Фрейя Семи Островов - Джозеф Конрад

— Что он делает? — спокойно вполголоса спросил Джеспер.

— Ничего! Ничего. Он сидит там ужасно сердитый. Но ты знаешь, как он всегда расстраивает папу.

— Твой отец очень неразумен, — категорически заявил Джеспер.

— Не знаю, — нерешительно сказала она. Страх старика Нельсона перед властями отразился на девушке, так как ей приходилось ежедневно с ним считаться. — Не знаю. Папа боится, как бы ему не пришлось нищенствовать, как он выражается, на старости лет. Слушай, дитя, лучше ты уезжай завтра пораньше…

Джеспер надеялся провести ещё один день с Фрейей, — спокойный, счастливый день, сидеть рядом с девушкой и смотреть на свой бриг в предвкушении блаженного будущего. Его молчание красноречиво свидетельствовало о разочаровании, и Фрейя понимала его прекрасно. Она тоже была разочарована. Но ей полагалось быть рассудительной.

— У нас не будет ни одной спокойной минуты, пока этот таракан бродит вокруг дома, — торопливо доказывала она. — Какой смысл тебе оставаться? А он не уедет, пока бриг здесь. Ты же знаешь, что он не уедет.

— На него следовало бы донести за бродяжничество, — прошептал Джеспер с досадливым смешком.

— Ты должен сняться с якоря на рассвете, — чуть слышно приказала Фрейя.

Он удержал её по методу возлюбленных. Она укоряла его, но не сопротивлялась: ей тяжело было его отталкивать. Обнимая её, он шептал ей на ухо:

— В следующий раз, когда мы встретимся, я буду держать тебя вот так — там, на борту. Ты и я, на бриге… весь мир, вся жизнь… — А потом он вспылил: — Удивляюсь, как я могу ждать! Я чувствую, что должен увезти тебя сейчас, сию минуту. Я мог бы убежать, неся тебя на руках, вниз по тропинке… не оступаясь… не касаясь земли…

Она не шевелилась. Она прислушивалась к страсти, дрожавшей в его голосе. Она говорила себе, что если она чуть слышно скажет «да», шепотом даст согласие, он это сделает. Он способен был это сделать — не касаясь земли. Она закрыла глаза и улыбнулась в темноте, с приятным головокружением отдаваясь на миг обнимавшим её рукам. Но раньше чем он успел поддаться искушению и крепче сжать её в объятии, она выскользнула из его рук и отступила на шаг назад, вполне владея собой.

Такой была стойкая Фрейя. Она была растрогана глубоким вздохом, вырвавшимся у Джеспера, который не пошевельнулся.

— Ты безумный ребенок, — с дрожью в голосе сказала она. Потом сразу переменила тон: — Никто не может меня унести. Даже ты. Я не из тех девушек, которых уносят. — Его белая фигура как будто съежилась перед силой этого утверждения, и она смягчилась: — Разве не довольно с тебя сознания, что ты… что ты меня увлек? — прибавила она ласково.

Он прошептал нежные слова, а она продолжала:

— Я тебе обещала… я сказала, что приду… и я приду по своей собственной свободной воле. Ты будешь ждать меня на борту. Я поднимусь на борт одна, подойду к тебе и скажу: «Я здесь, дитя!» А потом… а потом пусть меня унесут. Но не человек унесет меня, а бриг, твой бриг… наш бриг. Я люблю его!

Она услышала нечленораздельный звук, похожий на стон, исторгнутый восторгом или болью, и ускользнула с веранды. Там, на другой веранде, сидел другой человек, — этот мрачный, зловещий голландец, который мог натравить её отца на Джеспера, довести их до ссоры, оскорблений, а быть может, и драки. Какое ужасное положение! Но даже оставляя в стороне эту страшную возможность, она содрогалась при мысли, что ей придется прожить ещё три месяца с расстроенным, измученным, сердитым, нелепым человеком. А когда настанет день, тот день и час, — что сделает она, если отец попытается силой её задержать? В конце концов ведь это было возможно. В состоянии ли она будет бороться с ним? Но чего она боялась вполне реально — это сетований и жалоб. Сможет ли она им противостоять? Какое это будет уродливое, возмутительное, нелепое положение!

«Но это не случится. Он ничего не скажет», — думала она, поспешно выходя на западную веранду. Видя, что Химскирк не пошевельнулся, она села на стул у двери и стала смотреть на него. Оскорбленный лейтенант не изменил своей позы, только фуражка упала с его живота и лежала на полу. Его густые черные брови были сдвинуты, он искоса поглядывал на неё уголком глаза. И эти косые взгляды, крючковатый нос и вся его громоздкая, неуклюжая фигура, развалившаяся на стуле, показались Фрейе до того комическими, что, несмотря на всё своё беспокойство, она невольно улыбнулась. Она сделала всё возможное, чтобы придать этой улыбке оттенок примирительной. Ей не хотелось зря раздражать Химскирка.

