Полное собрание сочинений. Том 22. Прогулки по опушке - Василий Песков

И вот они, первые вести надежды. «Кучер, приостановившись, подал мне номер петербургского журнала, в который я, с месяц тому назад, впервые послал стихи. Я на ходу развернул его, и точно молнией ударили мне в глаза волшебные буквы моего имени».

Именье между тем приходило в полный упадок. Семья потомственных дворян обедала иногда «одной окрошкой», случалось, ели только хлеб с яблоками. Бунин хорошо понимал трагизм положенья семьи, но все еще крепко привязан был к дому и ко всему, что его окружало, уходя за синеющий горизонт. В последние годы жизни в Озерках он особенно много ходил и ездил верхом по полям, проводил ночи в саду, глядя в зеркало пруда, отражавшего луну и звезды. Он остро чувствовал сезонные перемены в природе – осеннюю тоску полей, лиловую знойность летнего неба, зимние снегопады, зеленый дым весеннего пробуждения леса. В это время написаны были стихи, помещенные в «толстом» журнале, – свою фамилию Бунин увидел среди знаменитых имен России. Возможно, то были вот эти стихи, навеянные последними днями жизни в Озерках.

«Не видно птиц. Покорно чахнетЛес, опустевший и больной.Грибы сошли, но крепко пахнетВ оврагах сыростью грибной.‹…›А в поле ветер. День холодныйУгрюм и свеж – и целый деньСкитаюсь я в степи свободной,Вдали от сел и деревень.И, убаюкан шагом конным,С отрадной грустью внемлю я,Как ветер звоном монотоннымГудит-поет в стволы ружья».

В это время Бунин понял: «деревенские университеты» окончены, непременно, немедленно надо выбираться в большой мир, хотя бы сначала увидеть его, ведь, кроме Ельца и Ефремова, он нигде еще не был.

В Озерки приехали мы под вечер, ожидая увидеть только следы усадьбы, покинутой Буниным в 1894 году. Мы знали: ничего на месте ее сейчас нет. Но на вопрос, где и что было, женщина, гнавшая во двор индюшек (опять индюшек!), сказала: «А вон видите крышу? – и тут же спросила: – Вы строители или родня?» Помнят Озерки Бунина! И увидели мы нечто поразительно радостное. На месте, где давно уже ничего не было, кроме белых с желтизной фундаментов дома, ограды надворных построек и остатков старого сада, стоял сейчас великолепный сруб, и в нем уже угадывался бунинский дом, хотя еще без дверей и рам в окнах, но с характерной высокой крышей, и у меня, признаюсь, потекли слезы. Вспомнились горестные вздохи изгнанника Бунина: «Не будут знать, не будут читать меня в России». Ах, как хотелось, чтобы Бунин был в этот час с нами и видел бы эту постройку. Читают Бунина, знают! После смерти его (1953) вышла в России сначала «рыженькая» книжица тщательно отобранных рассказов (1956), а потом несколько многотомных собраний сочинений, книги о Бунине, кино. В сравнении с нынешними томами книжицы прижизненных изданий писателя кажутся сейчас сиротски тощими. И этот дом! Конечно, не реликвия, помнящая дыхание бунинской семьи, как говорят музейщики, – «новодел». А вспомним: нынешний дом в Михайловском тоже построен на пепелище. Но, разумно обжитый, он оставляет чувство подлинности, «как будто Пушкин только что вышел из него подышать воздухом к Сороти». Можно и эту постройку обжить, наполнить вещами нужного времени. А вдруг найдется что-то, к чему прикасалась бунинская рука? (Кланяюсь всем с просьбой: если это «что-то» найдется, пишите немедленно нам в газету. Все дары святому месту России помогут утвердить память о человеке, чьи деянья проникнуты любовью к Родине. Нам сказали, что дело создания музея-усадьбы в Озерках взяли в руки свои липчане. Низкий поклон им. Да сбудутся все их добрые замыслы!)

Восстанавливают усадьбу Бунина.

Более часа ходили мы около сруба, угадывали, где и что стояло в годы, когда жизнь тут была наполнена теплом и звуками, когда Бунин выводил со двора Кабардинку и с двустволкой ехал в поля.

Память о тех временах хранит старый сад (одичавшие остатки его). Цветет весною сирень, плотной гривой стоит крапива, краснеют к осени ягоды шиповника, можно пожевать сейчас кислое яблочко с дичка, идущего от корней старой антоновки, под которой мог стоять молодой Бунин, наблюдая восход красноватой луны над прудом.

Пруд по-прежнему в тех же берегах. Так же плотно со стороны усадьбы обрамляют его не желтеющие до зимы ветлы, купаются в пруду беззаботные утки, и ходит лениво по берегу, погромыхивая цепью, белая лошадь.

Сюда и сегодня уже кое-кто приезжает. И, уверен, будет шириться, уплотняться дорожка в бунинские места всех, кто постиг волшебство бунинского стиха и дышащие поэзией его повести и рассказы.

