На крови - Сергей Дмитриевич Мстиславский

на рабочем человеке — обида. Обездоленный он человек. От зачатия самого, беспорочного, вот как! Вот он и злобится, он и злобится, согласно писанию. А твоя злоба от чего, ежели на тебе обиды нет? Недобрый ты человек!

Потрясла головой и пригорюнилась.

— Послушай ты меня, старуху: отойди. Отойди, говорю, от греха-то! Не засть ты нас!

Стукнула калитка. Старуха оправила платок и торопливо встала.

— Карп, должно. Ты Карпу-то не сказывай, свару накличешь, Карп-то тебя уважает: все «товарищ Михаил», да «товарищ Михаил». И на меня не обижайся. Я — что: немощная. О спасении души, по старости. Ты человек ученый, тебе что.

Карп вошел, прихрамывая.

— Митинг был, в цехе. Наши все там. Сюда идут скопом. А это вот — солдатик, с охтенских казарм, от тамошних, Захарченкой звать. Верно, упомнил?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Подлинно: вошли скопом. Четверо рабочих, Игорь, Даша — секретарь комитетский. Игорь, здороваясь, окислил лицо.

— Не балуете посещениями.

— И без меня людно.

Карп заспешил:

— Мамаша, вы бы к соседке или как. Петь, пшел на улицу: под Сидоркиным забором ребята — в лунки жарят: тебя нехватало.

— Как помитинговалось?

— Н-на! — вскинул волосами Карп. — Наш цех по заводу первый: хоть сейчас выводи, как один встанут. Испытанный цех: большаки да наши — других почитай нет.

— Гапоновцы есть, — хмуро сказал Патрашкин (тоже с Семянниковского, слесарь). — Мало что есть, опять строиться начали, тройками, по особ-инструкции. Надо бы обсудить.

— Что же, поставим в порядок дня, — морщась и протирая пенсне, сказал Игорь. — Товарищ Даша, пометьте себе на случай. Начнем, товарищи. Первый вопрос?

— Мой, — поспешно хмыкнув носом, сказал Захарченко. — Дозвольте первым. Время позднее: нам до поверки надо бы в казарму доспеть.

— Ладно, говорите, что у вас. От Новочеркасского полкового кружка?

— Так точно. По товарищескому полномочию, имею наказ: комитету в сведение. Первое — о кружковой работе. Что мало говорят действительного. Второе — важнейшее: послан к нам для кружкового руководства товарищ Молот; говорит исключительно о земельном, но вполне не понятно. Притом, — чтобы обидно не сказать: еврей. Для полкового дела это неподходяще. Просим сменить.

Он свернул трубочкой бумажку, по которой читал, и передал Игорю.

Игорь дернул зрачками сквозь пенснэ.

— Во-первых — сколько раз говорено, нельзя с собой такие записки таскать: и себя и других провалите. Во-вторых — что вы такое тут... о действительном. Я ничего не понимаю: какое такое «действительное»? Что касается того, что Молот — еврей, то заявление ваше уж окончательно недопустимо. Это уже явный, открытый антисемитизм, которого в партийной организации никак допускать нельзя.

— Да я говорил, — глухо отозвался Захарченко. — Но солдат — он темен, вашбродь, товарищ Игорь. На счет еврея у него свое сознание: словом его не выбьешь. Ведь и так сказать, какой в нем, слове, вес? Воздух! Опять же: вы говорите сейчас против действительности. А мы понимаем как? Партия, она для чего? Для окончания начальства. Мы и спрашиваем: каким манером кончать? А он — о земельном. На кой он нам, земельный! Что мы, извини, земли не знаем? Ты ее только возьми, а старики ее в лучшем виде поделят. Так один разговор выходит, а которого действия — нет.

— Вот отчего и развал у нас, — загорячился Игорь. — Айвазовцы, теперь вы... Действие! Говорили и повторяли: придет время — будет дан общий сигнал. Понимаете вы это: об‑щий! А пока надо готовить для этого общего выступления кадры.

— Да мы кадровые и есть, — радостно встрепенулся Захарченко. — Так-то мы и говорим: взять кадровых в работу.

— Не об этом я! Я о партийных кадрах. Стыдно, товарищ Захарченко. Несознательность. Я переговорю с товарищем Молотом. Очевидно, надо будет еще усилить кружковую работу. Литературу-то читаете?

— Чтем, — нахмурился солдат. — Однако во времени.

Даша подняла глаза.

— Может быть, все-таки послать к ним кого-нибудь практически поговорить о восстании. Может быть, Михаил с’ездит?

— Ни в коем случае, — скороговоркой сказал Игорь. — Это чисто партийное дело.

— Но по его заданиям нужна же ему связь с массами, — возразила Даша.

Игорь пожал плечом.

— А комитет? Для связи достаточно. Мы не виноваты, что он этой предоставленной ему возможностью мало пользуется. Вы свободны, Захарченко.

Рванулась забухшая дверь. Одним меньше стало.

— Вопрос о восстании.

— Я имею директиву от ЦК снять его на сегодня. Вы не получили еще вызова, товарищ Михаил? Получите. Кто хотел говорить о гапоновцах?

— Я ставил, — встрепенулся Патрашкин. — Дело так. Ходит у нас по заводу гапоновское письмо с заграницы, революционно-религиозного содержания, с проповеданием всеобщего искуса и о том, чтобы подниматься с оружием. На основе того гапоновцы тройки строят: каждый подберет себе двоих: тройка. Тройка с тройкой — организация по всему району. Нам от этого дела в’яве урон.

— Урон? — поднял брови Игорь. — Но у Гапона нет, ведь, никакой программы.

— А что в ней, в программе? — отозвался Патрашкин. — У наших, ты думаешь, она как? И у нас рабочий — не столь по книжке идет, сколь по знаемости: кто к кому. По человеку определение, в смысле наибольшего доверия, — не по программе, не по книжкам. И ежели через программу — наших не столь от социал-демократов отличить: одной, так сказать, веры. Тем более, что по-нынешнему у нас с ними соглашение.

— Тем более должны оттеняться программные различия, — с ударением сказал Игорь. — Соглашение чисто тактическое; и допускать, чтобы это понималось как программное сближение, совершенно недопустимо. Социал-демократы, небось, так не рассуждают.

— Вы не серчайте, товарищ Игорь, — осторожно до тронулся ему до руки Карп. — Цех у нас до того дружный, прямо сказать, замечательный цех. Оттого и по кружкам суждение такое: пролетариат, скажем, один — стало быть, одной быть и партии: итти-то вместе, что ему, что мне. А программа — она дополнительно: вы ее так читаете, он — по-другому: но к существу дела это не идет. Суть — что у них, что и у нас.

— А аграрный?

— То-то что аграрный, — хмуро сказал молчавший до тех пор Мороз. Игорь насторожился сразу. Мороз — старый работник; у себя на заводе, у Торнтона — в очень большой силе: рабочие за ним идут.

— Зря мы с этим аграрным возжаемся.

Даша укоризненно качнула головой.

— Мороз, что вы?

— Верно говорю. На кой он нам, извините, ляд. Я сужу так: