармашке. Смеется! Конечно, какъ надъ дураками не смеяться? Такъ и бросили.

— Безсовестный и есть! — съ негодованіемъ воскликнулъ Иванъ.

— Не безъ того. А между прочимъ, какъ судить? Судить надо по-просту. Оно и выйдетъ, что ловко вывернулся, уме-онъ! Умеетъ жить.

— Разбойствомъ-то…

— Для чего разбойствомъ? Все по закону. Ныньче, братъ мой, все законъ, бумага.

— А грехъ? — спросилъ Иванъ, смотря на брата сквозь слой пыли.

— Все мы грешны.

Иванъ помолчалъ.

— А Богъ? — потомъ спросилъ онъ.

— Богъ милостивъ. Онъ разберетъ, что кому. А жить надо.

— Разбойствомъ! Ведь онъ, стало быть, выходитъ, воръ?

— Ну-у! — протянулъ глухо Петръ.

Впродолженіи несколькихъ минутъ длилось молчаніе. Лошадь шла шагомъ. Кругомъ было тихо. Солнце село, и по степи разлился полу-светъ, въ которомъ все предметы приняли иныя формы и цвета.

— Совесть, братъ, темное дело, — прервалъ молчаніе братъ Петръ.

— А міръ? — спросилъ Иванъ.

— Какой такой міръ? — презрительно заметилъ Иванъ.

— Да какже, а семеновцы-то?

— Каждый свою пользу наблюдаетъ, хотя бы и въ міру. Рази міръ тебя произродилъ?

— Что-жь…

— Міръ тебя поитъ-кормить?

— Ты не туда…

— Нетъ, я туда. Каждый гонитъ свою линію. Какъ есть ты человекъ и больше ничего. А міра нетъ… Ну, будетъ по-пустому болтать, слышь?

— Ась? — откликнулся задумавшійся Иванъ.

— Подбери возжи! — резко сказалъ Петръ.

Лошадь, пущенная во время разговора на произволъ судьбы, завезла телегу въ сторону. Правыя колеса катились по самому краю рва. Прямо передъ глазами былъ городъ. Иванъ поспешно задергалъ возжами, направляя лошадь на настоящую дорогу. Онъ еще что-то хотелъ спросить брата и уже обернулся къ нему лицомъ, но телега въехала на камни мостовой, загремела, затряслась и отбила у Ивана охоту вести разговоры.

V

Странно, что мужичекъ, заехавшій въ чужое место по деламъ, сразу делается безпомощнымъ. Все ему ново и непонятно, словно онъ переселился въ некоторое царство, въ некоторое государство, за горы и моря… Буквально онъ подвергается самымъ удивительнымъ несчастіямъ, испытывая баснословныя приключенія; то его помоями обольютъ, то заденутъ метлой по физіономіи.

Иванъ не подвергся, къ счастію, бедамъ. Онъ только залезъ на первыхъ порахъ въ какую-то кухню, вместо присутствія, а оттуда поваръ его живо выпроводилъ, въ то же время указавъ, куда следуетъ идти. Притомъ, у него былъ братъ, больше его знающій и опытный.

Оба они пришли очень рано, и когда поваръ указалъ. Ивану надлежащее место, они сели возле парадной двери на улице и стали ждать. Въ ожиданіи часа, когда можно было видеть «начальника», Иванъ разулся, распоролъ онучу и вынулъ изъ нея деньги. Это потребовало много времени, такъ что когда отъ онучи было отнято ея привилегированное положеніе, а сапоги очутились на должномъ месте ожидаемое время настало. Петръ сначала держался въ стороне; онъ не могъ дать ни одного совета брату, молчалъ и неподвижно сиделъ на тротуаре задумчиво вперивъ глаза въ землю. Идти съ Иваномъ онъ на первыхъ порахъ также отказался. «Допрежь ты иди», — возразилъ онъ на просьбу идти вместе. Иванъ повиновался, но отсутствіе брата вселило въ него еще больше робости, съ которой онъ и пошелъ.

Половину дня Иванъ торчалъ въ прихожей, у всехъ спрашивая и ожидая какого-то «главнаго начальника». Къ нему подходило несколько чиновниковъ, предлагавшихъ ему сделать все, что надо, но онъ со страхомъ отказывался отъ предложенія, въ то же время думая: «Хитеръ народъ, погляжу! И насъ тоже не проведешь!» И онъ все ждалъ главнаго начальника. Впрочемъ, на вопросы присутствующихъ, какого именно главнаго начальника ему надо, онъ ничего не могъ ответить. Пробило три. Иванъ терпеливо ждалъ. Наконецъ, его выпроваживать стали. Уперся. Потомъ прибегъ къ последнему средству — онъ зналъ, что въ каждомъ присутствіи есть секретарь, «большой также начальникъ», но только съ нимъ дела не сделаешь, а посоветоваться можно. Вызвали секретаря.

— Какое дело?

— Земли хотимъ купить, ваше благородіе; Это самое.

— Где земли, какой земли, кто?

— Мы, березовскіе хрестьяне…

— Да тебя-то какъ звать? Кто это «мы»?

— Иванъ Тимофеевъ, а прозываюсь Сизовъ. Съ братомъ мы пріехали купить…

Ответивъ это, Иванъ посмотрелъ на секретаря, и ему показалось, что тотъ окончательно разсердился. Сердце его ёкнуло. Онъ сталъ объяснять, какой такой участокъ.

