Псоглавцы - Алоис Ирасек

Старик внезапно умолк. Псутка и Пайдар вскочили и кинулись к окну. С улицы ворвался в комнату сигнал горниста. Отрывистый и резкий сначала, звук трубы повторился мягче п протяжней. Матей Пршибек неторопливо подошел к окну и имеете с гостями выглянул наружу. В горницу вбежала Манка, следом за ней вошел молодой Шерловский. Угрожающий и необычный звук трубы оборвал их беседу. Парень, пожалуй, простоял бы в сенях до вечера, хотя уже давно он мог унести с собой волшебную надежду на то, что Манка вначале не сказала правды, и у нее есть зазноба, и что все же эта зазноба — он сам…

Манка подбежала к деду.

— Что это, что там случилось? — спрашивала она. Старик, замерший в неподвижности возле стола и весь превратившийся в слух, встряхнул головой и коротко ответил:

— Войско.

Манка испуганно вздрогнула. Взгляд ее обратился на отца, который стоял у окна и хмуро, но спокойно глядел на улицу.

А на улице разрастался шум. Тихая безлюдная деревня ожила. Люди выбегали из домов и окликали друг друга, спрашивая, что случилось. Одни шли или перебегали через дорогу, другие бежали в том направлении, откуда доносился сигнал. Вдруг все застыли на месте, и все на мгновение смолкло. За изгородью показалась конская голова, за ней другая, третья. И вот по улице уже ехали рысью четыре всадника: трое — императорские кирасиры, а четвертый — в обыкновенной гражданской одежде. На головах у солдат сверкали медные каски с султанами. На груди и на спине поверх белых мундиров с красными отворотами чернела железная кираса, а через плечо на желтом ремне висел карабин. Красные рейтузы наполовину были скрыты высокими ботфортами.

В руках у кирасир сверкали обнаженные палаши.

— Чтоб их холера взяла! — выругался Псутка. — Это тргановский управляющий.

— И показывает сюда! — поспешно добавил Пайдар. — Спасайся, Матей, еще есть время. Это за тобой!

Манка с криком бросилась к отцу, упрашивая его задами бежать в поле. Матей слегка отстранил ее, словно не слышал, что она говорила.

— Чего я буду убегать? — обратился он к мужчинам. — Убийца я, что ли?

— Правильно, паренек. И я так думаю, — поддержал его старый Пршибек.

Конский топот послышался у самого дома, и вслед за тем раздался голос управляющего, кричавшего, чтобы открыли ворота.

Гости встревоженно переглянулись. Манка смотрела на отца, который решительными шагами вышел во двор открывать ворота. Скрипнули петли, и во дворе послышалось конское ржание, а затем громко звякнули ножны палашей — двое кирасир соскочили с седла. За ними слез с лошади и тргановский управляющий.

— Вот этот самый, — закричал он, указывая на Пршибека. — Эй, ты пойдешь с нами! Немедленно!

— Куда? — откликнулся ход, выпрямившись во весь рост и возвышаясь чуть ли не на целую голову над двумя рослыми кирасирами, вставшими у него по бокам.

— Не спрашивай и иди! А не пойдешь, так… — грубо заорал управляющий.

— Только не грозите. Вы знаете, что я не из пугливых, — перебил его Пршибек, и насмешливая улыбка пробежала по его губам.

— Ну, живо! А где твой отец? Пршибек вздрогнул.

— Зачем вам старик?

— Он тоже пойдет. И поживее, вы! Нам некогда!

— Ну-ка, погляжу, какие они палачи, — раздался голос из сеней, и на пороге показался старик Пршибек. Холодный ветер развевал его седые волосы; он выпрямился, насколько мог, и смело глядел на управляющего и кирасир.

Затем он повернулся к своей внучке, которая, дрожа от страха, схватила его за руку. Матей Пршибек решительно заявил управляющему, что не пойдет, пока не будет знать, куда его хотят увести.

— Чтобы сразу тебя не испугать — сначала в сельское правление, а потом уже к нам, — насмешливо ответил управляющий.

— А моего отца?

— Тоже.

— Да что он там…

— Что с ним разговаривать, Матей! — отозвался старик. — Пойдем, Манка, принеси отцу жупан!

И когда она подавала отцу белый суконный жупан, дед ласково сказал:

— Не горюй, глупенькая. Мы долго не задержимся. Присматривай пока хорошенько за домом.

У ворот собрались соседи. С изумлением смотрели все на удивительную процессию, выступавшую со двора Пршибеков. Впереди ехал верхом тргановский управляющий, за ним трое кирасир, а между ними порознь шагали оба Пршибека, старик был в своем овчинном тулупе и опирался на чекан, сын шел с высоко поднятой головой. Позади старались не отставать от них Манка с Шерловским и дядя Пайдар с Псуткой.

