По методу профессора Лозанова - Иван Менджерицкий

— Верно.

— И всем им предстоит в течение месяца заниматься на курсах английского языка, где ведется преподавание по методу профессора Лозанова. Верно?

— И вы что же, товарищ подполковник, хотите, чтобы и я пошел на эти курсы? — В голосе Агеева слышался ужас.

— За что я тебя ценю, — сказал Крымов, — так это за догадливость. Все складывается на редкость удачно. Ты освежишь свои знания английского…

— Который мне просто необходим в повседневной жизни, потому что я живу не в Черкизово, а на Бейкер-стрит.

— Остроумно, — похвалил Крымов. — В общем, Кузьмич, попутно с изучением английского ты постараешься разобраться: кто из выше названных товарищей мог писать анонимки, а кто нет.

— Да, похоже, Александр Иванович, — после заметной паузы, чуть растягивая слова, говорил Агеев, — я знаю, кто это делал.

Крымов недоверчиво посмотрел на него, потом засмеялся:

— Вот, видишь, Кузьмич, стоит только пригрозить тебе курсами, как ты сразу же находишь анонимщика.

Агеев изобразил обиду:

— Я ведь действительно знаю, кто писал на Мельникова.

— Знаешь или предполагаешь?

— Предполагаю, но у меня есть веские доказательства.

— Кто?

Агеев не удержался и вновь сделал выразительную паузу.

— Тебе бы в театре играть, — сказал Крымов. — Был бы лучшим исполнителем подтекстов.

— Думаю, анонимки писала Нина Александровна Ващенко, 1944 года рождения, окончила МИСИ имени Куйбышева, инженер-строитель, в тресте работает пятнадцать лет, начальник отдела крупнопанельного строительства.

— Аргументы? — спросил Крымов, подвигая к себе стопку чистой бумаги.

— Аргументы — жизнь, — веско заметил Агеев.

— Кузьмич, если можно без афоризмов.

— Пожалуйста. Наш выдающийся эксперт Павел Васильевич Лукин предполагает, что исполняла анонимки женщина.

— Должен тебя огорчить — начал ты, прямо скажем, не с самого веского доказательства. В нашей стране никак не меньше ста миллионов женщин. Почему же твой выбор пал именно на Ващенко?

Словно не слушая возражений, Агеев продолжал, загибая пальцы:

— Анонимки исполнены женщиной — раз. Сотрудником треста — два. Человеком, который реально может претендовать на директорский пост — три. Это, кстати, проверено. Нина Александровна в числе возможных кандидатов. Она тщеславна, рвется к власти — это четыре. К тому же у нее, судя по всему, были личные мотивы ненавидеть Мельникова или, скажем помягче, относиться к нему с неприязнью. Ну так как — все это не существенно?

— Если можно, Кузьмич, расшифруй последний пункт.

— Пожалуйста. У Нины Александровны Ващенко есть дочь. Та самая Надежда Алексеевна Мартынова, которая проработала в тресте четыре месяца оператором ЭВМ и уволилась по собственному желанию за месяц до прихода первой анонимки на Мельникова.

— Подождите-ка, — проговорил Крымов, — еще вчера ты утверждал, что она к анонимкам не имеет никакого отношения.

— Не имеет, — подтвердил Агеев. — Но имеет отношение к Мельникову. На стене ее комнаты висит его фотография. Стоит ее спросить о нем, как она начинает рыдать.

— Ну и что?

— В одной из анонимок было написано, что у Мельникова была молодая любовница. Мартынова 65 года рождения. Ей было восемнадцать, когда ее приняли на работу в трест. Нина Александровна Ващенко — ее мать, наверняка узнала о связи дочери с директором и быстро ее спровадила из треста. А теперь скажите мне, Александр Иванович, вам было бы приятно, если бы ваша восемнадцатилетняя дочь завела бы роман с человеком, которому за 60.

— Я не пришел бы от этого в восторг, — ответил Крымов, — хотя, как ты знаешь, у меня не дочь, а сын.

— Ну, как вам мои аргументы?

— Аргументы твои, Кузьмич, не хочется тебя расстраивать — средненькие.

Агеев выглядел обиженным.

— Выходит… — начал он, но Крымов его прервал.

— Выходит, что с понедельника ты начнешь ходить на эти курсы. Мне уже объяснили в чем суть лозановского метода. Поделюсь.

— И в чем же суть?

— Обучение с помощью игры. Группа будет небольшой — всего несколько мужчин и женщин. Вам дадут английские имена, вы выберете себе профессию и начнете играть, а точнее жить, по терминологии Станиславского, в предлагаемых обстоятельствах. Скажем, ты уже не Юрий Кузьмич Агеев — оперативный сотрудник БХСС, а Вальтер Скотт — частный детектив, конкурирующий со Скотландярдом.

— Я только думаю, — сказал Агеев, — что мне надо бы выбрать другую профессию. Зачем же так светиться?

— Роль частного детектива в курсе Лозанова предусмотрена. И она как раз по тебе. Кто, как не частный детектив, может задавать вопросы окружающим? Любые вопросы.

