Несчастная - Иван Тургенев

Иван Матвеич, однако, не прогнал г. Ратча, даже не лишил его места. Но мой вотчим сдержал слово: он мне этого не забыл.

Я начинала замечать перемену в 'Иване Матвеиче. Он стал грустить, скучал, здоровье его пошатнулось. Его розовое свежее лицо пожелтело и сморщилось, один зуб спереди выпал. Он совсем перестал выезжать и прекратил введенные им приемные дни с угощением для крестьян, без участия духовенства-"sans le concours du clerge". В такие дни Иван Матвеич, с розаном в пет

1 Это грубое наречие черни (франц.).

личке, выходил к крестьянам в залу или на балкон и, коснувшись губами серебряного стаканчика с водкой, держал им речь вроде следующей: "Вы довольны моими поступками, сколь и я доволен вашим усердствованием; сему радуюсь истинно. Мы все браты.; само рождение нас производит равными; пью ваше здравие!" Он кланялся им, и крестьяне кланялись ему в пояс, а не в землю, что было строго запрещено. Угощения продолжались по-прежнему, но Иван Матвеич уже не показывался своим подданным. Иногда он прерывал мое чтение восклицаниями: "La machine se detraque! Cela se gate!" I Самые глаза его, эти светлые каменные глаза, потускнели и словно уменьшились; он засыпал чаще прежнего и тяжело вздыхал во сне. Не изменилось лишь его обращение со мной; только прибавился оттенок рыцарской вежливости. Он, хоть и с трудом, но всякий раз вставал с кресла, когда я входила, провожал меня до двери, поддерживая меня рукой под локоть, и вместо Suzon стал звать меня то "та chere demoiselle" 2, TO "mon Antigone" 3. M. le Commandeur умер года два после кончины матушки: по-видимому, его смерть гораздо глубже поразила Ивана Матвеича. Ровесник исчез: вот что его смутило. И между тем единственная заслуга г. Командора в последнее время состояла только в том, что он всякий раз восклицал: "Bien joue, mal reussi!"4, когда Иван Матвеич, играя с г. Ратчем на биллиарде, давал промах или не попадал в лузу; да еще, когда Иван Матвеич обращался к нему за столом с вопросом вроде, например, следующего: "N'est-ce pas, M. le Commandeur, c'est Montesquieu qui a dit cela dans ses "Lettres Persanes?" Тот, иногда уронив ложку супу на свою манишку, глубокомысленно отвечал: "Ah, monsieur de Montesquieu? Un grand ecrivain, monsieur, un grand ecrivain4" Только однажды, когдаИванМатвеич сказал ему, что les theophilantropes ont eu pourtan du bon!7- старик взволнованным голосом воскликнул: "Monsieur de Kolon-touskoi! (он в двадцать пять лет не выучился выговаривать правильно имя своего патрона) Monsieur de Kolontouskoi! Leur fon-dateur, 1'instigateur de cette secte, ce La Peveillere Lepeaux, etait un bonnet rouge!" - "Non, поп,- говорил Иван Матвеич, ухмыляясь и переминая щепотку табаку,- des fleurs, des jeunes vier-ges, le culte de la Nature... ils ont eu du bon, ils ont du bon!.."8

1 Машина расстраивается! Дело плохо! (франц.)

2 Дорогая барышня (франц.).

3 Моя Антигона (франц.).

* Сыграно хорошо, а удалось плохо! (франц.)

5 Неправда ли, г. Командор, это сказал Мотескье в своих "Персидских письмах"? (франц.)

6 Ax, господин де Монтескье? Великий писатель, сударь, великий писатель! (франц.)

7 У теофилантропов было все-таки и кое-что хорошее! (франц.)

8 "Господин Колонтуской! Основатель и покровитель этой секты Ла Ре-вельер Лепо был якобинец!" - "Нет, нет, цветы, юные девы, культ природы... У них было и есть хорошее!" (франц.)

Я всегда удивлялась, как много знал Иван Матвеич и как бесполезно было это знание для него самого.

Иван Матвеич, видимо, опускался, но все еще крепился. Однажды, недели за три до смерти, с ним тотчас после обеда сделался сильный припадок головокружения. Он задумался, сказал: "C'est la fin"1, и, придя в себя и отдохнув, написал письмо в Петербург к своему единственному наследнику, брату, с которым лет двадцать не имел сношений. Прослышав о нездоровье Ивана Матвеича, его посетил один сосед, немец, католик, некогда знаменитый врач, живший на покое в своей деревеньке. Он весьма редко бывал у Ивана Матвеича, но тот всегда принимал его с особенным вниманием и вообще очень уважал его. Чуть ли не его одного во всем свете и уважал он. Старик посоветовал Ивану Матвеичу послать за священником, но Иван Матвеич отвечал, что "ces messieurs et moi, nous n'avons rien a nous dire"8, и просил переменить разговор; а по отъезде соседа отдал приказ камердинеру впредь уже никого не принимать. Потом он велел позвать меня. Я испугалась, когда увидала его: синие пятна выступили у него под глазами, лицо вытянулось и одеревенело, челюсть повисла. "Vous voila grande, Suzon,- заговорил он, с трудом выговаривая согласные буквы, но все еще стараясь улыбнуться (мне тогда уже пошел девятнадцатый год),- vous allez peut-etre bientot rester seule. Soyez toujours sage et vertueuse. C'est la derniere recommandation d'un...- он кашлянул,-d'un vieillard qui vous veut du bien. Je vous ai recommande a mon frere et je ne doute pas qu'il ne respecte mes volontes...- Он опять кашлянул и заботливо пощупал себе грудь: - Du reste, j'espere encore pouvoir faire quelque chose pour vous... dans mon testament"8. Эта последняя фраза меня как ножом резанула по сердцу. Ах, это уже было слишком... слишком презрительно и обидно! Иван Матвеич, вероятно, приписал другому чувству чувству горести или благодарности то, что выразилось у меня на лице; и как бы желая меня утешить, потрепал меня по плечу, в то же время, по обыкновению, ласково меня отодвигая, и промолвил: "Voyons, mon enfant, du courage! Nous sommes tous mortels. Et puis, il n'y a pas encore de danger. Ce n'est qu'une precaution que j'ai cru devoir prendre... Allez!"4 Как в тот раз, когда он позвал меня к себе после кончины матушки, я опять хотела закричать ему:

