Столешники дяди Гиляя - Виктор Михайлович Лобанов

Г. Чернышевского, подчеркивал знакомство с Н. М. Михайловским, хотя к народничеству относился довольно равнодушно.

Гольцев, профессор полицейского права Московского университета, был уволен из него за неблагонадежность, после этого взялся за перо журналиста и стал заправским публицистом. Фактически он редактировал «Русскую мысль».

Коренастый, подвижный, со стремительными движениями, Гольцев был вечно занят неотложными и насущными, по его выражению, вопросами дня. Без его участия не проходило ни одного более или менее значительного события в тогдашней Москве. Гольцев и Гиляровский сотрудничали в передовых изданиях Москвы, постоянно встречались на собраниях московской прогрессивной интеллигенции.

В конце 1904 — начале 1905 года Лавров и Гольцев появлялись в Столешниках, чаще всего по пути в московский ресторан «Альпийская роза» на Софийке (теперь Пушечная улица), славившийся каким-то особенным пивом, которое получали непосредственно из Мюнхена.

В Столешниках Лавров и Гольцев горячо обсуждали волновавшие Москву новости дня, рассказывали об интересных встречах и беседах, уделяли большое внимание политической жизни, особенно событиям русско-японской войны.

В столовой Гиляровских за стаканом красного вина велись нескончаемые беседы о литературной Москве, о том, чем она жила раньше, чем живет сейчас, о нравах и обычаях.

Когда же беседа затрагивала Чехова, Гольцев и Лавров как-то притихали, становились более задушевными. В этом, видимо, проявлялось замечательное человеческое обаяние Антона Павловича. И. И Мясницкий, А. М. Пазухин, Е. Н. Опочинин, А. В. Круглов, В. М. Лавров, В. А. Гольцев и другие оттого, вероятно, врезались мне в память, что были первыми значительными писателями того времени, встреченными в Столешниках.

3. У огонька висячей лампы

— Я — москвич, — любил повторять Гиляровский. Он говорил это с нескрываемой гордостью за нерасторжимую связь с родным городом. Всестороннее знание Гиляровским Москвы, ее людей, их быта и привычек, многих московских особенностей было поразительным. Помнится, как в библиотеке Литературно-художественного кружка И. А. Бунин, заметив, что кто-то с трудом разыскивает на плане Москвы нужную ему отдаленную улицу, сказал:

— Гиляй в столовой, поди и спроси у него, чем зря терять время на поиски и глаза портить.

Часто извозчики, когда в экипаж садился Гиляровский, обернувшись с козел, спрашивали его:

— Владимир Алексеевич, скажите, по каким улицам короче ехать?

Дядя Гиляй знал родной город как бы наизусть, вдоль и поперек изъездил его. Он бывал во многих московских домах по интересовавшим его делам, заглядывал в них как журналист, иногда проезжал по улицам на служебной машине с пожарными, на что ему было дано специальное разрешение московского брандмайора.

Много интересного, увлекательного приходилось слышать об отдельных встречавшихся на пути домах во время езды с Гиляровским на извозчике.

— Здесь на втором этаже, бывая в Москве, останавливался Григорович… В этот дом заходил Толстой… Вот в этом произошла любопытная встреча с Салтыковым-Щедриным… А здесь во время наездов в Москву был завсегдатаем Николай Семенович Лесков.

О Лескове Гиляровский вспоминал с какой-то особой почтительностью и всегда называл его не по фамилии, а по имени-отчеству.

— Знал русский язык Николай Семенович. Недаром исколесил Россию. Знал не по словарям, а по натуре, своими ушами слыхивал. Даже не знал, а как бы нутром чувствовал. Разговаривать с ним было одно наслаждение. Малейшие оттенки языка безошибочно отличал. Так надо знать язык своего народа. Только тогда и можно быть литератором, — говаривал Гиляровский.

О более близких современниках воспоминаниям Гиляровского не было конца и краю. После совместных поездок по Москве с Владимиром Алексеевичем можно было составить целые очерки о некоторых периодах литературной жизни города. Гиляровский был сам одной из литературных достопримечательностей Москвы.

Надо было видеть неподдельную, искреннюю радость на лицах работников Исторического музея, когда в его залах или рабочих кабинетах с шумом и шутками появлялся Гиляровский. Он громко говорил, угощал табачком, быстро внедрялся в кабинет директора музея Николая Сергеевича Щербатова или заведующих отделами А. В. Орешникова, В. Н. Щепкина, М. Н. Сперанского, В. А. Городцова, И. М. Тарабрина и других.

— Владимир Алексеевич, — говорил Орешников, — никогда не забуду, с каким уважением всегда произносил ваше имя Иван Егорович Забелин. Когда касались каких-либо чисто московских дел, частенько говаривал Иван Егорович: «Это надо проверить у Владимира Алексеевича. Память Гиляровского хранит такие подробности, какие ни из каких источников не извлечешь».

По воспоминаниям самого Гиляровского, Забелин, известный московский бытописатель и историк, не раз беседовал с ним.

Жаркие споры о русской литературе, о судьбах русской журналистики вспыхивали не раз в Столешниках за чайным столом.

Помнится, в одном из разговоров принял живейшее участие А. В. Круглов. Он подсел к столу в тот момент, когда В. А. Гольцев красноречиво рассказывал о том, как он редактировал газету «Русский курьер», имевшую определенный успех среди передовой интеллигенции Москвы. В этой газете сотрудничали известные писатели и публицисты. Когда Гольцев коснулся финансировавшего «Русский курьер» московского предпринимателя Н. П. Ланина, изготовлявшего прохладительные напитки, Круглов сказал:

— Правы вы, Виктор Александрович, когда справедливо и благодарно оценили значение газеты «Русский курьер» для развития нашей передовой московской журналистики, подчеркнули значение Николая Петровича Ланина, дававшего средства на издание газеты, бывшего в некоторых отношениях незаурядным человеком.

Мы, — продолжал Круглов, — не совсем правильно судим о деятельности Николая Петровича. Он, по моему убеждению, один из московских чудаков, которые много хорошего сделали для общества и не должны быть забыты последующими поколениями.

Николай Петрович все свои деньги израсходовал на издание прогрессивной газеты. Я отлично помню подробности ланинского обогащения. Совсем молодым он отправился за границу, чтобы изучить процесс изготовления шипучих напитков.

— Эту «шипучую» науку Николай Петрович хорошо постиг, — рассказывал Круглов, — начав изучение ее простым рабочим. В Москве он создал образцовое