Ледокол - Рощин Валерий Георгиевич

Глава третья

Антарктида; море Росса; борт вертолета Ми-2 — борт ледокола «Михаил Громов» 22 марта 1985 года

Ветреным солнечным утром с вертолетной площадки советского судна «Николай Корчагин» взлетел вертолет Ми-2. Судно проделало немалый путь от берегов Австралии всего лишь с единственной целью — перебросить на борт ледокола «Михаил Громов» нового капитана. Ледовая обстановка в это время года в районе Антарктиды становилась самой неблагоприятной — среднесуточная температура понижалась, ледовое поле разрасталось в размерах, а толщина прибрежного льда увеличивалась. А потому «Корчагин», не обладая ледокольной мощью, не рискнул входить в опасную зону. Почти вплотную приблизившись к зоне сплошного льда, он стал. А дальше отправился вертолет…

До преодолевавшего ледовые торосы «Громова» предстояло пролететь почти 400 километров. Пилот Михаил Кукушкин сидел в левом кресле командира экипажа, летевший пассажиром капитан Севченко расположился справа от него.

Недолгий полет над относительно чистой водой сложности не представлял, и пилот с капитаном оживленно переговаривались. Когда же темная вода океана начала пестреть отдельными льдинами, оба умолкли. Кукушкин стал чаще посматривать на приборы, Севченко полез в импортный прорезиненный рюкзак с наклеенным изображением яркой молоденькой девушки, покопался среди личных вещей и вынул морской бинокль. Теперь из простого пассажира он превратился в опытного полярного моряка и, посматривая в разные стороны, стал оценивать ледовую обстановку.

Еще через 20 минут полета льдин стало настолько много, что для чистой воды оставались лишь небольшие и редкие полыньи.

Но скоро исчезли и они. Ровное белое поле было расчерчено неровными трещинами, а кое-где виднелись торосы и верхушки небольших айсбергов…

Пилоту Кукушкину недавно исполнилось 30. Он был среднего росточка, щуплый, с бледной кожей и простоватым лицом. В кабине вертолета Михаил вел себя сдержанно и вдумчиво — словно боялся упустить что-то важное или позабыть включить какой-то жизненно необходимый для полета агрегат. Зато на земле преображался: становился веселым, энергичным, общительным и подвижным.

В ДОСААФ он выучился летать на Ми-1; экстерном окончил среднее летное училище. За карьеру успел поработать вторым пилотом на стареньких Ми-4 и на новых Ми-8. Затем состоялся знаменательный разговор с командиром летного отряда — Михаилу на тот момент шел 28-й год, а он все ходил во вторых пилотах. Непорядок. Да, звезд с неба не хватал, но опыта за плечами было в достатке.

Последним событием, переполнившим чашу его терпения, стал полет на Ми-8 над бескрайней заснеженной Сибирью. Летели со старым командиром из областного центра в районный городишко с бригадой врачей. Погода была отвратительной: низкая облачность, боковой ветерок, видимость менее пяти километров. Примерно на середине пути глазастый второй пилот заметил прямо по курсу черную точку, стремительно увеличивающуюся в размерах. Недолго думая, Кукушкин разбудил «дедушку»-командира и взволнованно ткнул вперед пальцем. Пятнышко к этому моменту увеличилось до размеров колесного трактора, и оба пилота потеряли дар речи. Да, навстречу летел трактор. Предположительно МТЗ-80 «Беларусь». Летел ровно, выдерживая курс, высоту и скорость. «Дедушка» подправил курс, чтобы разойтись с ненормальным трактором и вышел в эфир сакраментальной фразой:

— Трактор, я борт «22512». Наблюдаю вас прямо по курсу. Расходимся левыми бортами.

Через пару секунд из эфира прилетел ответ:

— Вас понял, «22512». Я борт «21877». Тип — Ми-6, транспортирую трактор на внешней подвеске из деревни такой-то в село такое-то…

Названия сибирских поселений Кукушкин уже успел позабыть. Да это и не важно. Вся чертовщина ситуации заключалась в том, что огромный Ми-6 шел в облаках, а под ними болтался на тросах только трактор. В общем, после посадки два летчика и бортовой техник дружно ушли в запой, дабы восстановить утраченную веру в реальность. Серьезно так ушли, без возврата в ближайшие пять дней.

