Первый. Бывший. Единственный - Татия Суботина

– Да мне, в общем-то, все равно, – ответил Стас. – Это твои дела.

«Судя по тому, в каком виде он застал Ингу, не поверил…» – догадался Дубравин, но вслух выдал совершенно иное:

– Нужно убрать видео.

– Я уже дал распоряжение нескольким знакомым спецам, – кивнул Богомолов. – Чисто сработают, не переживай.

За умение быть при необходимости с ним на одной волне Дубравин очень ценил Стаса.

– Спасибо, – поблагодарил он друга.

На стоянке отеля они распрощались.

– Если понадоблюсь, звони, – сказал ему Богомолов. – И вообще… Позвони, как станет что-то известно про Василису. Не чужая мне все-таки.

Дубравин кивнул и сел в машину. Водителю он скомандовал ехать домой, мужчина надеялся, что пропажа отыщется там. И пусть домработница сказала, что Василиса еще не появлялась, но…

Всю дорогу Иннокентий не бросал попытки дозвониться до жены или ее телохранителя. Вася не отвечала, а телефон Вячеслава был отключен. Дубравин отдал распоряжение проверить ближайшие к отелю больницы на предмет поступления к ним его супруги.

Пока добирались за город, Дубравин успел сотню раз проклясть себя за желание построиться под столицей. Чистый воздух ему, видите ли, нужен был. Сейчас расстояние казалось бесконечным и этот гребаный воздух совершенно не радовал.

И мягкотелость свою по отношению к Васе мужчина проклял. Вот какого, спрашивается, он вообще согласился пойти на уступки не ставить маячок в телефон жены?

«Идиот!» – сам поставил себе диагноз Иннокентий.

Дом был пустым.

Рабочий персонал он в расчет не брал, без супруги Дубравину здесь все было не то.

Мы сидели на кухне. Рита, которая настаивала теперь звать ее Марго, занималась нарезкой сыра. На плите закипал чайник.

Я уже попробовала овощное рагу Ядвиги и сыто откинулась на спинку диванчика. Даже настроение улучшилось, но камень в груди все равно не рассосался.

– Богдан же его сын? – спросила я подругу, не став уточнять, кого именно «его».

Селезнева и так прекрасно меня поняла.

– Поработала я ксероксом, да? – хмыкнула она.

– Очень похож, правда, – подтвердила я, вспоминая милую моську Боди. В отличие от его отца, мальчик сразу вызвал во мне только теплые чувства. – Глеб знает?

– Понятия не имею, – пожала плечами она. – Мне все равно. А у тебя…

Договаривать подруге тоже не стоило, я сразу догадалась, куда свернул разговор. На душе заскребли кошки, в районе солнечного сплетения стянуло узлом, но от ответа уходить я не стала. Раз уж требовала откровенности, то и самой нужно быть готовой раскрыться навстречу.

– Нет, – призналась я. – Не получается с детьми. Три выкидыша, две неудачные попытки ЭКО.

После последней неудачи уже довольно много времени прошло, но у меня до сих пор не получалось говорить об этом спокойно. Не отболело, и я на самом деле не знала, отпустит когда-нибудь вообще или навсегда останется молчаливым укором-напоминанием о собственной неполноценности.

Особенно мучило знание, что в первом выкидыше имелась моя вина.

Мы с Кешей съехались немного раньше до свадьбы, все не могли друг от друга оторваться. В то время я вела себя так, словно в моей жизни вообще ничего не изменилось: тренировалась едва ли не до потери сознания, не пропускала ни одной репетиции и продолжала ездить в туры с театром.

Хоть Дубравину такое положение вещей не нравилось, но во мне играла гордость, и я не собиралась хоронить собственную карьеру из-за глупых прихотей мужа.

Узнала я о беременности случайно.

После того как потеряла сознание прямо посреди сцены на финальном прогоне, Хорьков – хореограф и основатель театра модерна – заставил меня провериться. Вот так-то я и поняла, что бурная личная жизнь может иметь вполне предсказуемые последствия.

О детях я тогда совершенно не задумывалась. Нет, в будущем я, конечно, была не против выносить и родить, но эта перспектива виделась такой туманной, что совершенно не цепляла. На первом месте у меня стояла карьера. Я помешалась на мысли доказать всем, а в первую очередь себе, что достойна этого места в труппе, что не замена, а по-настоящему талантлива.

Новость о беременности и Дубравина ошеломила, но, в отличие от меня, он действительно этому обрадовался. Начал строить планы, проявлять сверхзаботу, которая меня лишь раздражала…

Я по жизни никогда не терпела ограничений и уж точно не собиралась отказываться от тура по Европе, к которому готовилась полгода. Конечно же, Кеша был против этой поездки. Мы поругались, я сорвалась и уехала.

Кровотечение открылось после спектакля в Чикаго.

Я ошиблась, считая, что привычные организму нагрузки никак не повлияют на беременность на столь раннем сроке. И, только потеряв ребенка, по-настоящему осознала, что хотела его рождения…

Кеша никогда не упрекал меня в том, что случилось. Ему и не требовалось. Я все прекрасно прочитала по глазам любимого и вынесла себе приговор, не подлежащий обжалованию.

– Прости, – поджала губы Марго.

– Зато я благотворительностью занимаюсь и открыла «Дом творчества» для юных дарований, – уцепилась за свой личный спасательный круг я.

Всем помочь было невозможно, но я очень старалась.

Телефон не умолкал. Даже на беззвучном режиме его постоянное гудение меня раздражало. И я не выдержала.

– Чего тебе, Дубравин? – рявкнула в трубку, не постеснявшись Марго, и внутренне замерла в ожидании ответа.

– Где ты?

Всего два слова, а меня сначала в жар бросило, потом в лютый холод.

– Дома.

– Не ври, – казалось, Кеша был спокоен, но я чувствовала, что он просто кипел изнутри. Слишком хорошо научилась понимать его, как саму себя. Или обманывалась, что понимаю… – Тебя здесь нет.

– Так я в чужом доме. Впрочем, небольшая разница, верно, Кеша? Что тот чужой, что этот…

В горле опять появился ком. Я сжала кулаки, зажмурилась, чтобы не разрыдаться и не показать свою слабость.