Звезда и старуха - Мишель Ростен

Постановщик обратился к еще одной своей излюбленной теории: чтобы подготовить и осуществить спектакль, кроме времени нужно и непосредственное общение. Сейчас театр – чуть ли не единственное место, где люди ощущают исходящие друг от друга энергетические волны, а не только говорят, слушают, смотрят. Ни телефон, ни экран этих волн не передают.

Одетт были даром не нужны его интеллектуальные изыски. Шекспир и фэн-шуй сейчас ни к чему. Пропасть между ними росла. Постановщик вновь отчаялся:

– Спектакля не будет. У тебя тоже есть право заболеть, в конце концов…

– Ни в коем случае! Я же тебе сказала: Одетт не отменила ни одного спектакля!

И все по новой. Paso doble. Два шага назад. Одетт испугалась, сдалась. Шаг вперед. Одетт наступала, запугивала. Два шага назад. Одетт жалобно просила. Шаг вперед. Одетт рассердилась. В конце концов она уступила, он тоже смягчился.

«После упорной и продолжительной борьбы», как говорится, они пришли к компромиссу: репетиций назначат меньше, чем предполагалось, зато проведут их в Кемпере, в том самом Театре, где состоится премьера.

Глупо. Ни нашим, ни вашим. Коль скоро их нельзя заподозрить в лицемерии и коварстве, предположим, что каждый добровольно закрыл глаза на предстоящие неудобства.

Зачем? Одетт боялась, что иначе никогда не выйдет на сцену. А вот чего боялся постановщик? Он и сам хотел бы это знать.

Разговор окончен, постановщик выжат как лимон. Он в рассеянности водил карандашом по бумаге, испещряя листок некруглыми кругами, неквадратными квадратами и странными фигурами, наподобие параллелепипедов. Спектакль придется ставить, а у него ни энергии, ни энтузиазма. Он предал самого себя, не отстоял самого главного: репетируя всего неделю, не разучишь классику, не осуществишь ни одного грандиозного замысла, впрочем, этот проект всегда был сомнительным… Да, хорошенькое начало!

Листок сплошь изрисован. Под штрихами карандаша исчезли все пометки, которые он сделал во время спора с Одетт. Стоило им повздорить, как от первоначального плана, программы, сценария не осталось и следа. Теперь он вышел из оцепенения, трезво взглянул на ахинею путаных линий и увидел чудом уцелевшие отдельные слова, образовавшие неожиданные сочетания: «отмена» «Одетт»; «жара» «в Бретани»; «создание» «старости»… Парадоксы. Противоречия. Так и есть. Вопреки расхожему мнению, автоматическое письмо не так уж бессмысленно.

Пот высох. Но вонь осталась.

Уходя из Театра, постановщик задержался, вышел на главную сцену. Воскресенье, полдень, в зале никого, темнота. Только голая лампочка где-то сбоку. Когда его мучила тоска, одолевали сомнения, он приходил сюда, как его предки шли в часовню, где горела красная лампадка, или к алтарю – причаститься святых даров.

Постановщик растянулся на сцене. И заговорил сам с собой, глядя вверх, на колосники – до них метров восемнадцать, не меньше.

– Надеюсь, урок пойдет тебе на пользу.

Какой урок, какая польза – он так и не придумал, хотя лежал довольно долго.

– Главное – позитивистский подход!

Нет, главное – это смеяться над собой. Иначе не выживешь.

За 12 дней до премьеры

Прошло две недели.

Постановщик встречал Одетт у дверей Театра. Она заговорила с ним как ни в чем не бывало, будто и не было той перепалки по телефону:

– Мне прямо не терпится начать. Я верю в тебя. Нас ждет успех.

Постановщик не разделял ее уверенности.

Она настаивала:

– Вот увидишь, пойдет как по маслу. Репетируем с завтрашнего утра.

Вообще-то репетицию назначили на вторую половину дня, но раз Одетт сказала «с утра»… Она сразу выхватила у него из рук бразды правления.

Направляясь в отведенную ей гримерную, Одетт поздоровалась со всеми, кто ждал ее: с Даниэль, феей артистической, – та была ни жива ни мертва, – с директором театра, ассистентами, администратором – все трепетали, да, Одетт нагнала страху. Она извинилась, что устала с дороги и не сможет как следует осмотреться и познакомиться со всеми. Ничего, ведь завтра мы еще встретимся.

– В котором часу? – поспешила уточнить помреж, ведь это ее работа.

Одетт ответила категорично:

– Завтра, в десять утра!

– В десять утра? Не после полудня?

– Нет, ровно в десять!

Заметьте: Одетт стала править всеми единовластно.

– ОК.

Помреж внесла изменения в рабочий график.

В гримерную, помимо несессера и роскошного платья «haute couture», втащили тяжеленный аккордеон, второй по значимости из ее инструментов.