Аккурат после этого Мишу вызвал на доверительную беседу командир летного отряда и предложил переучиться на Ми-2. На этом маленьком вертолете пилот был единственным, он же считался и командиром экипажа.

Летную работу Кукушкин любил, мечтал о ней с детства, потому и согласился. Правда, некоторые виды полетов давались ему с большим трудом. Он до сих пор с ужасом вспоминал ночные рейсы или маршруты в сложных метеоусловиях, когда трудился в экипаже Ми-8. И с тем же ужасом осознавал, что пользы от него в тех полетах не было никакой. Балласт балластом. Если бы не видавший виды «дедушка»-командир, не миновать беды. Так же непросто дались и первые полеты на Ми-2 над открытым морем, когда пилот-инструктор обучал его ведению ориентировки и посадкам на площадку судна. Пока «вертушка» парила над привычной твердой поверхностью, Михаил чувствовал себя нормально и уверенно пилотировал машину. Стоило пересечь береговую черту — в голове щелкал какой-то тумблер, и тело сковывал страх.

— Да не бойся ты! — наставлял инструктор. — Полеты над морем имеют только одну особенность — отсутствие ориентиров. В остальном все так же, как и над землей-матушкой.

— А если аварийная посадка? — жалобно возражал молодой пилот.

— Тоже ничего страшного. Главное — успеть передать координаты, куда плюхнешься. А после приводнения нужно быстро покинуть тонущий борт и грамотно воспользоваться спасательными средствами. На тебе пробковый жилет; в грузовой кабине резиновая лодка, автоматически надуваемая смесью из баллона; НАЗ — носимый авиационный запас с продуктами, сигнальными ракетами и кучей других премудростей, необходимых для выживания. Так что, если не дурак — не утонешь…

Сказанное опытным корабельным летчиком мало успокаивало. Скорее наоборот — вызывало ряд вопросов. К примеру, что делать, если приводняться предстоит не в воду теплого Черного моря, а в ледяную кашу одного из полюсов? И сколько организм человека продержится в такой каше — минуту, две или три?..

Вспомнив о своих первых полетах на Ми-2, Кукушкин сейчас с опаской оглядел простиравшееся под вертолетом ледяное поле. Ярко-белое, холодное, враждебное. А самое неприятное заключалось в том, что из-за сильного порывистого ветра надо льдом несло снежную поземку. Далекий горизонт сливался с небом, и потому пилоту постоянно приходилось посматривать на приборы, устраняя появлявшиеся крены, пикирование или кабрирование. Высота и скорость «плавали», курс на работавший радиомаяк «Громова» тоже норовил ускользнуть.

Покосившись влево, Севченко заметил побелевшие от напряжения костяшки пальцев пилота.

— Ручку не оторви, — спокойно сказал он.

— Что? — не понял тот.

— Почему так волнуешься?

— А, руки… Это у меня всегда так. Из-за неумеренной мозговой активности. Думаю много, — попытался отшутиться Михаил.

— О чем?

— Преимущественно о будущих поколениях. Представляете, какая для них будет беда, если мы с вами грохнемся? Потеря опытного капитана — большая утрата для советского народа. Но, может, и по мне кто порыдает. Особенно если тетрадку с записями найдет.

— Странные у тебя мысли… — проворчал Севченко. — А что за тетрадка?

— Со стихами. Я же как Виктор Цой. Знаете Цоя?

— Он тоже летчик?

— Нет. Про «Кино» слышали?

— Какое кино?

Вертолетчик одарил пассажира взглядом, полным превосходства. И напел пару строчек из песни:

— «Я вчера слишком поздно лег, сегодня рано встал. Я вчера слишком поздно лег, я почти не спал…»

— Нет, такого не слышал, — мотнул головой капитан.

— Цой — очень талантливый поэт. Прям, как я! Хотите, я вам свои стихи почитаю?

— Нет.

— Да вы послушайте! Вдруг мои стихи потом в школьную программу включат! Вот, к примеру… Любовь — не для меня. Война — моя стихия! Сражаться, побеждать и грудью сквозь штыки к судьбе своей идти! Но в час, когда меня…