Подснежники - Людмила Сабинина

— Ого! — Дегтярев расхохотался. — Ну и хозяйка! Проявляете частнособственнические интересы, дорогая хозяюшка! Так и запишем!

— Да уж как хотите, товарищи, записывайте, а я от своего не отступлю! — Елена Никитична разволновалась, красные пятна выступили на щеках.

— Ладно, подумаем, — сказал секретарь.

Он бросил взгляд на ручные часы, переглянулся с Бачуриным.

— Что-то не едут, кого мы поджидаем!

— Обещали в два. — Бачурин тоже поглядел на часы.

— А кто еще едет? — встревожилась Елена Никитична.

— Да ничего особенного, не волнуйтесь. Шефы ваши едут! То есть, собственно, один шеф, молодой человек. Он уезжает на фронт, хочет попрощаться.

— Хорошо иметь таких шефов! — снова захохотал Дегтярев. — Ох, и хитрая же вы, товарищ Коробова! В подарок-то вам везут… котел новый, для бани. Большущий! Я обрадовался, хотел было руку наложить, конфисковать для городских нужд, но не тут-то было! Не дали. Дефицит!

Все рассмеялись.

— Там не только котел, — заметил Бачурин. — Есть и подарки для женщин. Ох, и галантные у вас шефы! Кстати, заодно уж привезут к вам и нового воспитанника.

— Какого воспитанника? — удивилась Елена Никитична. — Товарищ Дегтярев, вы же знаете, как у нас тесно. Вот когда в городе будем…

— Уже испугалась!

Дегтярев и Бачурин снова переглянулись.

— Воспитанник такой, что никак не откажетесь.

— Я хотел еще заметить, — снова заговорил Павел Титыч, — что это очень важно, когда дети различают высокие звуки и низкие, тихие и громкие. То есть первые шаги в музыку уже сделаны. Успехи, так сказать, налицо! Можно будет отобрать талантливых ребят, пускай учатся у нас в музыкальной школе. Я, знаете ли, буду только приветствовать, весь коллектив наш навстречу пойдет!

— Да я уже отобрала некоторых, — призналась Люба. — Занимаюсь с ними… Уже играем понемножку.

— Вот это мысль! — хлопнул себя по колену Дегтярев. — Как по-вашему? — обратился он к Бачурину.

— Я вижу только, — улыбнулся доктор, — что ваши дети, Елена Никитична, воспитываются куда лучше, чем, например, мои.

— Сделайте выговор жене, — усмехнулся Дегтярев. — А детдомовские ребята всегда будут воспитываться наилучшим образом. Костьми ляжем… А вы, оказывается, молодец, — обратился он к Любе. — Надо бы мне с вами еще поговорить, насчет этих детских музыкальных дел. Но придется потом. Вон и гости на дворе…

Все повернулись к окну. В ворота въезжал знакомый всему детскому дому шефовский газик.

— Только, чур, не волноваться, — сказал Елене Никитичне Дегтярёв.

Машина завернула за угол дома, скрылась.

В дверь постучали. Дегтярев подошел, торжественно распахнул обе половинки. На пороге стоял мальчишка лет шести. Новая пилотка набекрень, гимнастерка, сапожки. За спиной вещмешок.

Стало тихо. Где-то в углу ахнула Таисья Григорьевна… Всем и без слов было ясно, кто такой этот малыш. Такие же чистые карие глаза, такой же нежный румянец, как и у Елены Никитичны… Миг, и она промчалась мимо Дегтярева, схватила сына на руки, прижала к себе. Оглянулась на гостей, хотела что-то сказать, но не нашла слов. Доктор Бачурин кашлянул.

— Идите, идите к себе, — сказал он. — Побудьте вдвоем…

Елена Никитична увела сына.

Все молчали.

— Вот дело-то какое, — произнес Дегтярев, старательно закрывая обе половинки двери.

Крючок у порога заело, Дегтярев присел, стал кулаком заколачивать крючок.

— Господи, радость-то какая! — не выдержала Таисья Григорьевна.

— Удалось разыскать, — объяснил Бачурин. — И где нашли, как вы думаете? — Он оглядел всех по очереди. — В другой области, в Краснохолмском детдоме… Как его туда занесло, неизвестно!

Потом все вышли на крыльцо. Солнце припекало совсем по-весеннему.

Люба стояла, облокотившись на перила, смотрела, как выгружали из машины банный котел. Николай извлек из багажника ящик с подарками. Сима бегала вокруг, перепрыгивала через ручейки талой воды, хохотала — только сверкали две полоски зубов.

Широкие резиновые боты шлепали по ногам — ни дать ни взять кот в сапогах. Волосы у нее отросли, из-под платка прихотливо падал на лоб черный кудерок.

А вот и ребятишки высыпали на двор. Синие пальтишки и красные шапки рассыпались по двору, окружили машину. Вот кто-то уже сидит у руля, трогает клаксон.

— Можно я их покатаю? — кричит Николай. — А ну, ребята, залезайте! Кто хочет кататься, становись в очередь!

Дегтярев курил, облокотившись на перила рядом с Любой. Подошел и Бачурин.

— Главное, как интересно все получилось, — сказал он. — Елена Никитична бьется здесь, заботится о чьих-то детях. А там нашлись люди, которые, в свою очередь, позаботились о ее ребенке. Я лично вижу в этом глубокий смысл.

— Не в том дело, — суховато ответил Дегтярев. — Смотреть надо глубже. Дети всегда дети, то есть они — самое главное. Ростки нашего будущего. Иногда смотрю на такого вот пацана, и хочется угадать, что собственно, за людишки после нас жить будут. Так и хочется спросить: а расскажи-ка, братец, что за человек из тебя получится? Нам-то, может быть, и не дожить, а знать-то хочется.

— Это уж от нас зависит! От воспитания. Что посеешь, то и пожнешь, — убежденно сказал Батурин.

— Да… А все-таки…

Дегтярев прищурился, сделал глубокую затяжку…

— Едем мы сегодня через лес, — продолжал он. — Всюду цветы эти синенькие, подснежники. Кругом — снег, наледь, кое-где и сугробы целые! А они пробиваются, цветут. Несмотря на холод, на снег.

Он задумчиво смотрел на детей, суетившихся около «газика».

— Вот я и подумал тогда: дети как ростки эти самые. Кругом война, разруха, народное бедствие! А ростки будущего лета нашего уже пробиваются! Сберечь их, выходить! Вот в чем тут загвоздка, вот где самое главное!

Николай уселся за руль, посигналил. Ребята расступились, закричали «ура!», и машина медленно тронулась со двора.

— А вы — во вторую смену, — говорила Сима оставшимся.

Люба проводила глазами переполненный детьми «газик».

Мужчины, накурившись, ушли в дом, Оттуда уже слышался веселый голос Елены Никитичны… Но Любе хотелось еще немного побыть одной. Слишком много всего было пережито за этот день. Было над чем подумать.

Она взглянула на небо, легкий ветер гнал облака с востока. Неожиданно где-то, за летней кухней, громко заговорил репродуктор:

«От Советского Информбюро. В последний час…»