Подойдя к управлению, они увидели там еще двух кирасир, а между ними молодого Козину с перевязанной головой. Тут же, держа на руках маленькую Ганалку, стояла бледная, заплаканная Ганка, а рядом с ней — старая Козиниха, державшая за руку маленького Павлика. Старая Козиниха не плакала, но лицо ее было темнее тучи, глаза не отрывались от сына, и нетрудно было понять, что делается у нее на душе.

Чуть не вся деревня толпилась у сельского правления — старые и молодые, женщины и мужчины. Все глядели на подходивших Пршибеков. Но вдруг внимание всех было отвлечено: словно из-под земли вырос Искра Ржегуржек. Он протолкался к управляющему, снял шапку и полунасмешливо, полусерьезно произнес:

— Господин управляющий, я тоже играл в оркестре под липой!

Ропот одобрения пробежал по толпе, и в то же мгновение раздался чей-то возглас:

— Господи боже, смотрите — новое войско!

Глава шестая

Это было не войско, а небольшой отряд кавалеристов. Во главе отряда ехали какие-то паны, по-видимому офицеры, в белых плащах. На головах у них были не каски с гребнем, как у солдат, а черные треуголки с золотым галуном. Отряд приближался со стороны Домажлице, но так как в Домажлице никакого гарнизона не было, то ясно было, что кавалеристов прислали из Пльзня.

Едва отряд въехал в деревню, как от него стали поодиночке и по двое отделяться всадники, которые заняли все проходы и проезды в деревню. Остальные остановились на улице у сельского правления. Уже первое появление кирасир всполошило весь Уезд, а новое нашествие довело всеобщее волнение до предела. Гул многочисленных голосов мгновенно оборвался, когда всадники по команде разом обнажили палаши. Загремели ножны, сверкнула обнаженная сталь — толпа вздрогнула, точно голову отрубили. Испуганно переглядывались женщины, хмуро молчали мужчины.

Передние два офицера начали слезать с коней, и в толпе раздался полный крайнего изумления возглас:

— Ой, люди добрые! Глядите — сам тргановский пан!

Все взоры обратились в ту сторону, а над толпой прозвучал уже новый голос:

— И Кош здесь, управляющий из Кута!

Действительно, это был сам Максимилиан Ламмингер, барон фон Альбенрейт — тогдашний гетман Пльзеньского края. По бокам шли два старших офицера, а позади — кутский управляющий Кош. Владелец ходов, человек среднего роста лет пятидесяти, приближался уверенными твердыми шагами с надменно вскинутой головой. Его холодные голубые глаза с деланным равнодушием — а в действительности очень внимательно — оглядывали собравшуюся толпу. Холодный ветер развевал полы его свободно свисавшего плаща и пышные букли рыжеватого аллонжевого парика.

Тргановский управляющий коротко и строго приказал расступиться и дать дорогу. Ламмингер шагал среди примолкших людей, глядя прямо перед собой. Но у самых дверей взгляд его встретился с мрачным сверкающим взглядом, впившимся в его бледное веснушчатое лицо. Это смотрел на него молодой стройный крестьянин с перевязанной белым платком головой. Это не был взгляд забитого, трусливого холопа; нет, это был гордый взор свободного человека, светящийся чувством собственного достоинства. Ламмингер невольно замигал своими редкими белесыми ресницами.

Когда барон с офицерами перешагнул порог сеней, волынщик Искра Ржегуржек, наклонясь к Пршибеку, стоявшему между двумя кирасирами, кивнул на рыжеватые кудри тргановского пана и сказал ухмыляясь:

— Бог его не зря отметил…

— Бог шельму метит, — коротко и сухо сказал Пршибек.

В это время раздался грубый голос тргановского управляющего, который приказал обоим Пршибекам, молодому Козине и нескольким крестьянам, самым старшим в деревне, которые были заранее отобраны и присутствовали здесь, войти внутрь. Прежде чем переступить порог сельского правления, Козина оглянулся, ища глазами жену и детей. Она стояла бледная, заплаканная.

Утирая слезы, Ганка старалась протесниться вслед за ним. И странное дело — управляющий, стоявший у дверей, пропустил и ее, и старую Козиниху с детьми, и Манку Пршибек, смело пробиравшуюся за ними, и других женщин — жен трех крестьян, которых ввели в правление.

Взоры всех устремились на панов, которые, сбросив плащи, стояли в углу у большого с резными ножками стола и оживленно говорили вполголоса. Ламмингер в темно-красном кафтане с прямыми полами, сверкавшем золотом на груди, резко выделялся среди офицеров в белых мундирах и красных рейтузах. Вправо от панов в высоких сапогах, сняв из почтения шляпу, стоял кутский управляющий Кош. По его жестам и выправке нетрудно было догадаться, что он старый солдат. О том же говорил и широкий багровый шрам над правым глазом — памятка, оставшаяся от битвы под Веной, где девять лет назад он сражался против турок в войсках императора Леопольда.