А лейтенант, заметив эту улыбку, смягчился. Ему никогда не приходило в голову, что его внешность флотского офицера в мундире могла показаться смешной девушке без всякого положения — дочери старика Нельсона. Воспоминание о её руках, обвившихся вокруг шеи Джеспера, всё ещё раздражало и возбуждало его. «Плутовка! — думал он. — Улыбаешься, а? Так вот как ты развлекаешься! Ловко одурачила своего отца, а? Ну, хорошо, посмотрим…» — Он не изменил своей позы, но на его сжатых губах появилась улыбка, мрачная, не предвещающая добра, а глаза снова обратились к созерцанию ботинок.

Фрейю бросило в жар от негодования. Она сидела ослепительно красивая при свете ламп, положив на колени свои сильные изящные руки…

«Отвратительное существо», — думала она. Внезапно её лицо вспыхнуло от гнева.

— Вы до смерти напугали мою горничную, — громко сказала она. — Что это на вас нашло?

Он так погрузился в мысли о ней, что звук её голоса, произнесшего эти неожиданные слова, заставил его вздрогнуть. Он поднял голову с таким недоумевающим видом, что Фрейя нетерпеливо продолжала:

— Я говорю об Антонии. Вы ушибли ей руку. Для чего вы это сделали?

— Вы хотите со мной ссориться? — хрипло спросил он с удивлением. Он моргал, как сова. Он был смешон. Фрейя, как все женщины, остро улавливала в наружности всё смешное.

— Пожалуй, нет, — не думаю, чтобы я хотела ссориться.

Она не могла удержаться. Она рассмеялась звонким нервным смехом, ж которому неожиданно присоединился грубый смех Химскирка:

— Ха-ха-ха!

В коридоре послышались голоса и шаги, и на веранду вышел Джеспер со стариком Нельсоном. Старик одобрительно посмотрел на свою дочь; он любил, чтобы у лейтенанта поддерживали хорошее настроение. И он тоже стал хохотать за компанию.

— Теперь, лейтенант, пообедаем, — сказал он, весело потирая руки.

Джеспер подошел к перилам. Небо было усыпано звездами, и в синей бархатной ночи бухта — там, внизу, — затянулась густой чернотой, в которой красноватым светом мерцали, словно подвешенные искры, огни брига и канонерки.

«В следующий раз, когда там, внизу, замерцают эти огни, я буду ждать её на шканцах. Она придет и скажет: „Я здесь“», — думал Джеспер, и сердце его расширялось в груди от наплыва счастья, и крик едва не сорвался с уст.

Ветра не было. Внизу ни один лист не шелестел, и даже море казалось тихой молчаливой тенью. Далеко в безоблачном небе бледная молния, зарница тропиков, трепетно загорелась среди низких звезд короткими, слабыми, загадочно последовательными вспышками, похожими на непонятные сигналы с какой-то далекой планеты.

Обед прошел мирно. Фрейя сидела против своего отца, спокойная, но бледная. Химскирк умышленно разговаривал только со стариком Нельсоном. Джеспер вел себя примерно. Он не давал воли глазам, греясь в ощущении близости Фрейи, как люди греются под лучами солнца, не глядя на небо. Вскоре после обеда, помня полученные им инструкции, он объявил, что ему пора возвращаться на борт своего корабля.

Химскирк не поднял головы. Удобно расположившись в качалке и попыхивая манильской сигарой, он имел такой вид, словно мрачно готовился к какому-то отвратительному взрыву. Так по крайней мере казалось Фрейе. Старик Нельсон сейчас же сказал:

— Я пройдусь с вами к морю.

Он завел профессиональный разговор об опасностях новогвинейского берега и хотел поделиться с Джеспером воспоминаниями о своем пребывании «в тех краях». Джеспер был таким хорошим слушателем! Фрейя собралась было идти с ними, но её отец нахмурился, покачал головой и многозначительно кивнул в сторону неподвижного Химскирка. Тот сидел с полузакрытыми глазами и, выпятив губы, выпускал кольца дыма. Нельзя оставлять лейтенанта одного. Пожалуй, ещё обидится.

Фрейя повиновалась этим знакам.

«Быть может, будет лучше, если я останусь», — подумала она. Женщины обычно не склонны критиковать своё поведение, а ещё того менее склонны его осуждать. Мужчины, с их нелепыми чисто мужскими странностями, большей частью бывают ответственны за женское поведение. Но, глядя на Химскирка, Фрейя чувствовала сожаление и даже раскаяние. Его толстое туловище, развалившееся на стуле, казалось, было переполнено пищей, хотя в действительности он ел мало. Зато он очень много выпил. Мясистые мочки его больших ушей с глубоко загнутыми краями были малинового цвета. Они ярко пламенели по соседству с плоскими желтыми щеками. Долгое время он не поднимал своих тяжелых коричневых век. Унизительно было находиться во власти такого существа, и Фрейя, — а в конце концов она всегда была честна с собой — с сожалением подумала: «Ах, если б я была откровенна с папой с самого начала! Но тогда какую невозможную жизнь он мне устроил бы». Да. Мужчины были нелепы во многих отношениях: любящие, как Джеспер, непрактичные, как её отец, отвратительные, как это уродливое существо, отдыхающее на стуле. Можно ли с ним договориться? Быть может, нет необходимости? «Ох, не могу я с ним говорить», — подумала она.