Утвердившись в жизни и повидав мир, Бунин постоянно стремился в родные места. Они будили воспоминанья, давали пищу раздумьям. Когда усадьбы в Озерках уже не стало, Бунин останавливался в именьице брата, в деревне Огневка. И тут – все те же поля, суходолы с «овчинками» кустарников.

Огневка жива и поныне, хотя и до крайности оскудела. Мы стояли на ее околице уже вечером. Утопали в сумерках синие дали, прогнали через выгон коров, уже потускнели багрянец и желтизна кленов и одиноких у выгона груш. «Вон там на бугре стоял барский дом…» – объясняла нам женщина, поставив на землю корзину яблок. «Да, да, – вторил ей мой друг из славного «Муравейника». – Сюда приезжал Иван Алексеевич уже прославленным человеком. Огневка стала прообразом знаменитой его «Деревни». Тут написан был бессмертный рассказ «Антоновские яблоки», тут заканчивал он работу над переводом «Песни о Гайавате». И «Листопад»! Он написан тоже в Огневке. Возможно, в такой же вот день видел Бунин праздник осенних красок». И мы вместе хором прочли начало лучшего в русской поэзии описания осени.

«Лес, точно терем расписной,Лиловый, золотой, багряный,Веселой, пестрою стенойСтоит над светлою поляной».

В последний раз в родные места Бунин приехал в 1917 году, когда большая беда уже тучей накрыла Россию. Полный тревожных предчувствий, наблюдая пожары в дворянских усадьбах, Бунин с особенным чувством вглядывался во все, что было дорого в этом подстепье. Возможно, часом прощанья исторгнуты строки бессмертных стихов.

«И цветы, и шмели, и трава, и колосья,И лазурь, и полуденный зной…Срок настанет – Господь сына блудного спросит:«Был ли счастлив ты в жизни земной?»И забуду я все – вспомню только вот этиПолевые пути меж колосьев и трав –И от сладостных слез не успею ответить,К милосердным коленам припав».

Бунин был Поэтом в широком смысле. Начинал творческий путь стихами и знал им цену. Но известен читателям он больше прозой, проникнутой острым ощущением жизни, ее красок, запахов, звуков, страстей человеческих. Завидую тем, кто Бунина еще не читал – им предстоит открытие ярких творений и человека, о котором сказано: «Выньте Бунина из русской литературы, и она потускнеет, лишится радужного блеска и звездного сияния его одинокой страннической души».

• Фото В. Пескова и из архива автора. 25 октября 2002 г.

Красивая Меча

В древности ее называли река Меч. Не стоит следовать путями наивной топонимики, мол, видели с бугров сверканье воды, напоминавшее боевое оружие. Река не прямо текущая, она змеится, вьется в крутых берегах. Скорее всего, «Меч» – название древнее, потерявшее ныне смысл, и потому слово обратили в «Мечу», как будто нет названий мужского рода – Дон, Днепр, Амур, Енисей. Толкование нового слова тоже наивное, дескать, мечется Меча. Ну да ладно, важно, что Меча – Красивая. Бог весть кто пустил в оборот хорошее слово. Оно сразу выделяет реку из ряда других, и уже во времена Тургенева один из героев его, Касьян, говорит: «Там у нас, на Красивой-то на Мечи, взойдешь – и, господи боже мой, что это? а?.. И река-то, и луга, и лес; а там церковь, а там опять пошли луга…» Можно ль, читая такое, не пожелать свиданья с рекой? И я уже который год, по дням расписывая золотые летние дни, обязательно помечал: «И Красивая Меча».

И вот добрался. На пути к Ефремову (Тульская область) мы несколько раз переезжали неширокую реку, текущую меж увалов в опушеньи кустов и приводных деревьев, текущую торопливо и буднично. С дороги она казалась скорее таинственной, чем очень красивой. И у Ефремова река, ничем особо не выделяясь, текла спокойно и как бы к городу безразличная. Градостроители прошлого дали маху, не развернув Ефремов лицом к реке (это хорошо бы его украсило). Он стоит к ней как-то бочком, не породнившись, хотя на картах видится бусинкой синей нитки, хвостик которой маячит на тульских землях, а змеится ниточка в земли липецкие, где-то близ Лебедяни встречаясь с Доном. Не широкая, со множеством перекатов, судоходной Меча никогда не была. Лодок на ней немного, и все почти деревянные. Моторную лодку, чтобы оглядеть реку в лучших ее местах, мои друзья в Ефремове привезли откуда-то на машине. Лодка, видно, так давно на реке не бывала, что у мотора, едва отчалили, потерялся винт. Растерянные, мы пытались разглядеть что-либо в прозрачной воде, но махнули рукой – поплывем без мотора. На веслах «Жестяный ящик» гнать нелегко, но мы втроем менялись каждые десять минут и дружно благословили потерянный винт – могли теперь не пролететь, а как бы пешком, неторопливо пройтись по реке, любуясь всем, что позволило назвать ее Красивой Мечей.