— А вы не боитесь, товарищ подполковник, что я так войду в роль частного детектива, что захочу открыть собственное сыскное бюро?

— Что ж, желаю успеха. У меня для твоей гипотетической конторы и название замечательное есть.

— Ну? — спросил Агеев.

— Она будет называться — «У Кузьмича».

— Вам бы только шутить, — сказал Агеев.

В ожидании вдовы Мельникова Александр Иванович рисовал на листочке перекидного календаря сложные геометрические фигуры, вспоминал свой последний разговор с Агеевым. Думал о том, что был к Кузьмичу несправедлив. Аргументы Агеева, которые он отверг, на самом деле были достаточно серьезными. Надо бы покапать версии Агеева, прежде чем посылать его на курсы английского языка.

В дверь его кабинета постучали. Часы показывали ровно десять. Вера Сергеевна Мельникова была на редкость пунктуальна.

— В смерти мужа, — заявила она, — есть и моя вина. Я, понимаете, должна была, обязана была, заставить его с работы уйти. Ему было уже за шестьдесят. Получил бы пенсию, ну, может быть, еще где-то поработал бы на скромной должности. Во всяком случае, анонимки на него уже бы не писали. А он все твердил — трест, видите ли, без него погибнет. А ведь ничего — не погиб. Все на месте, его только нет.

— А может, он не хотел уходить и потому, что не мог позволить торжествовать тем, кто так этого добивался? — спросил Крымов.

Она опустила голову, плечи ее ссутулились, сказала:

— Не знаю… Стыдно признаться, но я, Александр Иванович, сразу не осознала. В жизни дочери сложности, двое детей… В общем, всем надо было помогать. А Володя — он из той нынче редкой породы мужчин, которые никогда не жалуются, не пытаются свои тяготы на плечи близких переложить… Вы даже не представляете, как мне в жизни повезло. Всегда чувствовала себя защищенной, как за каменной стеной, испытывала удивительное чувство надежности. Это ведь редкость, верно?

Крымов кивнул.

— И вдруг этот сильный мужественный человек на глазах стал меняться. Вы даже не представляете, как это было страшно. Просыпаешься ночью — его нет. Вышагивает в своем кабинете из угла в угол. Потом я заметила, как он начал вздрагивать при каждом телефонном звонке, при звонке в дверь. Спешил первым вынуть почту из ящика… Руки у него начали подрагивать… Боже, как все это было больно видеть.

— Значит, и домой приходили анонимки?

— Да, две. Чудовищная грязь. Я ему сказала: «Володя! Неужели ты думаешь, что я могу поверить во все это?» А он только шептал: «Спасибо, спасибо, родная».

Она вдруг вскинула голову, сказала требовательно:

— Александр Иванович! Вы должны этого человека найти! Невозможно представить, что он уйдет от наказания.

— Вам или Владимиру Ивановичу и по телефону звонили?

— Звонили. Да только никогда ничего не говорили. Снимешь трубку — молчок. И вот так за вечер по несколько раз, чтобы мы все время ощущали этот пресс.

Она задумалась, И неожиданно резко:

— Представляете, минут через пятнадцать после того, как врач неотложки констатировал смерть мужа, раздался телефонный звонок. И опять молчание. И тогда я во весь голос крикнула:

— Владимир Иванович умер! Вы, подлецы, добились своего! Но и я своего добьюсь. Я еще увижу вас на скамье подсудимых!

— Вам что-нибудь ответили?

— Нет. Сразу положили трубку. И подобные звонки прекратились.

— Скажите, Вера Сергеевна, как вы думаете, Владимир Иванович предполагал, кто мог все это делать?

— Я уверена, что даже знал. И мы из-за этого рассорились с ним однажды, впервые за нашу совместную жизнь. Я требовала, чтобы он пошел в милицию, в прокуратуру. А он говорил, что доказать все это невозможно. Я требовала, чтобы он сказал мне кто этот человек. А я бы уж нашла на него управу. Володя успокаивал меня, говорил, что и так все образуется. Хотя вот, — она вытащила из сумочки конверт, из него листок. — Вчера нашла среди бумаг мужа. Почерк у него был неважный. К тому же это черновик. Я вам прочитаю?

Крымов кивнул.

— «Уважаемый товарищ прокурор! Обращается к вам директор специализированного треста В.И. Мельников. В течение последних нескольких лет я подвергался многократно злостной клевете со стороны неизвестного лица. Анонимки на меня рассылались во всевозможные инстанции. Это привело к тому, что мою работу, работу треста бесконечно проверяют. Ни одна проверка не подтвердила „сигналов“ анонимов. Но все это не прошло для меня даром. За это время я дважды перенес инфаркты. Они, вне сомнения последствия этих передряг. Но обратиться к Вам меня заставляют не личные интересы. Желая оклеветать меня, клевещут и на весь наш коллектив. Создана совершенно невыносимая обстановка для нормальной работы, уважаемый товарищ прокурор. Прошу помощи! Прошу защиты!»