– Осторожнее, ему цены нет!

Все сокровища заперли в гримерной – на два оборота. Пытались вручить ей ключ, но Одетт отказалась. Великодушно сказала помрежу:

– Я вам полностью доверяю. Если Одетт приехала, значит, она доверилась раз и навсегда.

Сказала искренне, просто, с проникающим в душу взглядом, с чарующей улыбкой – все были покорены… Одетт – колдунья. О себе в третьем лице? Ну и что, никого это не смутило. Одетт и в третьем лице всегда на первом месте.

Из Театра постановщик повез Одетт в гостиницу в Дуарнене. Садясь в машину, она грозно сказала:

– Ты что же, поселишь меня и оставишь одну? Нет, вечером мы вместе поужинаем в ресторане и поговорим о нашем спектакле.

Да, постановщик, ты теперь не только шофер, но еще и сопровождающий.

Ты попал в магнитное поле звезды, изволь вращаться вокруг нее. Силе ее притяжения невозможно сопротивляться. А не хочешь, так нечего было вообще к ней приближаться.

В тот же день через полчаса.

Ослепительное солнце, жара, будто сейчас лето. Постановщик решил сделать крюк, показать Одетт открыточные виды побережья. Подъехал поближе к морю, притормозил, чтобы она полюбовалась бухтой Дуарнене. Три грузовых судна пришвартовалось там на ночь, поскольку было штормовое предупреждение. Вдали виднелся мыс Ра, расположенный по соседству с мысом де Корсан, крайней западной точкой Франции. В наше время близ Дуарнене устраивают регаты, здешние ветра благоприятны для парусного спорта. Постановщик принялся рассказывать предания об острове Тристан: о знаменитом влюбленном[59], о безжалостном разбойнике, о буйволе в тумане[60], о затонувшем грешном городе[61]. Зря старался: Одетт даже не взглянула на море, скалы, корабли. Грехи под водой ее не интересовали. Старушка задремала.

Они нашли для Одетт чудесную трехзвездочную гостиницу: расположена в живописном уголке, дивный вид на бухту, отличный ресторан, превосходный персонал – совершенство. Лучше в городе нет. Главное достоинство: здесь привыкли принимать звезд, даже таких гигантов, как Одетт, – с ними всегда хлопот не оберешься, однако хозяйка, улыбчивая, расторопная, дипломатичная, умела поладить со всеми.

Увы, Одетт и здесь не потрудилась обратить внимание ни на хозяйку, ни на прекрасный вид.

– Каждое утро будите меня в восемь и приносите завтрак в номер.

Она ни на минуту не расставалась со своим новым концертным аккордеоном, инструментом номер один.

– Я занимаюсь с утра до вечера, как известно. Мне еще нужно привыкнуть к нему.

Хозяйка опешила. Одетт, поймав ее испуганный взгляд, сказала:

– Без паники! Сам Каваньоло сделал специально для меня этот электронный аккордеон. Вы не услышите ни звука: я буду играть, подключив наушники.

Хозяйка не слыхала о Каваньоло, но наушники одобрила, еще бы, иначе ведь соседи-постояльцы всю ночь не сомкнут глаз и рассвирепеют. Со звездами не соскучишься, хорошо, что эта – старушка: не напьется, не будет курить и колоться, хотя… А за наушники спасибо, беззвучная музыка очень кстати.

Подходя к лифту, Одетт сурово предупредила всех, прежде всего горничных:

– Я берегу инструмент как зеницу ока. Не смейте прикасаться к нему, когда меня нет поблизости. Только в моем присутствии и по моей просьбе можно помочь убрать его в футляр или обернуть тканью.

Войдя в номер, вместо того чтобы сходить в туалет, открыть ставни, распаковать чемоданы, Одетт занялась аккордеоном. Открыла футляр, и оказалось, что тот завернут в жалкое полотенце в сиреневую-бежевую полоску, которое довольно трудно назвать «тканью», вопреки всем гордым заявлениям в холле. Застиранное, дырявое, оно едва прикрывало драгоценный дар Каваньоло. Впрочем, и футляр, допотопный, с потертыми ремнями и сломанными застежками, судя по всему, немало повидал на своем веку.

– Я очень дорожу этим футляром и тканью, они вместе со мной участвовали в «Tour de France».

У каждой старушки свои погремушки.

Электронный аккордеон, новая модель, последнее слово науки и техники, представлял разительный контраст своей ветхой оболочке. Он весил три с половиной килограмма, раз в десять меньше, чем обычный, к примеру, тот, что Одетт оставила в запертой театральной гримерной.

Одетт приказала постановщику водрузить инструмент на стол и вытащить из чемодана устрашающее гнездо запутанных проводов с разнокалиберными штекерами. Затем потребовала, чтобы он все это дело подключил через усилитель и еще задействовал какой-то «семплер», «спенсер» – не поймешь…