"Да ведь я ваша дочь! я дочь ваша!" Но, подумала я, ведь он,

1 Это конец (франц.).

2 Нам с этими господами нечего сказать друг другу (франц.).

3 Вы уже взрослая, Сюзон, может быть вы скоро останетесь одна. Будьте всегда благоразумны и добродетельны. Это последнее наставление... старика, который желает вам добра. Я вас поручил моему брату и не сомневаюсь, что он уважит мою волю... Впрочем, надеюсь вспомнить о вас... в моем завещании (франц.).

* Полно, дитя, мужайтесь! Все мы смертны. И ведь опасности-то еще нет, Это лишь предосторожность с моей стороны... Идите! (франц.)

пожалуй, в этих словах, в этом сердечном вопле услышит одно желание заявить мои права, права на его наследство, на его деньги... О, ни за что! Не скажу я ничего этому человеку, который ни разу не упомянул при мне имени моей матери, в глазах которого я так мало значу, что он даже не дал себе труда узнать, известно ли мне мое происхождение! А может быть, он это и подозревал и знал, да не хотел "поднимать струшню" (его любимая поговорка, единственная русская фраза, которую он употреблял), не хотел лишить себя хорошей лектрисы с молодым голосом! Нет! нет! Пускай же он останется столь же виноватым пред своею дочерью, как был он виноват пред ее матерью! Пускай унесет в могилу обе эти вины! Клянусь, клянусь: не услышит он из уст моих этого слова, которое должно же звучать чем-то священным и сладостным во всяких ушах! Не скажу я ему: отец! не прощу ему за мать и за себя! Он не нуждается в этом прощении, ни в том названии... Не может быть, не может быть, чтоб он не нуждался в нем! Но не будет ему прощения, не будет, не будет!

Бог знает, сдержала ли бы я свою клятву и не смягчилось ли бы мое сердце, не превозмогла ли бы я своей робости, своего стыда, своей гордости... но с Иваном Матвеичем случилось то же самое, что с моей матушкой. Смерть так же внезапно унесла его и так же ночью. Тот же г. Ратч разбудил меня и вместе со мной побежал в господский дом, в спальню Ивана Матвеича... Но я не застала даже тех последних предсмертных движений, которые такими неизгладимыми чертами залегли мне в память у постели моей матушки. На обшитых кружевом подушках лежала какая-то сухая, темного цвета кукла с острым носом и взъерошенными седыми бровями... Я закричала от ужаса, от отвращенья, бросилась вон, наткнулась в дверях на бородатых людей в армяках с праздничными красными кушаками, и уже не помню, как очутилась на свежем воздухе...

Рассказывали потом, что когда камердинер вбежал в спальню на сильный звон колокольчика, он нашел Ивана Матвеича не на кровати, а в двух шагах от нее. И будто он сидел на полу, скорчившись, и два раза сряду повторил: "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!" И будто это были его последние слова. Но я не могу этому верить. С какой стати он заговорил бы по-русски в такую минуту и в таких выражениях!

Целые две недели ждали мы потом приезда нового барина,, Семена Матвеича Колтовского. Он прислал приказание ничего не трогать, никого не сменять до личного своего осмотра. Все двери, вес мебели, ящики, столы - все заперли, запечатали Все люди приуныли и насторожились. Я стала вдруг одним из главных лиц в доме, чуть не самым главным лицом. Меня и преж| де звали барышней; но теперь это слово приняло какой-то новый смысл, произносилось с особенным ударением. Поднялось шушукание. "Старый, мол, барин скончался внезапно, и священника позвать к нему не успели, он же у исповеди давным-давно не

бывал; да ведь завещание написать недолго". Г-н Ратч также почел за нужное изменить свой образ действия. Он не прикинулся добродушным и ласковым: он знал, что не обманет меня, но на лице его изобразилось угрюмое смирение. "Видишь, дескать, я покоряюсь". Все искали во мне; старались мне угождать... а я не знала, что делать и как быть, и только дивилась, как это люди не понимают, что оскорбляют меня. Наконец приехал . Семен Матвеич.