— Хорошо, хорошо. Завтра, — сказалъ секретарь и отделался отъ просителя.

Но это завтра растянулось на целую неделю.

Въ следующіе дни Иванъ взялъ на себя только наблюдательную роль. Въ то время, какъ Петръ говорилъ съ «начальниками», подавалъ имъ просьбы, документы, Иванъ стоялъ въ прихожей, не произнося ни слова. Онъ сознавалъ, что Петръ ловчее его. Онъ только не зналъ, отчего Петръ ловчее… Иванъ простаивалъ часы и дни въ прихожей, безъ словъ и неподвижно, глубоко веря, что эти безсловесныя и неподвижныя стоянія необходимы, чтобы свято выполнить мірское порученіе. Онъ боялся вымолвить слово, чтобы какъ-нибудь не промахнуться. Та же боязнь заставляла его постоянно ощупывать карманъ, где были спрятаны деньги. Петръ одинъ разъ мрачно потребовалъ этихъ денегъ, въ видахъ скорой уплаты, но онъ не далъ. «Я самъ», — проговорилъ онъ недоверчиво, какъ ребенокъ, у котораго просили игрушку.

Кроме стоянія въ присутствіи, однажды вечеромъ отыскалъ барина, съ которымъ некогда у мирового судьи пилъ чай; онъ пришелъ посоветоваться съ нимъ. Статистикъ принялъ его хорошо, только просилъ придти въ другое время покалякать на досуге. Когда Иванъ разсказалъ ему свое дело, онъ одобрилъ березовцевъ.

— Хорошее дело вы задумали.

— Да, дело любезное. Какъ бы его только оправить въ настоящемъ виде — сказалъ весело Иванъ.

— Ничего, оправишь… А помнишь, какъ васъ ругалъ Николай Иванычъ?

Иванъ кое-что помнилъ.

— Онъ говорилъ, что вы передъ міроедами кланяетесь и что у васъ никакого порядку нетъ… кажется, такъ? Я думаю, что оттого у васъ никакого порядку нетъ, что вы ничего сами не умеете. Налетитъ на васъ нахалъ, а вы не знаете, какъ съ нимъ справиться… а? Учиться надо.

— Худыхъ людей всюду много, — отвечалъ Иванъ.

— Да не въ этомъ дело. Защищаться-то вы не умеете. Пожалуй, и защищаетесь, да только боками своими.

Баринъ засмеялся.

— Учиться надо, — повторилъ онъ.

— Учить, известно, насъ надо, — подтвердилъ Иванъ.

Этимъ нравоученіемъ и кончилось все. Баринъ заторопился куда-то.

Иванъ после этого еще несколько дней провелъ въ торчаніи, терпеливо, мученически ожидая развязки. Утромъ рано его видели сидящимъ на тротуаре возле казеннаго дома; тамъ же иногда замечали часа въ четыре, потому что онъ выходилъ на воздухъ подышать и размять ноги. Это было чистое страданіе. Нетъ хуже состоянія, когда человекъ ждетъ, ничего не зная… Онъ томился до замиранія сердца, стоялъ до мозжанія въ ногахъ и ожидалъ до того, что голова его кружилась, а мысли вертелись колесомъ. Онъ просто дурелъ. По выходе изъ присутствія Петра, онъ только спрашивалъ:

— Скоро?

— Да, должно быть, скоро, — возражалъ Петръ.

Дело кончилось. Ивана позвали въ настоящее присутствіе и потребовали денегъ. Иванъ оглянулъ всехъ недоверчиво, подозрительно: «Хитеръ тоже народъ!» — думалъ онъ. Онъ медлилъ. Петръ резко велелъ ему выкладывать деньги, и онъ полезъ въ карманъ. Четверть часа онъ вынималъ, другую четверть часа считалъ, для чего онъ нарочно ушелъ въ самый дальній уголъ комнаты и по временамъ оглядывался подозрительно, не примечаетъ-ли кто его денегъ. Его ругали. Ругался Петръ. Ругался чиновникъ, перелистывавшій бумаги. Но Иванъ думалъ: «Дело мірское… долго-ли промахнуться?» Съ темъ же намереніемъ («чтобы все было чисто»), подавъ деньги, онъ въ то же мгновеніе протянулъ руку за бумагой. Но Петръ резкимъ движеніемъ отстранилъ его, самъ взялъ документъ, а въ сторону чиновника пояснилъ:

— Братанъ мой.

Все кончилось. Документъ въ рукахъ. Когда Иванъ вышелъ изъ присутствія, онъ глубоко вздохнулъ и широко перекрестился на церковь. Петръ былъ возбужденно-веселъ, хотя смертельная бледность искажала его лицо; казалось, что онъ за минуту передъ темъ избегъ опасности и еще не можетъ отъ всей души радоваться, оправившись отъ страха. Онъ также перекрестился на церковь. Но къ Ивану возвратилась обычная разговорчивость; камень съ души его свалился. По выходе совсемъ изъ той части города, где стоялъ казенный домъ, онъ съ шумомъ сказалъ: «Баста!» — снялъ шапку, наделъ ее опять, сдвинулъ на затылокъ… Главное, получена была бумага.